Закон пуанты в анекдоте был легко и естественно переброшен в пространство новеллы (новелла ведь, собственно, как раз и выросла из анекдота). Принципиальных изменений при этом практически не произошло. Просто после того, как анекдот развернулся в новеллу, текст явно отяжелел, оброс подробностями, дополнительными характеристиками, пейзажными зарисовками и т. д.
В анекдоте преобладала тенденция к интенсификации, к сжатию и к обобщению, не терпящему подробностей. И вообще анекдот больше показывал, чем рассказывал.
Новелла пошла по экстенсивному пути, уделяя значительное внимание прописыванию деталей, преодолевая схематизм, штриховой характер анекдота. Однако действие закона пуанты в анекдоте и новелле давало отнюдь не идентичные результаты. И дело тут даже не в «худобе» анекдота и «легком жирке» новелл, хотя наличие столь разных комплекций весьма существенно, – главное различие, как мне кажется, заключается в том, что для анекдота закон пуанты жизненно более необходим. В новелле он тоже очень значим, но все-таки соседствует с рядом других конструктивных факторов, а в анекдоте пуанта является центральным нервом текста, и в силу сжатости анекдота это ощущается необычайно остро.
Путь от анекдота к новелле нельзя рассматривать как движение по восходящей, от простого к сложному. В процессе кристаллизации новеллы были сделаны важные приобретения, но при этом понесены и значительные потери. Поэтому утверждение новеллы отнюдь не отменило эстетической ценности анекдота. И вот еще что интересно.
Анекдот отнюдь не сразу разросся в новеллу. Фактически между анекдотом и новеллой находится еще новелла-анекдот, текст которой в жанровом отношении еще окончательно не стабилизировался – это такая промежуточная форма. И тут пуанта царствует во всей своей власти.
Некоторое количество скупых, не до конца развернутых новелл, окончательно еще не порвавших с родимой пуповиной анекдота, можно найти в «Декамероне». Дело в том, что экстенсивный путь тогда еще не был выбран окончательно, вот и наблюдались некоторые отступления.
Сейчас вдруг тоже стала проявляться тяга к новелле-анекдоту, к неполноценной новелле (например, «Легенды Невского проспекта» М. Веллера). Вообще анекдот, даже не пытающийся разрастаться в новеллу, стал вдруг всплывать в письменном литературном творчестве. Назову хотя бы книжки «Татуировка» и «Ананас», принадлежащие перу нынешнего немецкого жителя Михаила Окуня.
В силу того что эти книжки не очень известны, приведу из них хотя бы несколько фрагментов. Они воочию должны продемонстрировать, как мощно действует закон пуанты в пределах крайне сжатого словесного пространства.
Некрофил
Бедная Верочка! – умирать от туберкулеза в двадцать лет! Война кончилась, шел 46-й год, жизнь постепенно налаживалась, и вот – умирать. Но боялась Вера не смерти, а того, что будет с ее телом потом. В больнице ходили упорные слухи, что работающий в морге дядя Вася – некрофил. Слова такого, разумеется, никто не знал, но суть дела передавалась верно. А возникло все из-за того, что кто-то из больных подсмотрел, как любовно дядя Вася обмывал и причесывал женские трупы, как переносил их в обнимку, забрасывая мертвые руки себе за плечи. Возможно, слухи были и беспочвенны, но кто знает? И Верочка, уходившая из жизни в девственности, боялась лишиться ее после смерти[13].
Объявление
На троллейбусной остановке у интуристовской гостиницы «Карелия» приклеено объявление: «Продаются щенки боксера (рыжие девочки)». «Щенки боксера» тщательно зачеркнуты. Зато приписано: «и не только рыжие. Обращаться в «Карелию»[14].
Офигение
Утро. По улице бредут двое, вид явно похмельный. Видят афишу «Глюк. Ифигения». Один другому говорит: «У меня внутри тоже полный глюк – до офигения»[15] – и т. д.
Итак, выстраивается линия АНЕКДОТ – НОВЕЛЛА-АНЕКДОТ – НОВЕЛЛА. Причем эта линия одновременно и синхроническая, и диахроническая, ибо указанные жанровые формы не последовательно сменяют друг друга во времени, а находятся в процессе взаимного сосуществования.
Роль пуанты исключительно важна во всех трех звеньях, но в движении от анекдота к новелле роль пуанты становится уже не так рельефно и выпукло ощутимой. Закон пуанты продолжает работать по-прежнему бесперебойно, но немного утрачивает при этом функцию абсолютного и полновластного центра жанровой структуры.
Стоит отметить еще одно отличие.
Анекдот претендует на то, что он есть часть реальности. Новелла-анекдот, характеризуясь уже некоторой детализацией материала, вместе с тем не отказывается от претензии на то, чтобы принадлежать реальности. Новелла-анекдот – это странный, нелепый, но как бы действительный случай. Не важно, было ли так на самом деле, а важно, так сказать, самоощущение текста. В новелле же как таковой уже есть установка на художественный вымысел. Новелла уже никак не претендует на то, что она – часть реальности. Новелла уже отделена от действительности какой-то чертой.
В анекдоте и новелле-анекдоте эффект, производимый работой закона пуанты, в чем-то даже более впечатляющ, чем в новелле, ведь и анекдот, и новелла-анекдот строятся по модели: да, невероятно, немыслимо даже, но так на самом деле и было. Все это как раз и придавало тексту особую пикантность.
Пуантированность чисто художественного события уже не столь будоражит и гораздо в меньшей степени обостряет восприятие. В каком-то смысле анекдот и новелла-анекдот имеют перед собственно новеллой определенные преимущества благодаря своему статусу, снимающему многие перегородки между текстом и реальностью.
О текучести анекдота
Для того чтобы анекдот по-настоящему заиграл, проявился во всей своей пикантности, нужна соответствующая ситуация, которая прежде всего и помогает анекдоту раскрыться.
Вписываясь в новую ситуацию, он становится несколько иным и, может быть, даже получает какое-то неожиданное значение. И это совершенно естественно, ведь анекдот – жанр необыкновенно вариативный, текучий, движущийся.
Вживаясь в другую эпоху, он начинает восприниматься по-особому, точнее, начинает эту эпоху характеризовать, отнюдь не теряя при этом своего зерна, своей основы.
Ограничусь одним, но очень показательным примером. Дм. Н. Бантыш-Каменский в биографию К. Г. Разумовского включил следующий анекдот:
В 1770 году, по случаю победы, одержанной нашим флотом над турецким при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском соборе, в присутствии императрицы и всего двора, речь, замечательную по силе и глубине мыслей.
Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: «Восстань теперь, великий монарх, отечества нашего отец! Восстань теперь и воззри на любезное изобретение свое!» – то среди общих слез и восторга Разумовский вызвал улыбку окружающих его, сказав им потихоньку: «Чего вин его кличе? Як встане, всем нам достанется»[16].
Впоследствии (уже в николаевскую эпоху) Нестор Кукольник зафиксировал этот сюжет, но уже как текст, характеризующий не только время Екатерины Второй, но и обстановку царствования Николая Павловича. Внесение одной, как будто совершенно побочной детали (это как раз и есть проявление вариативности, текучести, обусловленной устным бытованием анекдота) привело к определенной переакцентировке всего текста, в результате чего он оказался спроецированным на 30–40-е годы XIX столетия.
Итак, фрагмент из записной книжки Нестора Кукольника:
По случаю Чесменской победы в Петропавловском соборе служили торжественно-благодарственное молебствие. Проповедь на случай говорил митрополит Платон. Для большего эффекта призывая Петра, Платон сошел с амвона и посохом стучал в гроб Петра, взывая: «Встань, встань, Великий Петр, виждь…» и проч.
– От-то дурень, – шепнул Разумовский соседу, – а ну як встане, всем нам палкой достанется.
Когда в обществе рассказывали этот анекдот, кто-то отозвался:
– И это Разумовский говорил про времена Екатерины. Что же бы Петр Первый сказал про наше время и чем бы взыскал наше усердие?
– Шпицрутеном, – подхватил другой собеседник[17].
Мы видим, что анекдот об остроумном ответе Разумовского, при неизменности своей сюжетной основы стал, тем не менее, выразительной характеристикой некоторых отрицательных тенденций николаевского царствования, и это очень показательно. Тут налицо подтверждение одной закономерности. Анекдот, как правило, в большей или меньшей степени становится иным с изменением того историко-бытового контекста, в который он оказывается погруженным.
Появляясь в другой культурно-временно́й среде, анекдот и звучит по-другому, отвечая на те эмоционально-эстетические сигналы, которые излучает новая среда. Сюжет, воскрешающий любопытные эпизоды и подробности ушедшей в прошлое эпохи, попадая в другой исторический срез, начинает в какой-то мере отражать и его. Между разными эпохами начинает протягиваться ниточка. Возникают аналогии, ассоциации. Старый сюжет начинает жить новой жизнью. При этом то, что теряется, оказывается не таким существенным, как казалось прежде, или уже не очень актуальным, а какие-то моменты, наоборот, высвечиваются и уточняются.
Постоянно происходит проверка степени психологической убедительности и силы концентрированности текстов, мера их актуальности. Вообще в мире анекдота идет довольно жесткая борьба за выживание, причем активный и резервный фонды сюжетов испытывают постоянные перемещения, точнее «утечку кадров», ибо всегда есть перебежчики из одного стана в другой.
По аналогии с современностью из недр исторической памяти извлекаются то одни сюжеты, то иные. Те, кото