— А титулов вообще много? — интересуюсь я, доев свой обед и отставив тарелку в сторону.
— По моему, штук семь, — отвечает мама и подсчитывает что-то на пальцах, — но тебе этот вопрос лучше отцу задать. Он точно осведомлённее меня в этих вопросах.
— Хорошо, — киваю и делаю паузу, — а вот я слышал, что титул рыцаря мне скоро светит, — я вспоминаю слова тёти Клавы и хочу спросить, знает ли что-нибудь об этом мама, — это как?
— А, ну да… — мама облокачивается о спинку стула, — титул рыцаря дают всем магам после обряда инициации. Вот твоему отцу пришлось выгрызать этот титул с боями и много лет к ряду. А тот человек, у которого проявится дар на инициации, ему сразу дают этот титул. Магу намного легче получать новые титулы, чем не магу, — поясняет мама.
— Как интересно, — я пододвигаюсь ближе и кладу локти на стол, оперевшись на них, — а у дедушки какой титул был?
— Он был князем, — констатирует мама.
— Может и я смогу когда-нибудь стать им… — говорю вслух то, о чем подумал.
— Для меня главное твоя безопасность, сынок, — сразу выдаёт мама, — я так переживаю на счёт этого обряда. Там ужас что придумывают каждый год…
— И что же? — мама меня очень заинтересовала и я практически заглядываю ей в рот, в ожидании продолжения рассказа.
— Мне лично этого не понять, — сразу говорит мама.
Её голос становится грубее, а лицо приобретает серьёзность.
— Варварство какое-то, — добавляет она, — каждый год в газетах пишут о новом виде обряда инициации. Причём общественность узнаёт это только после произошедшего. Я лично против такого.
Я киваю и молчу, желая услышать какие-нибудь примеры. Мне же нужно знать, к чему готовиться. Помню, как отец упоминал о своём и дедушкином обряде. Что-то там про медведей и горящий дом, но без подробностей. Я тогда так и не понял, как это происходит. Надеюсь мама объяснит подробнее.
— Был один вопиющий случай, от которого у меня волосы дыбом встали, когда я это прочитала, — мама продолжает говорить уже более эмоционально и жестикулирует руками, — они молодого паренька, в день его совершеннолетия скинули с самолёта без парашюта! Двадцать пять лет ему всего было!
— Двадцать пять это совершеннолетие? А почему они так поступили в его день рождения? — меня это тоже возмущает и я нахмуриваюсь.
— Ага, — отвечает мама, — потому что магический дар может проявиться только в день совершеннолетия и только в экстремальной ситуации. Поэтому я так боюсь за тебя, сынок.
— Погоди, мам, — в мою голову приходит логичный вопрос, — мне что, послезавтра двадцать пять лет будет? Мой день рождения послезавтра? — я сильно удивляюсь.
— Да, сынок, — мама вздыхает, — тебе послезавтра двадцать пять… Совсем взрослый уже, — она смотрит на меня взглядом, полным любви и проводит ладонью по моей щеке.
Вау. Вот как оно всё устроено. То есть обряд инициации подстраивают под дни рождения претендентов на получение дара. И если семей сорок восемь, это значит, что два-три раза в год проводятся такие обряды. Наверняка, хотя бы два раза в год кому-то из первенцев аристо исполняется двадцать пять.
— А чем закончилось? Что случилось с парнишкой, которого выкинули из самолёта? — я хочу услышать продолжение истории, — он же магом оказался, да? Наверняка, спасся?
Глава 6
— Нет, — заключает мама и я вижу на её лице ужас и тоску, — не справедливо это, — добавляет она, — ведь может быть, этот юный парень мог своей магией выращивать поля пшеницы за несколько минут, а они его скинули с самолёта! Как он мог спастись при помощи такой магии?!
— Если она у него вообще была, — добавляю я.
— Так вот именно! Почему они не могут придумать что-нибудь безопаснее? Зачем так по-варварски то? — мама бьёт ладонью по столу, — ай, — тихо протягивает она.
Я понимаю её. Её беспокоит, что методы проявления магии слишком суровы. Но что тут сделаешь, если таков этот мир? Наверное, если так не поступать, то магический дар вообще не будет проявляться до конца жизни и маги перестанут существовать, вместе со знатными родами. А этого никто допустить не может.
Мне вдруг приходит в голову ужасающая мысль. А что, если и меня вот так скинут с самолёта, а я окажусь… ну не знаю… целителем магическим каким-нибудь? Что тогда? Как вообще выбирается метод выявления дара?
— Мам, — я беру её за руку, которой она только что ударилась, — всё будет хорошо. Я сделаю всё, что от меня зависит. Постарайся думать о хорошем.
Я как могу, подбадриваю её, а у самого желудок сводит от страха. Ещё один день и я пойду на инициацию. Пойду туда, откуда, возможно, не вернусь. Мама останется без сына, род окончательно придёт в упадок, а Пётр так и останется сидеть в тюрьме до конца своего срока. Всё это сильно удручает меня.
Хватит. Прочь такие мысли. Я всё смогу. Выкручусь как-нибудь, обязательно выкручусь.
Мама обнимает меня очень крепко и целует в щёку.
— Мальчик мой, я так за тебя боюсь. На твою долю выпала не лёгкая судьба, — говорит она.
— Я это понимаю, — я тоже обнимаю её и чувствую её искреннее тепло и заботу.
Я не должен её подвести. Если отец когда-то сломался и пришёл в себя только с маминой помощью, то что будет, если у неё не станет меня? Единственного сына, которого она так любит.
Мама отпрянула от меня и я увидел на её глазах слёзы. Они отдались болью у меня в сердце. Я не хочу видеть эти слёзы, не хочу, чтобы она когда-нибудь снова заплакала. Только если от счастья. Слезы матери угнетают сильнее чем предстоящее испытание.
— Отец ещё, — добавляет она, вытирая слёзы ладонью, — давит так на тебя. Да, он раньше командовал девизией, а сейчас взводом. Ну и что? Да, мы живём в старом доме, в котором уже ни одну сотню лет жили наши предки. Ну и что? Да, мы потеряли влияние и кучу всего ещё. Ну и что? Да, мы раньше жили на широкую ногу и ни в чём себе не отказывали, а теперь почти бедняки. Ну и что? Для него это проблема, — она хлопает руками по бёдрам, — а для меня нет. Это не проблема по сравнению с возможной потерей сына. Я готова ютиться где угодно, но для него статус и род - прежде всего. Да, я женщина и у меня совершенно другие заботы и проблемы, я всё понимаю. Но всё же. И сказать что-то против своему мужу я не могу, — вздыхает она, — правила… как же они надоели.
Я понимаю отца. Может быть не совсем принимаю, но мы мужчины, мы так мыслим. Женщинам трудно понять наши мотивы.
— Отец говорил, чтобы я никогда не оправдывался, — я смотрю на мамино поникшее лицо и продолжаю, — и признавал свои ошибки сразу же. Наверное, по такой логике, я бы ещё добавил, что не нужно давать обещаний, которых не можешь выполнить. Поэтому я не буду тебе обещать, что всё будет точно так, как хочешь ты, — мама продолжает внимательно меня слушать, — но я могу тебе пообещать, что я сделаю всё, что в моих силах. Это всё, что я сейчас могу. Наверное, тебе этого не достаточно, но...
— Мне достаточно, сынок, — мама слегка улыбается, сквозь переживания и берёт меня за руку, — ты у меня такой доблестный и храбрый. Я тобой всегда гордилась, горжусь и буду гордиться, — она кладёт мою ладонь между своими и крепко сжимает, — прости материнское сердце за излишние переживания.
— Всё хорошо, мам, — второй ладонью я накрываю её руки, — я тебя понимаю.
— Ну что вы там так долго? — на кухню внезапно заходит отец и видит нас, — всё время так долго кушаете.
Мама быстро отпускает мои руки и делает шаг назад. Отец недовольно смотрит на нас.
— Мы уже закончили, — говорю я.
— Опять ты с ним сюсюкаешься? — грозно спрашивает отец, — ему не пять лет, Кать.
Мама молчаливо отводит глаза в пол. Я следую её примеру. Она уважает отца и дорожит им, хоть и не понимает порой его принципов.
— Пошли, — он зовёт маму, — поговорить надо.
Она молчаливо уходит за ним и я остаюсь наедине с собой на кухне. Сейчас два часа дня и я совершенно не знаю, чем себя занять оставшуюся часть дня.
Внезапно, на кухню заходит тётя Клава.
— Илюша, ты поел? Вкусно было? — слегка улыбаясь, спрашивает старушка.
— Да, спасибо большое, — я искренне благодарю её.
Я хочу выйти из кухни и наконец, полностью осмотреть дом. Ведь мама сказала, что это очень старый дом наших предков. Но тётя Клава меня останавливает.
— Вот и хорошо. Я думаю, пора тебе бинты поменять, — она проходит к раковине и набирает воду, — обработать ожоги.
Ожоги? Ах да, отец ведь сказал, что на мне загорелись доспехи в прошлый раз. Вот почему руки так сильно болят.
— Хорошо, — соглашаюсь я, — где это лучше делать?
— Пройти в свою комнату, пожалуйста, — отвечает женщина, — я сейчас приду к тебе.
Я делаю, как она говорит. Захожу в комнату и ложусь на кровать. От расслабления мышц всего организма они начинают жутко ныть. Я тыкаю пальцем в мышцы ноги, руки и груди. Они будто каменные. Мышцы настолько забиты, что вообще не расслабляются. Сколько же я тренировался практически до потери сознания, чтобы они стали такими? И что я вообще делал помимо тренировок? Ведь вероятно, что я только и делал, что тренировался и отдыхал.
В комнату, с тазиком воды наперевес и со свежими бинтами за пазухой, входит тётя Клава. Она ставит тазик возле моих ног и сама садится на край кровати.
— Сейчас будет больно, — говорит она и приступает снимать с меня бинты.
Верхний слой снимается без проблем, а вот дальше… бинт прилип к коже и отрывается очень больно. Я кривлю лицо от боли, а тётя Клава пытается всё делать как можно мягче, но мне от этого не легче.
Я смотрю на свои руки, которые обожжены чуть ниже плеча и до самого запястья. Кожа изуродованна и очень сильно болит. Особенно сейчас, когда вместе с бинтами снимается слой только что еле-еле зажившей кожи.
Бабуля кидает бинты на пол, аккуратно обтирает меня губкой с тёплой водой, а затем наносит заживляющую мазь на все поражённые участки кожи. Мазь отдаёт холодком и уравновешивает жгучую боль. Становится легче.
Далее она хорошо забинтовывает всё обратно, как было и улыбаясь, смотрит на меня.