— Тебе никто не говорил, что не бывает дружбы между мужчиной и женщиной? Всегда один из них или любит другого, или хочет его.
— Да я даже предположить не могла, что он полюбит меня! — похоже, терпению Алевтины пришел конец, она выкрикнула это и стала теребить край скатерти, но потом сглотнула и тихим голосом продолжила: — Меня никогда не любил мужчина…
— Допустим, — согласился Давид, — идем дальше. У тебя была цель — встретиться со мной еще раз, чтобы я тебя заметил, так? — он взял стакан с соком и осушил его.
Алевтина еле заметно кивнула.
— Зачем ты в постель к Сашке прыгнула? Зачем в его душу залезла? Или это по-дружески? Или просто по пути ко мне?
Девушка молчала, а у Давида, кажется, терпение подходило к концу.
— Ну? Давай! — бросил он резко. — Хочу услышать хоть какую-то версию.
— Мне жалко его стало… Он был так нежен, заботлив, ласков. И Елена Павловна тоже. Она приняла меня как дочь…
— Ну да. Поэтому ты и решила отказать Сашке, не захотела стать его женой и получить в свекрови такую замечательную женщину, да?
Она сглотнула и посмотрела в гипнотизирующие глаза Давида.
— Я в Кении для себя решила, что уже буду с Сашкой… но когда пришла к вам в дом и снова увидела вас… решила, что… — она попыталась улыбнуться, но у нее вышла недовольная гримаса, — буду за вас бороться.
— За что бороться, Алевтина? Я никогда тебя не любил. Та наша встреча была… — он замолчал, подбирая слова, и через несколько секунд продолжил: — хотел сказать, ошибкой, но правильней будет — помутнением рассудка. Я увидел в тебе другую женщину, ту, которую люблю всю жизнь.
— Елену Павловну?
Давид кинул на нее взгляд, полный ненависти. Сначала подумал, как она вообще посмела произнести ее имя. А потом понял, что она все знает. Все о его любви к Алене. И это мог рассказать ей только Сашка. Давиду от этого стало ужасно обидно. Зачем? Зачем он это сделал? Это же так низко — раскрывать чужие тайны, о которых даже они не решались заговорить вслух.
Алена тоже растерялась. Сашка ей не просто по секрету поведал, а честно признался, что это только его догадки. А она взяла и сейчас сдала его, подставила…
Давид, конечно же, не ответил на ее вопрос. Нахмурившись, он налил в стакан из-под сока воду и залпом выпил ее.
— Я хочу, чтобы ты поняла: ничего никогда, ни при каких обстоятельствах у нас с тобой не будет и быть не может. И эту глупую любовь, которую ты себе вообразила и нафантазировала, выкинь из головы. Нет ее. Ни у тебя, ни у меня.
Она кротко кивнула, что поняла, но продолжила на него смотреть. Не просто смотреть, а изучать, внимательно останавливаясь на каждой детали его лица.
— Зачем ты меня рассматриваешь?
— Хочу запомнить.
— Алевтина… прекращай…
— Вы хороший… и красивый.
Он растерялся, даже смутился.
— Что ты намерена делать?
Она пожала плечами.
— Ты оставишь Сашку в покое?
— Да. Надеюсь, он не будет долго страдать.
— Я тоже надеюсь. Но ты какого-то черта придумала причину, чтобы вы продолжали видеться и теперь он рыщет, чтобы найти твоих родственников.
— Я хотела видеться с вами и вас попросить найти моих родных, но вы отказали.
Давида раздражало, что она обращалась к нему на «вы». Он даже решил ей предложить называть его на «ты», но передумал. Расстояние — это именно то, что должно быть между ними, никакой дружбы и панибратства.
— Он очень скоро раздобудет все, что тебе надо. И, пожалуйста, после этого, оставь его в покое. И меня тоже.
Не дожидаясь от нее ответа, он встал, положил под блюдце деньги и даже не взглянув на Алевтину, вышел из кафе.
Девушка посмотрела на нетронутый салат, взяла стакан Давида, вылила туда остатки газированной воды и выпила, заметив, что стакан пахнет им. Она еще раз его понюхала, как зазвонил телефон. Это был Сашка.
— Привет. Есть информация. Где встретимся?
— Я сейчас в кафе на Вавилова.
— Буду через минут пятнадцать.
Аля разнервничалась. Какой сумасшедший день сегодня!
Раньше она ни слышать, ни знать ничего не хотела о родственниках. Нет, когда она в детском доме жила, то, конечно, мечтала узнать, кто ее родители, живы ли, может, их обманули в роддоме и не сказали, что у них родилась дочь? Может, что-то перепутали? Дети в детских домах хотят этому верить и поэтому ждут чудо. Они ждут, что все вдруг разрешится и у них будет семья. Даже те девочки, которые жили с Алей в одной комнате и знали своих родителей, которые отказались от них, все равно надеялись, что те когда-то образумятся и вернут своих родных деток домой.
Но после того, как Алевтина сбежала из Москвы в Тверь, она хотела только одного — забыть о прошлом и начать новую жизнь.
И у нее это получилось. Не без помощи Греты, конечно, но должно же было ей когда-то повезти?
Только вот ненадолго.
Давид же возвращался домой в смешанных чувствах.
С одной стороны он испытывал к Алевтине ненависть, с другой — жалость. Но жалость не по той причине, что она в него влюбилась, а он не может ответить на ее чувства. Он искренне сочувствовал, что она сирота, что ее некому защитить, что она одна-одинешенька и никого у нее нет. Но вслед за сочувствием приходило непонимание: вместо того, чтобы удержаться за ту соломинку, которую ей предоставила жизнь, и ответить Сашке взаимностью, она ему отказала. И выглядело это нелогичным и бессмысленным.
За всю долгую жизнь, ему приходилось много раз отказывать женщинам.
В основном в него влюблялись молодые девочки с низкой социальной ответственностью. Потому что только с ними он и имел сексуальную связь. Как-то пробовал завести постоянную, чтобы сидела и ждала только его, но очень скоро понял, что всем женщинам нужно только одно: семья и дети. А жениться без любви и иметь детей от нелюбимой женщины он не хотел.
Но многие девушки, особенно когда видели насколько он и богат, и щедр, думали, что смогут его заполучить.
Тогда Давид прекращал с ними все отношения и навсегда менял «массажный салон».
Нельзя сказать, что он был настолько нарасхват, что легко и просто научился отделываться от женщин, которые его добивались, но делал это довольно уверенно и после ни грамма сожаления не испытывал.
Сейчас же, как он ни старался убедить себя, что именно такой жесткий отказ и должен был прозвучать в сторону Алевтины, ему было жаль ее. Потом его накрывала злость, которая выливалась в гадливость и отвращение. Отвращение распространялось и на себя за то, что захотел стать первым у девушки, которая его совершенно не волновала. И хоть он сто раз сам себя оправдывал, что не в невинности было дело, и что его жизнь давно уже сложилась так, что он постоянно покупал женщин, все равно ему было противно. Противно настолько, что он решил перестать ходить в бордели и перестать покупать любовь по часам.
Время исцелять
В электричке Алевтина уснула. Проснулась, от того, что какая-то бабка уселась рядом и обратилась к ней:
— Видок у тебя не очень… кто тебя так, милая?
Девушка зло посмотрела в ее сторону и демонстративно отвернулась к окну.
— Ночевать есть где? — не унималась бабулька.
— Есть! — прошипела Алевтина.
Уж сейчас ей меньше всего хотелось с кем-то разговаривать или рассказывать о том, что случилось и почему ее лицо разбито, а губа опухла.
— Пойдешь ко мне ночевать. А то неприятности не заставят себя ждать. Тебе помыться надо. Я погрею воду. Денег с тебя не возьму! — бабулька еще раз осмотрела девицу и добавила: — Да с тебя и брать-то нечего! Кожа да кости! Ела хоть сегодня?
Алевтина, не глядя на бабушку, замотала головой, а та уже полезла в сумку, которую держала справа от себя на скамейке, вытащила пирожок, упакованный в пластиковый пакет, развернула и протянула попутчице.
Аля сглотнула и приняла угощение, ведь оно так пахло!
— С капустой! Мои любимые.
Бабушка огляделась:
— Скоро выходим. На Пролетарской. Так ближе идти, доедай быстрей.
Аля жадно проглотила пирожок и, когда бабушка привстала, то и она поднялась и потянулась к тяжелой сумке новой знакомой, чтобы помочь.
— Не надо. Я сама. Иди за мной, не отставай.
Алевтина поплелась за бабулей, и даже сама себе удивилась, что так быстро согласилась. И ведь страха никакого не было, как будто знала ее сто лет.
— Была раньше в Твери? — спросила Алевтину бабушка, когда они перешли через дорогу и направились к производственным обветшалым зданиям.
— Нет.
— Это Морозовский городок. Другое название — Двор Пролетарки, — бабушка довольно быстро шагала между обшарпанных запустевших зданий. — Начали стройку с текстильной фабрики, а потом появились и жилые казармы, и больница с роддомом, и театр, и типография, даже богадельня была! Я все это помню. Вся жизнь моя тут прошла. Каждую кочку знаю. И меня все знают. Вот тут голубятня была, — она махнула свободной рукой, — а вот и мой дом.
Все дома в округе были кирпичными, но в удручающем состоянии.
— Неужели тут живут люди? — спросила Алевтина.
— Люди везде живут. Выживают или живут, но везде. Человек такая скотина, что приспосабливается ко всему.
Они поднялись по железной широкой лестнице на третий этаж. Все стены были исписаны, а выбитые стекла заделаны фанерой. Алевтина заметила, что даже косметический ремонт тут не делали много лет. Зато у большинства квартир были одинаковые высокие деревянные двери — очень красивые, ей показалось, что за ними спрятана настоящая сказка, насколько они были не из этого мира.
Длинный коридор выглядел заброшенным, но на полу кусками был постелен новый линолеум, а стены вместо обоев обклеены новыми рекламными плакатами, выбивающимися из атмосферы бедности и разрухи. А потом из одной квартиры вышла женщина с ведром и бабушка с ней поздоровалась.
— Вернулись? А мы все уже запереживали! — охнула соседка, увидев бабулю.
— Да что со мной станет, Танюша?