– Хорошо. – Шмыгаю носом я.
Мне хочется впитать в себя запах его летной формы, запомнить силу его рук, тембр голоса. Мы всегда знали, что однажды это может случиться, и вот оно происходит. Я буду сильной – для него. Я буду молиться, надеяться и ждать. И папа вернется ко мне живой и здоровый, по-другому и быть не может.
– Я постараюсь звонить каждые два дня, или как будет связь.
– Хорошо. – Обнимаю его еще крепче.
– Обещают, что будет возможность делать видео-звонки.
– Хорошо.
– Да не трясись ты так, Аленыш.
– Ага.
Его сильные руки гладят меня по спине, вытирают слезы, а я словно падаю в какую-то яму, отказываясь верить в то, что завтра все изменится. Это не простая командировка. Каждый вылет может стоить летчикам жизни. Каждый вылет может стать последним.
– Папа, только не геройствуй, пожалуйста. – Прошу я, глядя в его доброе и мужественное лицо сквозь мутную пелену слез.
– Ты же знаешь, что я не могу. – Улыбается он. – Сделаю все, что потребуется, если будет нужно.
– Тогда постарайся выжить, ладно? И вернись домой.
– А других вариантов и нет.
Мы еще долго разговариваем, затем ужинаем вместе, собираем его вещи, даже смеемся. Все как всегда – обычный вечер. Но в груди так щемит, что не получается нормально вдохнуть.
Я понимаю отца. Понимаю, почему он выбрал эту профессию, разделяю его убеждения и идеалы. И я, наконец-то, понимаю всю тяжесть ожидания – когда он там, где земля пахнет порохом и тленом, а ты тут и ничем не можешь ему помочь. Единственное, чего до сих пор понять не получается, так это то, почему моей матери это когда-то было настолько в тягость, что она бросила все и сбежала? Неужели, после этого ей было легко?
– Поставила будильник на шесть. – Говорю ему, целуя перед сном. – Провожу тебя перед школой.
– Хорошо. – Папа целует меня в макушку. – Сладких снов, котик.
Подарив ему улыбку, я отправляюсь в свою спальню. Вхожу, сажусь на постель и смотрю в темноту. Все эти проблемы с учебой, с завоеванием Никиты и его влюбленностью в Полину кажутся теперь сущей ерундой. Интересно, я вообще смогу вернуться к нормальной жизни до возвращения отца?
Мои мысли прерывает шорох за окном. Что-то скрипит, затем раздается глухой стук, и вдруг я вижу силуэт на фоне ночного пейзажа. Высоцкий!
– Блин, Никита! – Шепчу я, открывая створку окна. – Эта шпалера уже вся сгнила, как ты забрался?
– Мур. – Он вваливается внутрь головой вниз. Встает и отряхивает колени. – Я сто раз это делал.
– Тише, – напоминаю я. – Если папа тебя тут застанет, ты отправишься домой тем же путем, что и пришел.
– Уже поздно, поэтому я и не рискнул пойти через дверь. – Шепчет в ответ Никита. Его лицо в полутьме кажется особенно уютным и родным. – Ты не отвечала на звонки.
– Да… – Я обернулась. Телефон остался на тумбочке. – Была внизу с папой, он…
– Знаю. – Мягко говорит Высоцкий. – Потому и пришел. – Он протягивает руки и заключает меня в объятия. – Чтобы поддержать тебя.
– Никит, я не хочу его отпускать, мне страшно. – Пищу я ему в грудь.
У меня опять бегут слезы.
– Все будет хорошо. – Его руки стискивают меня крепче. – Вот увидишь.
– Я верю, но все равно переживаю.
– Не бойся, я здесь, с тобой. – Обещает он. – И никуда не денусь.
Мы ложимся на кровать, и я кладу голову ему на грудь. Никита гладит мои плечи, волосы, спину. Его ровное дыхание успокаивает.
– Я всегда буду с тобой. – Звучат в тишине его слова.
Пусть так и будет. И с этой мыслью через какое-то время я засыпаю.
5.2
Утром, приняв душ, я одеваюсь. Бросаю придирчивый взгляд в зеркало и решаю оставить несколько пуговиц на рубашке расстегнутыми. Затем закатываю рукава и взъерошиваю волосы на макушке. Пожалуй, Леля права: можно немного нарастить массу, чтобы выглядеть солиднее. Я не тощий, вполне подтянутый и крепкий, но со спортсменами мне не сравниться. Если уж девчонки действительно западают на мышцы, то нужно довести тело до идеала.
Прихватив телефон и сумку с тетрадями, я спускаюсь вниз, чтобы позавтракать. С удивлением обнаруживаю, что мама еще на кухне: вчера она целый день меня избегала, неужели, уже оттаяла? На ней бежевый деловой костюм с широкими брюками и коротким жакетом, она занята тем, что режет ветчину на идеальные ломтики – очевидно для бутербродов.
– Ну, как там она? – Спрашивает мать.
– Что, прости? – Я наливаю себе кофе и сажусь за стол.
Мама откладывает в сторону нож и устремляет на меня хмурый взгляд.
– Я спросила, как она?
– Ой, а мне послышалось «доброе утро». – Хмыкаю я, сделав глоток. – Ты о чем вообще?
– Я спрашиваю про Алену. – Прищуривается мать.
– А что с ней?
– Не строй из себя идиота. – Вздыхает она, качнув головой. – Я видела, что ты пришел час назад. Ты ночевал у нее?
– В берлоге. – Пожав плечами, тут же нахожусь я.
– Неправда. – Мама начинает собирать бутерброды из кусочков хлеба, сыра, зелени и ветчины. Ставит передо мной тарелку с двумя. – Тебя не было в берлоге, я проверяла перед тем, как лечь спать.
– Ну, может быть. – Неохотно отзываюсь я.
Откусываю бутерброд и жую, с вызовом глядя ей в глаза.
– Ты был у Алены?
– Да. – Приходится сознаться мне. – Я ночевал у них дома.
– Или у нее в спальне?
Я пожимаю плечами.
– Или у нее в спальне. – Киваю ей.
– Господи. – Шумно выдыхает она и закатывает глаза к потолку.
– Да что такого, мам? – Спрашиваю я, перестав жевать.
– Ничего. – Мать закусывает губу и испытующе смотрит на меня. – Просто я обещала Андрею присматривать за девочкой, и теперь гадаю, считаются ли твои ночевки в постели его дочери присмотром, и как он отреагирует, узнав у них? Он ведь не знает, да? Вы же не ставите его в известность, что спите друг с другом?
– По-моему, ты опять устраиваешь бурю из ничего. – Произношу я, пораженный тем, каким тоном она подала свой пламенный спич. – Или что, я не догоняю чего-то?
– Ты – взрослый парень, Никита. – С жаром выпаливает мать. – Надеюсь, вы, хотя бы, предохраняетесь, и мне не придется наблюдать, как сосед сворачивает тебе голову за то, что его единственная дочь неожиданно залетела!
Я застываю, как громом пораженный.
– Мам, ты… – У меня пересыхает в горле. Это смешно и оскорбительно одновременно. – Мам, мы про Алену говорим, вообще-то, ты в своем уме?
– Это серьезные вещи, Никита. Не надо тут улыбаться!
У нее, кажется, вот-вот истерика начнется.
– Мам, мы с ней просто друзья, забыла? – А вот теперь мне реально хочется рассмеяться. – Но спасибо, если надумаем что-нибудь такое, то позаимствуем резинки из твоей тумбочки. Идет?
Я снова принимаюсь за бутерброды и наблюдаю, как мама постепенно успокаивается.
– Хорошо. Это хорошо. – Бормочет она, наливая себе кофе. – Тогда приглядывай за ней. Как друг. Чтобы в отсутствие Андрея никакие другие парни в ее доме тоже не ночевали.
– Чего? – Чуть не давлюсь я. – Леля и парни? Мам, ты с какой планеты?
– У нее сейчас очень уязвимый возраст. – Задумчиво говорит мать. – Возраст, когда хочется любить и… верить.
– А, понял. – Вдруг все желание смеяться разом исчезает из меня. – Ты же родила меня в восемнадцать.
Она садится напротив и впивается в меня внимательным взглядом.
– В этом возрасте девочки должны думать об учебе, танцах, кино и спорте, а не о пеленках и молочной смеси, потому что они сами еще дети. – Мама горько усмехается. – И да. Мне ли не знать.
Я долго молчу, с трудом выдерживая ее взгляд. В голове крутятся скупые упоминания матери о том, как бабушка с дедушкой выгнали ее из дома, узнав, что она беременна. Как ей пришлось оканчивать школу беременной, снимать комнату в общежитии, учиться и одновременно растить меня, затем разрываться между работой и вечно болеющим сыном, а также тащить все эти годы на себе кредиты и ипотеку за дом.
– Слушай, прости. – Тихо говорю я. – За тот раз, ладно? Когда я сказал…
– Неважно. – Отрезает она решительным жестом.
– Нет, важно. – Выдыхаю я. – Наговорил тебе кучу всего. Обозвал. Еще Андрея приплел. Просто… Блин, не знаю, он, правда, классный. И одинокий. Почему бы вам не сойтись? Ты никогда не думала об этом?
Мать, молча, мотает головой, а потом отвечает:
– Нет. Он достоин кого-то лучше женщины, которая никому не верит и боится мужчин. – Прикусывает губу, затем бросает короткий взгляд на наручные часы и натягивает на лицо улыбку. – Ладно, мне пора, а то опоздаю.
Она встает, залпом допивает кофе и ополаскивает чашку в раковине.
– Мам… – Тяну я.
– Так как она держится? Ты так и не сказал? – Беззаботно, будто и не было сейчас этого разговора, интересуется мама. – Сильно переживает, что отец уезжает?
– Да, но с Аленой все будет в норме.
– Прекрасно. – Улыбается она. – Я тоже думаю, что все будет хорошо.
Поставив чашку на полку, мать хлопает меня по плечу, словно боится, что я ее оттолкну, если она меня поцелует, и спешит в коридор. Слышно, как стучат ее каблучки.
– До вечера! – Звенит ее голос.
– До вечера. – Задумчиво отвечаю я.
Мысли невольно снова возвращаются к маминому предположению о том, что мы с Аленкой можем быть ближе, чем просто друзья. Вот ведь умора. И как ей в голову пришло? Расскажу Алене, она обхохочется.
Допив кофе, я беру вещи, выхожу из дома, поднимаюсь по тропинке и оказываюсь перед домом Красновых. Подруга уже ждет меня, сидя на ступенях.
– Мур. Ты как? – Спрашиваю я, усаживаясь рядом.
– Он уехал. – Отвечает она, глядя вдаль. – Его полчаса назад забрал служебный автомобиль. Мы ничего не успели, даже не купили мне гитару.
Алена напряжена всем телом, кусает обветренные губы. Ветер колышет ее волосы, и они мягко касаются моей щеки и шеи.
– А знаешь что? – Я кладу руку на ее колено. – Давай прогуляем сегодня уроки?
– Шутишь? – Бесцветным голосом спрашивает она.