– Это я.
Они оборачиваются.
Мы тоже смотрим в направлении звука.
Это Дрыга. Он сгорблен, словно гравитация прижимает его к земле сильнее, чем остальных. С его волос бежит вода, и неясно, красны ли его глаза от слез или от напряжения. Его взгляд кажется безумным, полным немого отчаяния и вины, а его губы посинели от холода.
Мама Ксюши смотрит на него, склонив голову, а затем без лишних слов забирает у полицейского записку и протягивает Лехе. Драгачев берет ее дрожащей рукой и медленно разворачивает. Никто не дышит, пока он, молча, водит глазами по расплывающимся от влажных пальцев строкам.
Прочитав, Леха кивает самому себе. Затем сглатывает, делает глубокий вдох и возвращает записку женщине.
Мы все ждем от него какой-то реакции, но он лишь отходит к стене, наваливается на нее спиной и устремляет взгляд к потолку. Леха молчит. Мать и отчим Ксюши не сводят с него глаз. Он делает выдох и зажмуривается. Снова медленно тянет носом воздух.
– Полагаю, мне лучше сначала поговорить с юношей. – Тихо замечает полицейский.
Из рук женщины падает записка. Я наклоняюсь и поднимаю ее. Глаза сами невольно скользят по строкам.
«Дорогой Леша,
Можешь считать меня старомодной и глупой, но, видимо, я из тех, кто еще верит в любовь, о которой пишут в книгах и снимают фильмы. Это мое последнее письмо тебе, которое ты точно прочтешь.
Знаешь, все так сложно, но и просто одновременно.
Ты такими глазами смотрел на меня. Я даже не знала, что именно ты причинишь мне столько боли. Ты говорил такие слова, которые залечили мои раны, а потом разрушил меня на миллион осколков. Но я все еще как будто до конца не верю, что ты мог так поступить.
Любовь – это прыжок на доверие. Ты закрываешь глаза и падаешь, надеясь, что тебя поймают.
Но бывает, что тот, кому ты доверился, в последний момент отходит в сторону, поняв, что подхватить тебя ему не по силам.
Тебя оставляют в тот момент, когда ты больше всего нуждаешься в поддержке. И ты больно ударяешься о землю.
Любовь – короткий полет. А также урок, который ты усваиваешь, пока пытаешься собрать себя по осколкам. Мы перестаем верить, но не перестаем чувствовать. Мы боимся, но все равно любим.
Единственное, чего я хочу, уходя – чтобы ты был счастлив. Я могла бы любить тебя так, как никто другой никогда не любил. И я буду.
Прочитав, я гадаю, понимала ли она, что совершает ошибку, которую уже никто и никогда не сможет исправить? Нельзя никому ничего доказать ценой своей жизни. Ей нужно было просто пережить темный период и стать счастливой ему назло. Просто стать счастливой. Но Ксюша не верила, что это возможно. Бедная девочка.
17.3.
Сегодня похороны, и всем, кто идет на них, учителя разрешили пропустить уроки. Хотя, если честно, все, кто близко знал Ксюшу Кулик, и так последние два дня присутствовали на уроках чисто формально: мы ходили по школе словно зомби, а на занятиях сидели, уставившись в пустоту. Дрыга и вовсе прогуливал: никто не знал, где он, и чем занят в эти дни. Думаю, ему было тяжело, как и всем нам. Поступая мерзко, он, разумеется, не ждал такого исхода.
Взрослые говорят, что у подростков резко обострены все чувства, а Ксеня, к тому же, была особенно чувствительной. Хрупкая и ранимая, она просто не справилась с переживаниями. Не выдержала.
Школьный психолог, с которым нас заставили пообщаться, не считает, что своей смертью Ксюша хотела кого-то наказать, она искала облегчения и не успела подумать о том, как это скажется на окружающих – особенно на ее родителях, для которых ее уход стал невосполнимой потерей.
Психолог сказала, что подростки не осознают ценность жизни и, видя мир в черно-белой гамме, воспринимают каждое разочарование как конец света, что в корне неправильно. Глупая фраза про то, что время лечит, по ее словам не такая уж и глупая: в случае депрессии, вызванной ударом от потери близкого, нужно просто выждать – шесть, восемь недель, или несколько месяцев, и тогда обязательно станет легче. И, оглянувшись назад, пережитое уже не будет казаться таким тяжелым и страшным.
Но справимся ли мы теперь?
Уход Ксюши наложил отпечаток на каждого из нас. Все мы одновременно потеряли безмятежность и невинность. Все разом повзрослели. Сможем ли мы оправиться от этой потери, не потеряв часть себя? И что хуже – я теперь еще больше боюсь за отца. Мне кажется, что, чем больше проходит времени, тем меньше у него шансов спастись и вернуться домой живым. От тревоги я схожу с ума и практически не сплю, а если сплю – не вижу снов, лишь мешанину из ярких бессвязных картинок. И от этого днем слоняюсь совершенно без сил.
– Ты готова? – Заглядывает в мою спальню Стас.
Нужно отдать ему должное, эти пару дней он был внимателен и тактичен, старался поддерживать меня в школе. Мы особенно много не говорили с ним о Ксене, и это помогало мне ненадолго отвлекаться. О том, что произошло между мной и Никитой, я тоже старалась не думать. Наверное, плыть по течению и ждать, что неловкая ситуация сама собой рассосется, не самое лучшее решение, но сейчас мне просто нужна передышка: я не справляюсь со всем, что на меня навалилось.
– Нет. Не готова. – Отвечаю я, продолжая глазеть на одежду в шкафу.
– Почему? Уже пора выезжать, опоздаем на погребение.
Что за слово такое «погребение»? И почему от него так больно? Я все еще не могу представить, что можно вот так запросто сунуть человека в яму и присыпать землей. Еще вчера Ксеня ходила, разговаривала, смеялась, улыбалась, а сегодня мы просто закопаем ее на кладбище? Серьезно?
– Я не готова. – Повторяю я громче.
Внутри меня все начинает кипеть, и мне все труднее это контролировать.
– Помочь тебе? – осторожно спрашивает Стас.
– Чем ты мне поможешь?! – Неожиданно даже для себя вдруг вскрикиваю я. – Что ты сделаешь, если мне совершенно нечего надеть?!
– Ален… – Теряется он.
Переминается с ноги на ногу, затем подходит ближе.
– Мне нечего надеть на эти гребаные похороны, неужели, ты не понимаешь?! – Я бью ладонью по шкафу, заставляя парня вздрогнуть.
– Что случилось? – В комнату заглядывает Никита.
– Похоже, истерика. – Тихо отвечает Стас. Затем подходит ко мне сзади и кладет ладони на мои плечи. – Ален, ну, ты чего?
– Здесь нет ничего черного! – Завываю я, чувствуя, как горячие слезы бегут по моим щекам. – Здесь ничего нет! В чем я пойду? Может, в школьной юбке и футболке с черепом? Или надеть красное? На похороны! Или, может, сиреневое? Как думаешь, мне пойдет?
– По-моему, тебе просто нужно успокоиться. – Вздыхает он. – Посмотри на меня. – Стас разворачивает меня к себе в попытке обнять.
– Я никуда не пойду! – Стону я, отталкивая его.
Сажусь на кровать и прячу лицо в ладонях. Это единственный способ не начать все крушить.
– Можно надеть что-то сдержанное. – Слышится его голос. – Серое, например. Вот, смотри, симпатичная серая кофточка…
– Зачем мне симпатичная? – Задыхаясь, кричу я. – Нужно прийти в черном! Траур – слышал такое слово?!
В этот момент я понимаю, что перегибаю палку, но уже не могу остановиться. Это, и правда, истерика. Мне нужно, чтобы меня оставили в покое. Я не хочу ни на какие похороны, я это просто не выдержу.
– Сейчас все решим. – Говорит Никита.
Он возвращается буквально через пару минут с ворохом черной одежды. Здесь платье тети Марины, ее деловой костюм с жакетом и юбкой, черный лонгслив, брюки-дудочки и даже платок – выбирай, что хочешь. Никита раскладывает вещи передо мной на кровати без лишних слов, затем жестами призывает Стаса покинуть комнату.
Когда они выходят, я надеваю брюки и лонгслив. Голову простреливает шальная мысль: «Нужно, наверное, оставить эту одежду себе. Вдруг папа не вернется…» И я резко трясу головой, заставляя себя опомниться. «Нельзя! Нельзя позволять себе даже думать о таком!»
На похороны собралась, кажется, половина школы. Ксюша не была особенно общительной, и думаю, она бы сильно удивилась, узнав, как много людей пришло с ней попрощаться. На кладбище разыгрался сильный ветер, и Стас с Никитой, стоящие по обе стороны от меня, одновременно предлагают мне свою верхнюю одежду, чтобы я не замерзла. Но какой там холод – я почти ничего не чувствую.
Глаз не могу оторвать от Ксени и все жду, что она моргнет, но этого не происходит. Думаю, Тая ощущает что-то похожее. Она смотрит на нее заворожено и, кажется, даже не дышит. Теребит в руках цветы и нервно кусает губы. Когда громко начинает рыдать мать Ксени, Тая закрывает глаза, а Костя придерживает ее за плечи.
Я все еще не верю. Я не верю.
– Идем скорее отсюда. – Выдыхает Стас после того, как гроб опускают в яму и присыпают землей.
Я кладу на могилу цветы и шепотом говорю Ксюше, что все будет хорошо. Глупость какая. Не будет, конечно же – ведь ее уже нет. Там, где она, сквозящая пустота. Невесомость. Зачем ей мои обещания и заверения? Если даже она меня услышит, на что это повлияет?
– Иди сюда. – Заметив слезы на моем лице, прижимает меня к себе Никита.
Я позволяю ему обнять себя и упираюсь лбом в его грудь. Кажется, у меня даже на рыдания сил не осталось.
– Может, поедем уже? – Зудит Стас.
– Ты поедешь на поминки? – Шепотом спрашивает у меня Никита.
– Да. – Отвечаю я.
– Мы поедем к ним домой. – Говорит он Стасу. – Ты можешь ехать по своим делам, я сам отвезу Алену.
– Нет, я с вами. – Упирается он.
– Хорошо.
Пока мы идем к машинам, они буквально соревнуются друг с другом, кто подаст мне руку, поддержит меня за локоть, усадит в салон и довезет до дома Ксюши. Мне хочется заметить, что это максимально неуместно в такой ситуации, но Никита уступает Стасу первым, чтобы не доводить все до абсурда.
Приехав на поминки, я спешу укрыться вместе с Таей в самом дальнем уголке Ксюшиной спальни – подальше и от них, и от посторонних глаз. Оставив гостей за столом, к нам подходит мать Ксюши.