Днем в морге жизнь была довольно оживленная. С утра привозили трупы умерших за ночь больных. Скелет уже знал, что это два или три тела.
Потом приходили родственники умерших, которых нужно было хоронить, и приезжали похоронные автобусы.
К этому времени санитар — добрый молодец — уже успевал все приготовить для прощания в небольшом зале.
Когда уезжали автобусы с телами и скорбящими родственниками, появлялись еще люди. Это были родственники тех, которых предстояло хоронить назавтра. Они приносили вещи, в которые нужно было обрядить покойников.
Санитар был один — главный, который все и делал. Он сам получал деньги, скромную мзду от плачущих женщин в платочках. Днем приходил еще один санитар, но он находился в морге сравнительно недолго и с родственниками умерших не общался. Он что-то выносил в стоящие неподалеку мусорные баки, иногда останавливался у заднего входа покурить.
Добрый молодец работал часов до двух дня, а потом уходил домой. И появлялся только поздно вечером. Ему предстояла тяжелая ночная работа — обряжать покойников, накладывать грим, замазывать выступившие трупные пятна. Чтобы утром все было готово.
«Зря ругаются люди и говорят, что с них дерут много денег за похороны», — думал Скелет, наблюдая изо дня в день за всем происходящим. Ему было жалко мордастого доброго молодца-санитара. Пусть он получал свои деньги от родственников, но ведь это были деньги за каторжный и неприятный труд.
Попробуй-ка, поимей дело каждую ночь с мертвыми телами, оставаясь с ними в пустом морге… Это же какие нервы надо иметь.
По ночам пока что никто не приезжал, и ничего подозрительного Скелет не заметил.
Проследив несколько раз за передвижениями заведующего, он узнал, что уйдя вечером с работы, Аркадий Моисеевич идет по магазинам, причем заходит всегда в два — булочную и гастроном, а потом идет домой. Строго по одному и тому же маршруту.
Маршрут имел одну остановку — в рюмочной на оживленном углу. Там Аркадий Моисеевич проводил полчаса — тоже как будто по часам. Придя домой, он почти немедленно спускался вниз и выгуливал собаку. У него была красивая собака-боксер, с очень большой головой и симпатичной мордой.
«Ничего, — сказал себе Скелет, увидев прогулку в первый раз. — Это ни о чем не говорит. У Гитлера тоже были любимые собаки, и он очень трогательно к ним относился. Это не помешало ему быть извергом».
Так что боксер не оправдывал Аркадия в глазах сыщика. Что раздражало Скелета больше всего в его предполагаемом подопечном — так это манера одеваться. Заведующему моргом было на вид лет пятьдесят пять. Это был низкорослый и уродливый человек. А одевался он так, словно был законодателем мод и старался молодиться.
Аркадий Моисеевич чем-то напоминал Скелету Клоуна. Он одевался так же шутовски и с претензией на чувство моды.
Может быть, покойному Клоуну это и было необходимо для того, чтобы хоть как-то отвлечь его от мрачного промысла. Может быть, ему эта манера одеваться помогла пережить страх и беспросветность жизни… Как знать, теперь Скелет был склонен идеализировать мертвого осведомителя. Но воспоминание о странной манере Клоуна кричаще одеваться сейчас не вызывало в нем отторжения.
Манеры же Аркадия Моисеевича рождали в нем брезгливость и отвращение. Душегуб, кровопийца, а смеет одеваться так модно и оригинально. Старается подражать молодым людям.
На голове у доктора был берет, и не простой, а джинсовый, вышитый яркими нитками. Скелету не удалось рассмотреть издали характер узора, но он был уверен, что там вышито что-то омерзительное.
Дальше шел джинсовый костюм — куртка и брюки. Все было голубого цвета, очень дорогое на вид. И отличные башмаки — из желтой кожи, на довольно высоких каблуках. Каблуки, вероятно, казались хозяину чрезвычайно подходящими, потому что он сам был очень маленького роста и походил бы на карлика, если бы не каблуки его заморских ботинок.
Наряд дополняла клетчатая рубашка ярких тонов, как у юнца. «Пугало, да и только», — решил Скелет. Но тем не менее ему надо было непременно каким-то образом познакомиться с этим уродом.
Вообще-то Скелет не был сторонником теории Ламброзо и не считал, что внешний вид человека обязательно говорит о имеющихся у него преступных наклонностях. Однако, вид Аркадия Моисеевича не оставил его совершенно беспристрастным.
В конце концов Скелет решил, что наилучшим способом вступить в контакт является якобы случайное знакомство.
После окончания рабочего дня Аркадий Моисеевич, как всегда, вышел из своего морга и направился по магазинам. Он купил буханку белого хлеба, потом в гастрономе еще что-то, и по дороге домой зашел в рюмочную.
Там его уже давно ждали. Правда, никто не знал, чем он занимается. А то, если бы узнали, что он целыми днями потрошит трупы и пишет заключения о смерти, ему не улыбались бы так приветливо.
Он вошел в рюмочную, и увидевший его бармен тотчас же принялся изготавливать любимый напиток своего постоянного клиента.
Он взял бутылку коньяка и налил сто граммов в большой отмерочный стакан. Потом туда же налил точно такое же количество шампанского, и «бурый медведь» был готов…
Такой вкус выдавал в Аркадии Моисеевиче старого любителя красивой жизни. «Новые русские» не знают этого напитка. Когда Аркадий Моисеевич только начинал формировать свои вкусы и, в частности, пристрастился к «бурому медведю», нынешние нувориши еще ходили пешком под стол и тупыми глазами наблюдали, как их отцы дрожащими руками смешивают пиво с водкой…
Аркадий Моисеевич принял из рук бармена свой стакан и с удовлетворенным видом присел за столик у окна.
Он некоторое время не притрагивался к напитку и сидел над ним, почти свесив в стакан свой длинный крючковатый нос. Краем глаза он лениво смотрел на улицу, где за грязноватой занавеской мелькали прохожие.
Потом он сделал небольшой глоток и прикрыл свои маленькие, близко друг от друга посаженные глаза. Он наслаждался. Наверное, он целый день резал трупы незнакомых ему людей и мечтал об этой минуте.
Во время второго глотка он заметил, что к его столику уверенно направляется мужчина в куртке из дешевой турецкой синтетики и со стаканом шампанского в руках.
— Вы позволите? — он склонился над Аркадием Моисеевичем, взявшись одной рукой за свободный стул.
Мест в баре было еще много, и появление незнакомца раздражающе подействовало на доктора.
«Как будто мест в зале мало свободных», — подумал он. Теперь вот этот привяжется с пьяными разговорами, начнет изливать душу.
«Вечно эти русские алкаши пристают с душевными излияниями, — с брезгливостью подумал Аркадий Моисеевич. — Одна и та же история. Сначала изливать душу постороннему человеку, а потом озвереть от водки и начать хулиганить».
Тем не менее Аркадия Моисеевича смутило то, что человек держал в руках стакан с шампанским, а кроме того, старинное выражение «Вы позволите?» напоминало не советскую распивочную, а что-то из блоковской поэзии. Наверное, так спрашивали «по вечерам над ресторанами»…
«Культурный алкаш, — подумал он. — Спившийся интеллигент». Но делать было нечего, и Аркадий Моисеевич, брезгливо оттопырив нижнюю губу, сдержанно ответил:
— Пожалуйста.
— Вроде жара спадает, — сказал человек, садясь и немедленно начиная разговор. Все было так, как доктор и предвидел. Теперь надо как-то быстро допивать свой стакан и уходить…
— Устали после работы? — участливо спросил малый, отпивая большой глоток шампанского и облизывая губы.
— Устал, — коротко ответил Аркадий Моисеевич, чтобы не связываться. Пусть себе поговорит, лишь бы все было тихо и спокойно. Чтобы без скандала встать и уйти от греха.
— Домой идете? — все так же добродушно пытался его разговорить незнакомец. Но с Аркадием Моисеевичем такие штуки не проходили. Он был пожилой человек и достаточно видел в жизни, чтобы не связываться с незнакомцами. Особенно с выпившими незнакомцами, да еще в распивочной.
— Покупки сделали? — поинтересовался человек, бросая взгляд на сумку доктора.
Аркадий Моисеевич промолчал и отвернулся к окну. Он терпеть не мог скандалов и, между прочим, не верил, что могут по-хорошему, добром заканчиваться случайные знакомства со случайными людьми.
Все эти разговоры с пьяными ему претили, и он не понимал, какую прелесть находят люди в таких вещах.
Вспоминался Мармеладов, пьяный чиновник из «Преступления и наказания», и его нелепая фраза: «А позвольте, милостивый государь, обратиться к вам с разговором приличным…» Аркадий Моисеевич не понимал ни этого Мармеладова, ни слушавшего его Раскольникова.
Впрочем, он вообще терпеть не мог Достоевского за всякие непонятные нагромождения страстей и глупых поступков безрассудных людей. Ему это было чуждо и неприятно. Он любил Шолом-Алейхема. Вот где чистота чувств героев, и чистота, незамутненность изображения!
Вот где вещи называются своими подлинными именами — добро добром, милосердие — милосердием, а подлость — подлостью. И Шолом-Алейхем не ищет оправдания подлецам и осуждает порок. Он, подобно больному человеку Достоевскому, не извращает понятия морали и не требует от читателя сходить с ума вместе с ним…
— Мне пора, — сказал Аркадий Моисеевич, вставая. Он уже допил свой стакан и теперь приходилось только сожалеть о том, что ему не пришлось сегодня спокойно посидеть и посмотреть в окно. Вечно какая-нибудь пьяная скотина привяжется с разговорами и не даст человеку отдохнуть после работы…
Аркадий Моисеевич направился к двери, но человек встал и догнал его.
— Вы не позволите мне вас проводить? — сказал он вежливо.
Аркадий Моисеевич остановился, тяжелым взглядом смерил незнакомца и выразительно повернул голову к бармену. С барменом они не были знакомы, по тот знал этого старика, который заходил сюда каждый день и заказывал всегда одно и то же. Нормальный такой старик, тихий и безобидный…
— Эй, у вас какие-то проблемы? — обратился бармен строгим голосом к незнакомцу из-за своей стойки. Он понял, что старикан как бы просит защитить его от приставшего хулигана. Ну, положим, рисковать своей жизнью бармен не стал бы, но отчего же не помочь человеку, тем более пожилому.