Я превращал ее в таковую. Грязный оборванец, привязанный к решетке недочеловек, недозверь… нелюдь, я каждую ночь выпивал до остатка все самое чистое, что могла предложить мне моя девочка, чтобы наполнить ее до краев своей тьмой.
И все же, даже окутанная толстым слоем мрака и боли, эта любовь была похожа на сказку. Сказку, которая позволяла ощутить себя кем-то большим, чем игрушкой в чужих скользких руках. Особенно когда возвращался в свой вольер после очередного сеанса оплодотворения, проведенного под чутким руководством профессора Снегирева. Старого извращенца, с некоторых пор переставшего смотреть на эти сеансы безразлично. Иногда я замечал, как нервно он снимает очки, протирая их платком, чтобы трясущимися пальцами скорее водрузить на переносицу, не отрывая взгляда от палаты, в которой находились мы. Он подавался всем телом вперед и тяжело дышал, возбужденно сверкая глазками за толстыми стеклами очков. Но стоило войти в помещение руководителю центра, как он тут же принимал безучастный вид, отворачиваясь и пытаясь скрыть возбуждение.
Навряд ли монстр была настолько наивна, чтобы не заметить откровенной похоти, сочившейся изо всех пор на теле ублюдка. Скорее всего, ее это мало волновало. Ее вообще мало волновало что-либо, кроме своей долбаной деятельности.
А затем сукин сын начал взбираться на Веру. В дни отъезда профессора. Девушка сама рассказывала мне, как этот мерзавец приходил к ней по ночам и насиловал, а в следующий свой визит к ней я находил незажившие следы побоев на спине и отметины от веревок на исхудавших запястьях.
Она говорила, что мечтает забеременеть, чтобы хотя бы на время избавиться от пристального внимания озабоченного ублюдка, а потом говорила, что убьет себя, если вдруг это случится, потому что сойдет с ума от мысли, что носит в себе дитя от этого чудовища. Иногда мне казалось, что она уже появилась в лаборатории слегка сумасшедшей.
Вера… Совсем еще девчонка, ненамного старше моей Ассоль, но к своим годам потерявшая любовь к жизни, которую ярким светом излучали глаза Ассоль. В ее глазах навсегда застыли пустота и безысходность. Только на время в них появлялось нечто, похожее на интерес. На то короткое время, когда она учила меня премудростям секса. Именно эта маленькая женщина показывала, как правильно ласкать женщину руками, как долго терзать, не позволяя сорваться, растягивая удовольствие и одновременно истязая этим, как и где прикасаться языком нежно, а где растирать пальцами быстро и безжалостно, чтобы заставить кончить.
"— Зачем?
Она бросает взгляд за стекло, туда, где разложился на стуле доктор, и медленно проводит ладонью по моей груди. Меня всегда приводят к ним голого. Никаких игр с раздеванием — механические движения, направленные на получение нужного результата. Беременности.
Но она чутко улавливает желание ублюдка насладиться эротическим зрелищем, стягивает с плеч посеревший, некогда белый халат, спуская его до груди.
— Я хочу этого, Бес.
Положила мою ладонь к себе на грудь.
— Ущипни, дааа… вот так. Видишь, как они вытягиваются…
— Вера…
— Сожми ее, Бес. Сожми сильно, чтобы сбилось дыхание.
— Я убью его.
— Никогда не верь стонам женщины, Саша, — она смотрит не на меня, на Снегирева, а мне хочется встряхнуть ее… но я останавливаюсь, заметив след от веревки на ее шее, — женщины могут лгать стонами, словами, взглядами.
— Я убью, обещаю.
Она приближается ко мне, медленно проводя языком снизу вверх по моему горлу, легко царапая короткими ногтями плечи.
— Верь их дыханию. Оно искреннее.
Злит меня. У меня слишком мало времени, чтобы провести его с Верой. Сегодня ночью Ассоль должна прийти ко мне после недельного отсутствия. Я сжимаю женские руки пальцами, пока она не зашипит, и дергаю на себя, усаживая рывком на член.
Шепотом прикусывая ее ключицы, как она показывала, стараясь найти в себе хотя бы толики того дикого возбуждения, когда делаю то же самое с Ассоль. Ни хрена. Вкус ее кожи, источающий запах каких-то лекарств, скорее, раздражает.
Она впивается пальцами в мои плечи, продолжая сверлить взглядом похотливую тварь позади нас, откидывая голову назад, скачет на моих коленях, не сдерживая стонов. Чтобы вдруг резко приникнуть к моему уху и прошептать:
— У тебя есть шанс. Только у тебя здесь есть шанс, Бес. Используй его. Не сломайся"
Это был наш с ней последний раз. Той ночью Вера повесилась на черном галстуке, который стащила у Снегирева во время его "визита". Она оказалась беременной.
А я выполнил свое обещание уже после того, как освободился. Тело профессора Валентина Снегирева найдут выпотрошенным и привязанным к столу на кухне его дачного дома в одной из зарубежных стран. Шею уважаемого светила науки, а по сути — самой настоящей мрази, будет обвивать черный галстук.
Ярославская вышла из кабинета следователя и облегченно вздохнула. Невозможно будет постоянно прятать преступления объекта. Ублюдок гораздо сильнее любого из охраны, и, если бы не их оружие — их всех вместе взятых. Ангелина Альбертовна брезгливо поморщилась, вспомнив заплывшие пивные животы своих сотрудников. Самыми активными движениями, на которые они были способны — это энергично махать дубинками. В противовес мощному, состоявшему из четко прорисованных мускулов телу нелюдя. Еще бы. Объект подвергали ежедневным физическим нагрузкам, формируя из него машину-убийцу, изучая на нем пределы человека. Минимумы и максимумы человеческого организма.
Следователь не без давления, оказанного Бельским, согласился вести дело об убийстве трех охранников, как бытовое преступление. Якобы те выпивали на рабочем месте и в пылу споров и оскорблений один из них прикончил двоих других, изрядно поиздевавшись над трупом Геннадия К., а затем, осознав содеянное, полоснул себя ножом по шее.
Ярославская вскинула голову кверху, улыбаясь солнечным лучам, озорно пробежавшимся по тронутым легкой сединой волосам. Бельский неоднократно намекал на то, какой хорошей парой могли бы стать Аля и его сын. Неплохая перспектива, к слову. Правда, на фоне сильного и властного отца Виктор представлялся Ангелине Альбертовне точной копией… Мельцажа. Или же Ярославского. Инфантильный, тщедушный, слабохарактерный. Такого очень удобно вести за собой, направлять, используя его фамилию и влияние отца в нужном русле. Огорчало только, что Аля сама не отличалась целеустремленностью и амбициозностью матери. Да и эти ее ночные встречи с нелюдем нужно прекратить. Каким бы беззаветно влюбленным ни был Витенька, а все же рисковать и вызывать гнев покровителя за то, что невестка может оказаться порченной, Ярославской не хотелось.
ГЛАВА 13. АССОЛЬ. БЕС
1980-е гг.
Никогда раньше мой мир не раскалывался на острые осколки дикой боли, от которой все внутри разорвалось до мяса. Я не знала, что такое предательство, ревность и адская пытка. Но в жизни все бывает впервые, это был мой самый первый раз. Потом их будет много, так бесконечно много, что я собьюсь со счета, но ведь мы всегда помним самую первую боль и того, кто ее причинил. Не счастье, не радостные минуты, а часы самой лютой агонии, иногда они оставляют настолько глубокие шрамы, что стоит лишь вспомнить, как внутри начинает кровоточить все той же болью.
И я помнила тот проклятый день, когда мой чистый, розовый мир взорвался кровавой тошнотворной грязью понимания, что здесь происходит, чем занимается моя мать, и что именно они заставляют делать моего Сашу.
Я не пошла на учебу в то утро, сказала матери, что у меня сильно болит голова, а она была слишком занята телефонными звонками и остервенело рылась в своих бумагах. Ей, как всегда, было не до меня, когда я приоткрыла дверь ее кабинета и просунула голову, тихо позвав. Она махнула на меня рукой, зашипев: "ладно, не иди, я дам справку", и снова уткнулась в папку, зажав телефонную трубку между плечом и ухом. Ей было не о чем беспокоиться, ведь я была лучшей ученицей и никогда не злоупотребляла якобы плохим самочувствием. Да и как могут возникнуть проблемы у дочери самой Ярославской? Мою мать боялись как огня. Достаточно было одного взгляда ее ледяных змеиных глаз, как люди не могли вымолвить и слова. Я сама ее боялась… всегда тряслась от одной мысли, что она разозлится, и презирала за это и ее, и себя, что, впрочем, не мешало мне долгие годы нарушать ее запрет. Потом я пойму, как жестоко она манипулировала мной и как давно знала о моей связи с Сашей. И она ее не прекратила, потому что ей было интересно, чем все закончится и в какой момент она сможет дернуть нас за ниточки или оборвать их к такой-то матери.
Я дождалась, когда она скроется в хирургическом корпусе, и тут же помчалась в лабораторию. Мы так редко могли видеться днем, что от одной мысли, что у нас с Сашей будет намного больше времени, чем обычно, я сходила с ума от радости и предвкушения. А еще сегодня исполнялось десять лет с тех пор, как я увидела его впервые… я помнила этот день очень хорошо. Мне сообщили, что умер мой папа. Десять лет обволакивающего безумия, дикости, которая не подвластно ничьему пониманию. Но даже сейчас, будучи взрослой женщиной, я знала, что ни о чем не жалею. Ни об одной секунде, проведенной с моим Сашей. У каждого происходит становление личности под давлением различных факторов и обстоятельств, а самое главное — влиянием других людей. И я рада, что именно тогда мне повстречался нелюдь 113. Именно благодаря ему я никогда в своей жизни не стану похожей на Ярославскую Ангелину Альбертовну. Благодаря ему я не пошла в медицину и благодаря ему я стала актрисой… Как он хотел и как я мечтала. Но у медали обязательно есть две стороны. И если одна сверкает и переливается на солнце, то вторая покрылась ржавчиной и копотью. Благодаря ему я конченая наркоманка, ни разу не испытавшая наслаждения со своим мужем и с кем-либо другим. Фригидная, ледяная пустышка с выпотрошенными внутренностями и вывернутыми наизнанку мозгами. Сумасшедшая идиотка, которая не спит по ночам, потому что ее мучают жесточайшие кошмары, которая не знает, какая из масок, надетая для сцены, и есть ее лицо, потому что она его не видела больше десяти лет. Идиотка, которая продолжает любить своего палача даже несмотря на то, что он каждый день сыплет комья земли в ее могилу, и которая пишет ему письма в пожелтевшей общей тетради все эти проклятые десять лет. Потому что ей больше некому сказать правду, потому что всем на нее наплевать, и только зверь, который тенью бредет по ее следам, только он ее ненавидит до такой степени, что это самое сильное чувство из всех, что к ней когда-либо испытывали. Впрочем, я ненавижу его не меньше, и я жду тот день, когда палач выйдет из тени, чтоб разорвать свою добычу живьем, и тогда я сама вгрызусь ему в горло зубами и буду держать, пока не сдохну. И он это знает… поэтому тянет время. Просчитывает свои шаги. Я даже знаю, с каким выражением лица он думает о нашей встрече. Ведь она случится не раньше, чем он примет решение.