«Неумолимый» был способен за один залп выпустить триста двенадцать стандартных ракет класса «Каскад» с термоядерными боеголовками «Хризантема» или гипербоеголовками «Борей». Корабль Эйрика был способен выпустить триста десять «Бореев-М», с дальностью локального скачка в пятьдесят метров и полезной нагрузкой до полутора тонн.
Для дистанции ближнего боя БЧ-2 «Неумолимого» имела двадцать восемь лазерных батарей, способных поражать цели на расстоянии до двухсот тысяч километров. Корабль Эйрика имел двадцать четыре батареи.
Два с половиной километра линейного коллайдера, поделенные на миллион двести тысяч тонн массы покоя, давали «Неумолимому» способность развить ускорение до 6200g и создавали гравитационный столб общей длиной тысяча двести километров; Эйрику же линейный ускоритель длиной в девятьсот метров, поделенный всего на шестьдесят тысяч тонн массы покоя, давал ускорение до 6600g.
Но самые разительные изменения лежали в системе противоракетной борьбы. «Неумолимый» был способен выбросить в космос около шестисот противоракет и/или источников активных помех, сбивавших с толку искусственный интеллект систем наведения. Боезапасы активной защиты были, по сути дела, самым массоемким элементом боевых систем и занимали до семи процентов объема корабля.
У Эйрика противоракетной защиты в привычном смысле слова не было вообще. Вместо нее было поле Нессиса. Генераторы поля не были жестко закреплены вдоль трубы главной энергетической установки, как это происходило во всех известных Эйрику кораблях. Они плавали в сверхпроводящей жидкости, как лейкоциты плавают в крови, и в случае соответствующих вводных формировали новое ложе ускорителя.
Гравитационный столб, или, в данном случае, гравитационный импульс, вырвавшийся прямо из обшивки, уничтожал вражескую ракету на расстоянии в пятьсот километров; а сам корабль, сохраняя внутренний гравитационный баланс, менял при этом траекторию так, будто законы инерции для него были недействительны, обеспечивая себе дополнительную неуязвимость от прицельных систем противника.
И в этом была самая главная особенность линейного ускорителя корабля. Этот ускоритель был не ускоритель. Этот ускоритель был – как орган тела, тела, мозгом которого был сам Эйрик. Казалось, каждый квант в коллайдере повинуется пилоту так, как хорошему бойцу повинуются его мускулы.
Этот корабль был в десять раз легче дредноута «Неумолимый» не потому, что он был слабее, а просто потому, что вместо шести тысяч человек, необходимых для полноценного обслуживания орбитального крейсера, этот корабль нуждался, по сути, в одном-единственном капитане.
Эйрик плыл сквозь мир из пустоты и энергии, и мелкое поле, едва выходящее на двадцать метров за узкое веретено носа, мешало Красному флоту засечь корабль, хотя ускорение Эйрика составляло уже около 50g.
Эйрик не понимал, как он летит, как в шесть лет он не понимал, как ходит.
– Хочешь прыгнуть? Опора прыжка – Чаша, бета, семь, семь, три.
Эйрик прыгнул.
Он больше не был кораблем.
Он был вселенной.
Сквозь жилы его струились миры. Его глаза видели край Галактики, и пальцы его могли перебирать звезды, как хозяйка перебирает крупу.
И первой его мыслью после того, как схлынул экстаз прыжка и он был вновь одним целым с шестьюдесятью тысячами тонн скорости и смерти, было – господь спаси всех нас, если пилотом этого корабля будет барр.
Обратный прыжок был через три минуты и вечность. В небе снова повисли созвездия Рамануссена, и маленькие скорлупки Красного флота были как блохи в теплой черной шерсти Вселенной.
Он не двигался сквозь пространство: пространство несло его само, как теченье реки неопытного пловца. Он был и рекой и пловцом одновременно.
Он потихоньку учился управлять своим телом и вплыл в эллинг почти без помарок, точно оценивая расстояние до нелепых железных конструкций, изогнутых под прямыми углами и так не похожих на плавные изгибы живого.
– И да, извини, Эйрик. Ты обмочился. Со щенками это бывает.
Мир умер и снова воскрес.
Эйрик снова сидел в кресле пилота; адски болела голова, и он чувствовал себя как медуза, вынутая из воды. Чьи-то руки сорвали с висков серебристый обруч. В предплечье вонзилась игла шприца.
– Двойную дозу, Нин, двойную дозу.
Тот мир, в котором он только что плыл, медленно гас в тактическом кубе. С соседнего кресла вставал принц Севир. В пилотском комбинезоне он был похож на приспущенный футбольный мячик.
– Что скажешь, Эйрик?
Это говорил принц Севир, и это был тот же голос, который называл его «щенком». Эйрик попытался встать, но обнаружил, что разучился пользоваться ногами.
– Человеческий разум не в силах создать ничего подобного, – хрипло сказал Эйрик ван Эрлик.
– Как видишь, вот он, корабль. И среди руководителей проекта что-то не видно локров.
Эйрику казалось, что он уменьшился до размеров жука; мир жуков вонял и был нехорош.
– Я управлял этим кораблем, – сказал Эйрик, – он… он не механизм. Когда он движется, он… он не преобразует посторонние кванты. Они… они становятся его частью. Он преобразует себя. Как харит.
Краем глаза Эйрик заметил молодого Трастамару. Тот выглядел куда более напуганным, чем когда их взяли в плен.
– Интересная мысль, – сказал принц Севир. – Очень интересная. Ты не задумывался, Эйрик, как давно человечество не совершало открытий? Я имею в виду не мелкие усовершенствования, новейшую щетку для полировки клешней крийнов и прочие вещи – а глобальные открытия?
– Нет.
– В космосе много рас. Почему империя, которая была создана, это империя человечества? Почему остальные в ней на правах подданных? А? Барры сильнее. Крийны многочисленней.
– Люди были первыми.
– Неправда. Когда человечество вышло в космос на гиператомных двигателях, у Таиров уже были двигатели, которые люди используют до сих пор и называют двигателем Нессиса.
– Тогда не знаю.
– Люди – лучшие изобретатели. Их разум всегда был ухватистей. Люди тут же освоили двигатели Таиров и тут же усовершенствовали, добавили базовый стабилизатор, который позволял кораблям появляться из гипера с точностью до трех тысяч километров. С тех пор корабли так и ходят. Есть единственная раса, которая вполне может сравниться с людьми в быстроте интеллектуального отклика. Это локры. Но у локров есть существенный минус. Два-три месяца в году они безумны. Трудно построить государство, если во главе его кто-то, кто временами сходит с ума.
Принц Севир улыбнулся.
– Именно это и испугало людей, когда они встретили харитов. Дело было не в чуждом облике. И не в ожившем кошмаре из старинных легенд о двойниках и подкидышах в колыбелях. Дело было в несоизмеримости разума. Не то чтоб хариты были умнее. Вовсе нет. Наоборот, к этому времени их цивилизация интеллектуально зашла в тупик. Их способ познания мира исчерпал себя так же, как способ познания мира, свойственный людям. Но эти два способа были совершенно разные. Они не пересекались. И люди этого испугались.
– Вам видней, принц, – горько сказал ван Эрлик.
– А бояться не стоило. Ибо если в мире есть бог, общий для рас и разумов, то он создал людей и харитов друг для друга, как он создал в свое время мужчину и женщину. Человеческая цивилизация застыла. Она больше не заглядывает за грань вечности. Она строит дворцы и игрушки. Чтобы наши знания двинулись вдаль, необходим синтез двух знаний. Двух цивилизаций. Двух рас.
– Этот синтез касается только звездолетов? – спросил Эйрик.
– О чем ты, Эйрик?
– Всю жизнь я полагал, что хариты не могут создать машину. Всю жизнь я полагал, что харит не может в точности изображать человека. Сегодня мне показали, что первое неверно. Стоит ли думать, что второе – тоже неверно?
– Что навело тебя на эту мысль?
– Этот корабль создали хариты. Я, Эйрик ван Эрлик, не вижу харитов среди руководителей проекта. Значит, я не вижу очевидного. Я размышлял о том, почему мне сохранили жизнь, и пришел к выводу, что мы знакомы.
Невысокий толстяк в летном комбинезоне, топорщащемся на животе, с жесткими карими глазами навыкате помолчал, словно собираясь с мыслями.
– Да, мы знакомы, Эйрик, – сказал он. – Меня зовут Дом Кирр. Помнишь, когда меня впервые научили летать, я сказал тебе, что ты просто маленький и через четыре года ты научишься летать? Но ты так и не научился.
Несколько секунд на мостике царило молчание. Только, затухая, бегали огоньки по обзорному экрану, и лицо Чеслава Трастамары казалось молочно-белым в свете тактического куба. Потом Нин Ашари шагнул вперед и, церемонно поклонившись, положил рядом с ван Эрликом пульт управления нейросетью.
– Ты можешь снять эту ужасную штуку, – сказал Севир, – она все равно не работает.
– А… А полководец… то есть сын императора? – хрипло проговорил Чеслав.
Севир ничего не ответил.
– Вы убили его? – спросил Эйрик. – Вы… вы убили всех?
Принц – или, точнее, лже-принц Севир равнодушно молчал.
– Я – человек, – сказал Нин Ашари. Потом лицо миллиардера исказилось, и он хрипло добавил: – А вот та тварь, которая пробила мне колени, – он был нелюдь.
Возвращались с орбиты в полном молчании. Принц Севир сидел в пилотском кресле. Теперь, когда он управлял обычным челноком, Эйрику было видно, что пилот из него довольно-таки паршивый.
В саду принца Севира, под силовым полем со скатывающимся к нему водопадом, ждали еще пятеро, которых принц Севир представил Эйрику как ведущих ученых проекта. Принц не стал уточнять, люди они или нет.
Их ждал легкий обед; Эйрика посадили справа от принца. Чеслав хотел было сесть с краю – но принц любезным кивком указал ему на стул напротив.
Принц Севир славился чревоугодием; новый хозяин его клеток не счел нужным резко менять вкусы и сейчас рассеянно ел перловую кашу. В пище как источнике энергии он не нуждался, но, в конце концов, ему было все равно, откуда усваивать химические элементы. Из пятерых ученых ели двое.