оче, однажды он потребовал у научного отдела план работ по научным открытиям и изобретениям. С прогнозами результатов. Наглядными прогнозами, в виде графика. Не знаю, что ему ответили "научники", но один профессор получил-таки задание наваять такой график. С горя пошел в буфет и взял сразу пятьсот коньяку… Я тоже сидел в буфете, и вид напивающегося знакомого вызвал у меня недоумение, переросшее после дармовых ста пятидесяти в злобный азарт. Не прошло и получаса, как научный отдел издал распоряжение за нумером таким-то, что график достижений и открытий поручается сделать первоклассному чертежнику полуэльфу Корнееву П.А.
Да!.. Это был красивый график! Представьте себе прямую линию, торжественно и бескомпромиссно уходящую вдаль, от нижнего левого угла к правому верхнему, под сорок пять! Через минуту после того, как мною была сдана эта "работа", скромного "исполнителя", утирающего трудовой пот, вызвали под грозные очи начальства.
— Что за показуха! — тон генерал выбрал неверный, но ожидаемый. Мне вообще нравится выставляться дураком перед лицом грозного начальства. А если кто-нибудь из них, начальников, кивнув на меня с горечью, скажет: "Вот с какими обезьянами работать приходится!" — то день прожит не зря!
— Привыкли липу гнать, да премии выпрашивать! А мне с этим графиком к ректору на доклад! — продолжал разоряться генерал, когда я перебил его, наипочтительнейшим образом спросив:
— А что, Ваше Превосходительство, неудачные результаты тоже отражать надо было?
— Конечно, надо было, бестолочь! — взревел генерал раненой мантикорой.
— Так график, Ваше-ство, некрасивый получался! Как кардиограмма: то вверх, то вниз! Зубцами! Но я сделал, на всякий случай!
— Где? — непроизвольно схватившийся за сердце генерал уставил на меня выпученные, как у жабы, глаза, наблюдая, как я жестом фокусника вытягиваю из тубуса график номер два.
— Вот это другое дело! Это уже похоже на правду! — Генерал рассматривал график, не подозревая, что мною на ватманский лист была старательно перекопирована его же, генеральская, кардиограмма, выкраденная из кардиологического кабинета при медцентре Академии с помощью все того же Витали Стрекалова, многообещающего аспиранта медико-биологического факультета… Совесть моя была чиста: я сделал достаточно намеков, чтобы любой человек заподозрил неладное, если он не начальник, конечно… — Хорошо хоть взять догадался! Все, мне на доклад к ректору пора! А ты в приемной подожди!
Этим докладом, точнее, самим его фактом, генерал, очевидно, гордился. Ему давали понять, что он не пятая нога у собаки, а вполне себе нужный чиновник "от науки". И он жаждал поразить ректора в самое сердце своей кипучей энергией и по-военному четкой организацией труда!
Ждать, впрочем, мне пришлось недолго. Через пару минут генерал, красный, как рак, влетел в собственную приемную и швырнул на столик секретаря смятый график-кардиограмму.
— Где первый график? — спросил он у меня таким отчаянным голосом, что мне стало даже немного жаль этого солдафона… Долго он в Академии не продержался… Даже я его пересидел. Но и мне пора бы…
Глава 4. О, сколько нам открытий чудных…
Ожидать, что Мелет оставит меня в покое, было бы глупо и наивно. Но надо отдать ему должное, мешать — нет, он не слишком мешал. Подходил пару раз, поднимаясь на цыпочках и пытаясь заглянуть через бруствер, образованный стопками книг и рукописей, и каждый раз получал задание принести еще что-нибудь. Я вообще-то люблю, когда на столе много книг. Обязательно, чтоб несколько словарей было. Как гурман не садится за стол, не нащупав взглядом заветную бутылочку и не втянув носом запах из-под запотевшей крышки основного блюда, так и я не сяду работать, не расставив перед собой "историю вопроса". Гурман поест-пожрет, да сделает глоточек ключевой воды — рецепторы сполоснуть. А я могу отложить книжку и взяться за разбор затейливого почерка какого-нибудь криворукого переписчика: оригиналы большинства рукописей, как я довольно быстро сообразил, Мелет и не собирался мне предоставлять… Время от времени я вскакивал и, пользуясь тем, что, по-прежнему, во всем читальном заде обретался в одиночестве, отжимался от пола, пытаясь согреться: в пещере был натуральный "холодильник", как обычно называли студиозы читальный зал нашей Академической библиотеки. Все-таки какие-то "культурные" сценарии у людей и гномов похожи, спору нет…
Вот и сейчас, активно вращая плечами и пытаясь одновременно размять шею и поясницу, я обвел взглядом зал, прикидывая, сильно ли возмутится Мелет, если я устрою легкую пробежку вдоль столов. А это кто пробирается к стойке, нацеливаясь короткопалой ладонью на звоночек, вызывающий служителя? Никак доктор? Бесшумно добежать до стойки было секундным делом, и когда указующий перст доктора попытался нажать на звонок, то наткнулся на тыльную сторону моей ладони, закрывшей это самый звоночек.
— Мы не успели договорить, доктор, — начал я в самой великосветской манере, вкрадчиво, но с нажимом, — Так как насчет моего вопроса?
Воровато оглянувшись, доктор, насупившийся было при моем появлении, быстро прошептал мне с кривой улыбкой:
— Ишь, какой настырный больной! Ладно, приходи завтра ко мне в мастерскую, на пятый уровень, поговорим!
Это было конструктивно. И в соображалке доктору не откажешь, сразу раскумекал, что я имею в виду. Надо было откланяться и уходить, но язык за зубами не удержался, и я подколол гнома, мгновенно пожалев о вырвавшихся словах:
— Что, Айболит, решили заказать научную литературу о иммунных к магическим воздействиям эльфах?
— О наглых и невоспитанных эльфах! — рявкнул мне в лицо гном, сжимая кулаки.
— Могу предоставить целый список заслуживающих полного доверия источников! — в наш диалог вмешалось третье лицо, тот самый Мелет-библиотекарь, вынырнувший из-за стеллажа. — И все они в один голос утверждают, что ВСЕ эльфы хамоваты и невоспитанны!
— Не смею мешать!.. — я отступил в сторону подобру-поздорову. — Разговору настоящих ученых!
Мелет и доктор, кажется, не уловили иронии, приняв мое оскорбительное замечание за чистую монету, чему я был несказанно рад. Впрочем, еще минут десять от стойки библиотекаря раздавались остроумнейшие предположения, высказываемые доктором, о том, что бы он мог обнаружить в моем черепе, согласись гномские власти на трепанацию. В свою очередь, Мелет заверял доктора в том, что еще ничего не потеряно и шанс увидеть то самое содержимое моего черепа, а то и замараться в нем, у доктора есть.
В другой ситуации я бы не стерпел, но гномы меня явно провоцировали, грубо и как-то… по-простецки. Так что сердиться на них я не мог при всем желании…
Чем хороши научные изыскания, так это тем, что в них можно нырнуть с головой. Они захватывают тебя всего, со всеми потрохами. Покупаешь на базаре ветчину — а мысли-то где? И только дома, распаковав оберточную бумагу, понимаешь, что надо бы быть повнимательнее — а то тухлятиной так и разит. Намазать на кусок хлеба горчицу вместо масла, запить все это чаем, куда вместо сахара бухнуто две ложки поваренной соли — это, конечно, перебор, но что-то подобное непременно случается с каждым, кто хоть раз был увлечен настоящим научным исследованием. Помнится, всегда сочувствовал ребятам из охраны Академии — нелегко иметь дело с сотней сумасшедших, по непонятной причине называющих себя профессорами, доцентами и адъюнктами!
Надо отметить, истины ради, что такое состояние охватывает исследователя далеко не всегда. И образ "чокнутого профессора", рассеянного, неприспособленного к жизни, инфантильного и постоянно витающего в облаках, все-таки в значительной степени стереотипен. И ложен, как большинство стереотипов. В Великоречье зевать не приходится — вредно для здоровья. Но тот, кто ни разу не ощутил, как пространство плывет и в азарте закручивается вокруг тебя туманным коконом, из которого выплескиваются формулы, идеи, варианты решений, откровения и догадки, не может считать себя настоящим ученым. Что-то подобное произошло и со мной, когда я углубился в исследование восстановленной тетради Витали Стрекалова, проштудировав для порядка все источники о поведенческих особенностях оборотней.
Удалось даже выхватить несколько несообразностей, складывающихся в интересные закономерностей. И все они касались взаимоотношений между оборотнями и вампирами. Известно, что вампиры терпеть не могут зеркал. Раз. Но вампиры тоже могут считаться оборотнями — по крайней мере, некоторые из них. Два. Вот тот, например, который оборачивается некро-птицей, брукса. Или тот, кто рассыпается кучей могильных червей — упьержи. Помнится, Колдун говорил, что из-за упьержи в штрафбат попал — тут я похлопал по рукоятке самодельного ножа, доставшегося от Колдуна "в наследство". С ножиком этим тоже надо разобраться, как его Волос Кобольда обвил, есть у меня насчет него кое-какие подозрения…
Не отвлекаться! Так вот, вампиры не терпят зеркал, а оборотню на зеркала плевать. Рядовому оборотню! А Виталя Стрекалов, так тот вообще любил зеркала трепетной любовью: и двойники у него "зеркалки", и сам же он рассказывал, что перед зеркалом заклинание на себя наносил… Пусть он врал в главном, но зачем ему врать в частностях? Лжец всегда утешает себя дурацкой присказкой, что ложь должна быть максимально приближена к правде, и уснащает свою речь такой массой правдивых подробностей, что выбалтывает гораздо больше, чем хотел скрыть! Так что про зеркало Виталя, скорее всего, не врал.
Зеркало! Сложный символ, дающий простор для развертывания самых разных теорий. Это отправная точка моих исследований. И еще одна есть — Река. Это три. Предположим, что небрежно прорисованная волнистая линия, постоянно встречающаяся в шифре Витали Стрекалова — Великая Река. А что еще может означать этот знак? Течение? Течение колдовской Силы? Может быть и так. Надо разрабатывать оба варианта. И никто не скажет, что между рекой и зеркалом нет ничего общего. Вода тоже обладает "зеркальными" качествами. Тут можно много напридумывать, и чрезвычайно логично все