Покивала. Без зла, но с тяжёлым сердцем и без охоты.
Анна подошла, обняла нас по очереди, поцеловала, благословляя. Ерофею ладанку на шею повесила.
— Возвращайся, сын. Мы ждать будем. — А мне на ушко шепнула: — Береги его.
Несмотря на такие длительные и обстоятельные прощания, на ратушной площади, откуда посольский обоз отправится в путь, всё равно собралась толпа провожающих. Кто-то ради любопытства пришёл, кто-то порадоваться и лично убедиться, что конкурентка наконец-то уезжает, кто-то искренне печалясь о разлуке.
И вот наш караван тронулся в сторону южных ворот. Я смотрела в небольшое заднее окно кареты на белые платочки, машущие нам вслед, едва сдерживая рыдания. Прощайте, мои дорогие, я обязательно вернусь! Обязательно!
Для путешествия степняки подарили мне лошадь. Чёрная, с белой звёздочкой на милой морде, с шёлковой пышной гривой и таким же шикарным хвостом. Нетерпеливо перебирая точёными ножками, она с любопытством косилась на меня. Обожаю этих прекрасных и умных животных, но издали. Даже погладить боюсь, а мне сесть на неё предлагают. Кажется, лошадка обиделась, когда я предпочла карету, что одолжила для поездки царица.
Ерофей пока на своём скакуне рядом едет, но, думаю, скоро в карету пересядет. Академия содержит большие конюшни. Стойла для лошадок состоятельных учеников, для саврасок, обслуживающих огромное хозяйство учебного заведения и для коняшек, на которых тренируются безлошадные студиозусы. До поступления парню негде было освоить навыки верховой езды, да и во время учёбы уроков по выездке немного. Проскакал три круга в загоне, не свалился — зачёт. Дальше, если нужда есть, сам опыта набирайся. Только некогда тренироваться — других немаловажных предметов список длинный. Вот и старается молодой посол, пусть через силу, но выехать из города верхом достойно. Но степняки всё равно ехидно поглядывают на парня и улыбки едва сдерживают. Далеко пока Ерофею до тех, кто считает себя родившимися в седле.
Поглядывая с сочувствием на жениха, думаю, что неминуемо и мне скоро предстоит, преодолев страх и неуверенность, пересесть на Ночку… или Звёздочку?
— Ерофей, узнай у кого-нибудь, как зовут мою лошадку, — мысленно прошу парня, когда он приблизился к карете чуть ли не вплотную. Тот устало кивает. Тяжело ему, но гонор держит. Решаю чуточку схитрить: — Хотела поговорить с тобой, но на ходу неудобно. Может пересядешь в карету?
— Скоро остановка будет, чтобы обоз перестроить. Тогда и пересяду. Тебе не срочно?
— Нет. Подожду.
Заодно и тему для разговора придумаю. Путь длинный, говорить-не переговорить нам с тобой, друг милый.
И вновь прилипла взглядом к окну. Южная окраина Светлобожска значительно отличалась от северной. Больше всего она походила на зажиточное село. Весёлые палисадники перед одноэтажными домами с расписными ставнями. Гуляют куры и кое-где гуси. На задворках, наверное, и козы пасутся. Петухи орут, приветствуя новый день. Покойно, уютно, чисто.
Оттого, что не спала всю ночь, а карета мягко покачивалась, убаюкивая грустные мысли, я откинула голову на высокую спинку удобного диванчика, прикрыла глаза и не заметила, как уснула.
Прощай, столица.
«Эх, дороги, пыль да туман»… Знакомо-незнакомые слова крутились в голове, хоть и не совсем соответствовали действительности. Дорога была. Но она, слава светлым богам, не пылила, а тёмной, прямой, бесконечной лентой уходила за горизонт.
Ранняя весна. Солнышко только-только землю подсушило. Колёса и копыта сгладили зимние колдобины и ухабы, выровняв поверхность до идеального состояния, и ехать комфортно не только в моей карете, но и в телегах и возках. Увы, долго это не продлится. До летней пыли, тончайшей пудрой покрывающей путников с головы до ног, мешающей дышать полной грудью и не дающей толком посмотреть вдаль, чуть больше месяца осталось. Надеюсь, мы к тому времени доберёмся до каганата.
Зато были туманы. По ночам выползали они из лощин и оврагов. Холодными, влажно-липкими щупальцами окутывали место ночёвки плотной белёсой влагой, меняя цвета, звуки, настроение. Хорошо, что степняки каждый вечер ставили для меня небольшой шатёр, который обогревался жаровней с горячими камнями. В тёплый походный уют туманам хода не было. Но укладываясь спать на узкой раскладной лежанке, я настороженно вслушивалась в шорохи за тонкими стенами моего временного жилья и просыпалась от близких звуков. Казалось, кто-то ходит кругами, желая войти внутрь.
— Даша, туман — это всего лишь взвесь мельчайших капелек воды, и ничего больше, — успокаивал меня Ерофей, когда по утрам я жаловалась ему на непонятный ночной страх. — Ты как ребёнок темноты боишься. Хочешь, буду в твоём шатре ночевать?
Хочу, но никто не позволит. Получив моё согласие на возвращение в степь, Зеки-ага с демонстративно-почтительным уважением взялся опекать меня. Вернее, перевоспитывать на свой манер. Нельзя напрямую разговаривать с охраной, возчиками и всеми, кто не входит в ближний круг. Нельзя, чтобы посторонний мужчина — не отец и не брат — ехал со мной в одной карете. Нельзя вкушать пищу рядом с низкорождёнными. Нельзя, нельзя, нельзя…
Поначалу я молча соглашалась. Многие запреты плотно пересекались с правилами приличия столицы и были привычны. В городе. Но в пути, на мой взгляд, многие условности отодвигались на второй, а то и третий план. Почему я должна есть одна в своём шатре? И почему не могу подёргать за рукав стражника, чтобы он обратил на меня внимание? Да, я сглупила, не взяв в дорогу компаньонку, но представить себе не могу, кто захотел бы тащиться со мной за тридевять земель в невесть какие дали. Мы едем всего третий день, а я уже до оскомины устала от непрерывных наставлений Зеки-ага.
Вдруг карета резко остановилась, вернув меня из полудрёмы в реальность. Выглянула в окно. Мимо, от головы обоза, проскакал Ерофей. С каждым днём он всё меньше отдыхает рядом со мной и больше времени проводит в седле и или в возке боярина Судислава Храброва — советника посольства.
Высокое назначение автоматически не даёт знаний и навыков, вот и натаскивает зубр дипломатии молодого посла в тонкостях хитросплетений непростой науки.
И всё же, что там случилось? Гонимая любопытством, открыла дверцу, встала на подножку, пытаясь за мужскими спинами увидеть, что привлекло их внимание. Но разобрать ничего не смогла и уже хотела сесть назад, когда девчачий визг и вопль: «Даша!» сорвали меня с места.
Хорошо быть статусной особой. Передо мной мгновенно расступились, давая проход к телеге, на которой стоял мой сундук. Мой открытый сундук. Кто и с какого перепуга посмел трогать мои вещи? Но вопрос мгновенно стал неактуальным, когда я увидела, что из открытого ящика на меня смотрит взъерошенная, немного виноватая Дуняша.
– Ты как здесь? — хором с Ерофеем спросили мы. Только он громко, а я мысленно.
— Ну… — затянула девочка, озираясь на мужчин, с любопытством её рассматривающих, и, окончательно смутившись, замолчала.
— Вылазь! — приказала я подружке, понимая, что начудила она знатно.
— Даш… — начала было та, но я уже повернулась к спешившемуся жениху.
— Пожалуйста, распорядись, чтобы помогли ей выбраться, накормили, напоили и привели в карету, — попросила я посла и вздохнула. — Вот мало мне проблем. Теперь ещё и это.
После вынужденной остановки обоз тронулся. Карета мягко качнулась, но я почти не обратила на это внимание, рассматривая помятую, всклоченную Дуняшу и слушая её рассказ:
— Ох, Даша, знала бы ты, как меня зависть накрыла, когда услышала, что тебя в степь зовут. А ты такая: «Вы ошиблись…». Как можно было отказываться от такого?! Не невольницей увозят, Хозяйкой зовут. Как мне хотелось оказаться на твоём месте. Свободной скакать на прекрасном коне куда захочешь, косы за спиной развеваются, следом вои красивущие в кольчугах, в шеломах с хвостами… Ух! А мне жениха сопливого сватают и всё время говорят, что это нельзя, то нельзя, и так тоже нельзя. На всё запреты. Вот я и решила, что убегу за тобой следом. А тут случай такой…
Помнишь, когда обед прощальный был, посыльный приходил, спрашивал, когда сундуки готовы будут? Я же сама ему перевела, что уже готово всё, в «Стрекозке» у входа стоит. Могут в любое время грузиться. Он тогда ответил, что ближе к рассвету подгонят телегу и заберут. Поняла тогда, что судьба это. Домой вернулись, сказалась расстроенной и к себе ушла пораньше. Собрала белья немного, платье запасное, гребешок, ленты и потихоньку из дома улизнула. В мастерской-то все входы-выходы знаю, нетрудно было внутрь пробраться. На кухне бутыль утащила — водой запаслась, кусок хлеба кто-то оставил, тоже прихватила. Одежду твою вынула из сундука, узлом в скатерть связала, рядом с сундуком положила. Написала записку, что уехала с тобой и пусть не ищут. Положила в книгу, где Руженка записи ведёт, так, чтобы она увидела дня через два или три. Иначе погоню бы Богдан Силыч снарядил. И залезла в сундук.
— Как же ты там не задохнулась и не… хм… В уборную же надо было? — спросил Ерофей, внимательно слушая признание беглянки.
— Сундук у тебя, Даша, плохой! С виду крепкий, а дно щелястое, так и не задохлась. По нужде… тут да, трудно пришлось. Едва до стоянки ночной дотерпела. Думала, что обмочусь. Выбралась как мышка и бегом в кусты, а ноги затекли. Едва-едва до ковыляла.
— Так охрана же! — опять встрял парень в рассказ.
— Глаза я им отводила, — едва слышно прошептала Дуняша. — Умею я такое… Всю ночь по лагерю бродила. Свежим воздухом дышала, в общем котле каши немного оставалось — поела. К твоему шатру, Даша, сколько раз подходила. Объявиться хотела, но побоялась, что назад отправишь. Нагуляюсь за ночь, а днём спала, чтобы не страдать от жажды и… прочего. И в другую ночь так же.
«Авантюристка!» — мелькнула в сознании странное слово. Что значит точно, не помнила, но понимала, что очень оно подходит Дунечке.
— Что делать будем? — мысленно спросила я Ерофея, признавая его старшинство в посольстве.
— Выдрать надо! — резко ответил тот.