подумала, что необычный для Лёва выбор одежды должен был послать всем какой-то сигнал. «Эти немцы более не увлечены эстетикой, – писала газета. – Теперь на первом месте не внешний вид. А только функциональность». Обратная метаморфоза: добродушный креативный директор в шелковой рубашке, вызывающий восхищение своим стилем, но недоверие нестабильностью, превратился в менеджера, нацеленного на результат, с аппетитом уплетающего соперников одного за другим без лишних церемоний и внимания к этикету.
Подобная метафора, быть может, немного натянута. Однако не могло быть никаких сомнений в том, что внешний вид Лёва, напоминавшего туриста с пляжа Копакабана, кое-что говорил о том, где он был мысленно в этот момент: уже в Санто Андре, на одной из своих утренних пробежек по пляжу, которые немецкое телевидение снимало каждый день, пока женщина с ZDF приветствовала его двумя воздушными поцелуями, и уважительно интересовалось, как у него настроение.
Редактор 11 Freunde Филипп Кёстер и другие критиковали столь широкое освещение его жизни, подозревая, что к нему тайком приложил руку «PR-департамент DFB», но вполне вероятно, что бесчисленное количество прекрасных солнечных кадров на самом деле были куда ближе к правде, чем сотни статей, повествовавших о многих трудностях и головных болях главного тренера. Лёв счастливо жил в своем собственном маленьком пузыре в Бразилии, начисто забыв обо всех сомнениях и требованиях к нему, обсуждаемых на родине.
«Я нахожусь в состоянии глубокой расслабленности», – сказал он представителям мировых СМИ в ночь перед четвертьфиналом, с убежденностью в успехе и дальнейшем проходе своей команды в плей-офф. То была не бравада. Он и правда более не беспокоился о том, что думали другие о нем и его решениях.
Остров современного футбола
Будущее было так легко отыскать, оно каждое лето гостило в спортшколе Рюит-Неллинген, менее чем в получасе езды на юго-восток от Штутгарта. Но кто стал бы тратить время на то, чтобы заглянуть туда?
Была середина 1980-х, срединная точка продолжительного успешного десятилетия процветания, начавшегося с победы (Западной) Германии на Чемпионате Европы-1980 и завершившегося на «Олимпийском» стадионе Рима, где сияющий от счастья Лотар Маттеус поднял над головой золотой кубок после победы национальной сборной в третьем для нее подряд финале Чемпионата мира.
Был один разочаровывающий результат, вылет в первом раунде Евро-1984, после которого хмурый Франц Беккенбауэр в прямом эфире ZDF Sportstudio предупреждал, что немецкий футбол более нельзя считать лучшим в мире. Но это был типичный Кайзер, умно управлявший ожиданиями общественности после своего назначения в боссы национальной команды, после ухода добродушного, но скучноватого Юппа Дерваля (таблоидное прозвище: «Седовласый шеф»). Все остальные видели в этой неудаче на турнире во Франции то, чем она, очевидно, и являлась: внезапным сбоем в системе, о котором помогли быстро забыть все прочие триумфы и с трудом выигранные сражения.
То, что у Германии были лучшие игроки, лучшее отношение к делу, лучший тактический арсенал, лучшая лига, даже не обсуждалось. «Быть может, итальянская лига может поспорить с Бундеслигой [за первое место]», – сказал в 1984-м журналу Playboy Эрнст Хаппель, австрийский тренер «Гамбурга», который был знаменит тем, что никогда не вел бесед со своими игроками. Быть может.
Почти полный отказ от самоанализа, к которому прибегнул немецкий футбол, был вызван не одним лишь высокомерием. Это была осознанная психологическая уловка. Невозможно начать регулярно побеждать, просто задавая вопросы. Вопросы были опасны. Они могли привести к сомнениям, а сомнения могли подорвать уверенность в себе. Такой путь не был немецким путем (в футболе). Его герои были людьми дела, а не мыслителями; людьми, которые могли распрощаться со своими важнейшими качествами и способностями ради того, чтобы бежать, бить и забивать словно бы на автопилоте, словно они были включены в одну большую систему, твердо решившую преуспеть, и существовала она независимо от них самих.
Завистливые иностранцы насмехались над тевтонскими «панцерами», над методичным, механическим подходом к потрясающей игре, в которую они играли, словно роботы. Немцы, впрочем, знали правду: подлинное искусство состояло в том, чтобы игнорируя страх неудачи, позволить игре самой вывести тебя туда, где тебе нужно было оказаться. Как это было, когда Пауль Брайтнер отобрал мяч у штатного пенальтиста Герда Мюллера и буднично реализовал удар «с точки», сравняв счет в финале Чемпионата мира-1974 против голландцев. (Мюллер забьет свой гол на мюнхенском «Олимпийском» стадионе, ставший решающим, 20 минут спустя.) «У меня не осталось абсолютно никаких воспоминаний об этом моменте, один большой пробел, – признался мне Брайтнер 27 лет спустя. – Все две минуты, прошедшие со свистка арбитра, сигнализировавшего о возобновлении игры после того, как счет стал 1:1, полностью исчезли из моей памяти. Я был так сконцентрирован, что вокруг меня не существовало вообще больше ничего. В такие моменты нельзя позволить себе думать о том, что делаешь, иначе страх станет таким сильным, что начнешь путаться в собственных ногах».
Брайтнеру довелось пережить опыт выхода из тела, когда на следующий день, сидя дома, он пересматривал игру по телевизору. «Я кричал этому парню: «Ты безумен, почему ты бьешь? Что ты делаешь? Ты, наверно, с ума сошел!»
Способность блокировать все воспоминания остается одним из главнейших сильных качеств немецкого профессионала, но у того, чтобы играть с шорами на глазах на протяжении десятилетия, полного трофеев – или по крайней мере очень хороших шансов на их завоевание, – есть и свои недостатки. Никто не утруждался останавливаться, смотреть по сторонам и подмечать, что происходит вокруг. Такого рода любопытство было прерогативой слабых, неудачников, второсортных людей, которым никогда не светило стать кем-то. Людей, подобных Ральфу Рангнику.
Клуб «Ульм» отпустил Рангника после того, как в 1982-м вышел во второй дивизион. В следующем сезоне он был играющим тренером команды шестого дивизиона из маленького городка FC «Viktoria Backnang», и в феврале 1983-го киевское «Динамо» приехало сыграть с его клубом товарищеский матч. Команда легендарного тренера Валерия Лобановского остановилась в расположившейся неподалеку спортшколе Рюит, где проводила тренировочный сбор в межсезонье. Любительская команда Бакнанга выступила в роли удобного спарринг-партнера для лучшей команды Советского Союза, в составе которой выступали такие звезды, как Олег Блохин и молодой Алексей Михайличенко.
Украинцы выигрывали в матче на промерзшем газоне так легко, как и ожидалось. Оборонительный полузащитник Рангник, которому тогда было 24, назвал этот опыт чрезвычайно нервирующим. Он начинает свой рассказ о моменте своего «футбольного прозрения», как он сам его называет, сидя с чашкой чая Дарджилинг в лобби штутгартского отеля Graf Zeppelin, стоящего напротив железнодорожного вокзала.
«Через несколько минут после начала матча, когда мяч ушел в аут, я вынужден был остановиться и пересчитать игроков соперника. Я думал, что творилось что-то неладное, – у них что, 13 или 14 мужиков на поле? Тогда я впервые ощутил, каково это – играть против команды, систематически прессингующей мяч. Я уже играл прежде против больших профессиональных команд – и разумеется, те игры мы также проигрывали, – но они хотя бы давали немного времени отдышаться, возможность «поставить ногу на мяч», как мы раньше говаривали, небольшую передышку время от времени, чтобы немного успокоиться. Я помню, что еще в конце девяностых люди требовали этого от центральных полузащитников. Сыграйте-ка так теперь с дортмундской «Боруссией». Весело будет! Трое или четверо из них обступят тебя со всех сторон за считаные секунды. В том матче против «Киева» все 90 минут я находился под постоянным давлением. Как и мои партнеры по команде. Я всегда считал, что футбол – это не просто игра, в которой тебе нужно бегать за соперником по всему полю, а если потребуется, то еще и в туалет за ним. Будучи опорным хавбеком, я всегда получал хорошие оценки в прессе, если закрывал плеймейкера соперников, даже если сам делал при этом пять касаний за матч. Это всегда казалось мне не очень правильным. Но против «Киева» я впервые ощутил: это футбол совершенно другого сорта».
Рангник впервые усомнился в методологии немецкого футбола, когда изучал английский язык и недавно созданную дисциплину под названием спортивная наука в Университете Штутгарта в конце 1970-х. (Во время изучения курса он год провел в Университете Сассекса в Брайтоне и с тех пор стал убежденным англофилом.) «В нашем классе было 20 парней и 20 девчонок, и у каждого из нас в прошлом были какие-то спортивные достижения на соревновательном уровне. Одна из моих одноклассниц была волейболистка команды «Фейербах», лучшей женской волейбольной команды того времени. Я учил ее футболу, а она меня волейболу. Я был поражен, узнав, что они тренировались по десять часов в день, включая два часа в спортзале и два часа тактических занятий. Это было потрясающе; стандартные положения были тщательно отрепетированы. Я осознал, что другие виды спорта обогнали нас и уже давно оторвались на расстояние в световые годы в плане профессионализма и интенсивности работы. Мы в сравнении с ними не делали практически ничего. Тренировались два часа и едва ли делали что-то еще, кроме небольших физических упражнений. Люди полагали, что тренироваться больше одного раза в день физически невозможно».
Команда Лобановского будет возвращаться тренироваться в Рюит каждый сезон на протяжении следующих нескольких лет, и все это время Рангник будет наблюдать за ней с бровки с блокнотом в руке каждый день, пытаясь в точности понять для себя, что именно делают их игроки и как. В то время он учился в Кёльне, надеясь получить тренерскую лицензию категории Pro, и был самым молодым на своем курсе, а впоследствии получил диплом, став лучшим в классе. «Тактическая программа Немецкого футбольного союза застряла в 70-х, – говори