Интеллектуальная обработка чувственных данных устраняется. «Обобщает» их, собирает воедино некая эмоция, настроенность человеческого сознания. В «Учениках в Саисе» заявляется, что мысль есть только сон ощущения, умершее чувствование, бывшая жизнь. Философские фрагменты Новалиса содержат программную заметку:
«Настроения, неопределенные чувствования…»
Аналитическая мысль вновь разъединяет запас опыта, собранный ощущениями. Поэтому у Новалиса для нее нет места. Он ищет только самой смутной, самой приблизительной ориентации в бытии, непосредственного воззрения на его «целостность».
В «Учениках в Саисе» Новалис описывает материю знаменательно: материя — это влага, как учил древний философ Фалес, чьи взгляды упомянуты в начале второй главы; поэты, эти посвященные в природу, по Новалису, должны «ухаживать» за мировою влагой; люди призваны чтить реки и источники своих селений. Следовательно, образ материи дается неразличенным. Ни о каком аналитическом освоении объекта вопрос не ставится. Прикосновение (Berührung) собственно исчерпывает познавательный акт. Познание равносильно культу.
«Вчувствование», «оживление» заключается в том, что субъективная эмоция проникает в физические данные предмета, как бы пропускает их сквозь себя, оцвечивается ими. На помощь своей теории «оживления» Новалис привлекает пантеизм Спинозы, учение о «сладострастном знании», по его словам (философские фрагменты). В тех же фрагментах сказано:
«Высокая философия изучает брак духа с природой».
Отсюда вся эротическая символика в этой повести, отнюдь не эротической. Сказка о Гиацинте, миф о стыдливой египетской богине — все это система символов, охватывающих повесть, придающих ей общую форму — эротического сказания на теоретико-познавательные темы.
«Наши органы чувств суть возвышенные животные». «Органы познания суть органы-производители, это половые части природы»
Эротическая метафора имеет в виду особую тесноту, интимность тождества между познаваемым и познающим: эмоция внедряется в чувственные данные, тождество имеет осязаемый характер, и чувственный момент в этом познании достаточно оттенен.
В фрагментах Новалиса сказано:
«Лучшее, что есть в науках, это их философский ингредиент, как в органических телах — жизнь. Изымите из наук их философскую часть, что же останется? Земля, воздух, вода».
«Природа — окаменевший, очарованный город».
Истинное познание есть познание «динамическое» (термин Новалиса), вселяющее жизнь в предметный мир и снимающее его разрозненность на отдельные элементы.
Но мы теперь знаем, что такое это «оживление» у Новалиса, какими путями собирается он вернуть жизнь и смысл упадочному космосу буржуазной практики и буржуазной науки. Его собственная философская и художественная система гораздо беднее и безнадежнее того, чем располагала и что обещала современная ему буржуазная культура. «Система» Новалиса возникла из критики складывающихся буржуазных отношений — критики основательной и дальновидной, так как противник был уязвим и в самый момент своего возвышения, и тогда уже можно было предвидеть, в чем начало его будущего упадка и гибели. Но сам Новалис ничего положительного не мог противопоставить буржуазной цивилизации.
«Системный» мир, мир «объективной» власти, мир «любви», противопоставленный у Новалиса дезорганизованному буржуазному обществу, есть мир примитивный, архаический. Слияние человеческой души с «жизнью», «душой» природы не может заменить науки. Обещанный Новалисом «синтез» превратился в ложный синтез, бессодержательный, довольствующийся только самым неуточненным ощущением связи всех вещей и человека с ними. Кроме этих общих соображений, натурфилософии Новалиса больше нечего рассказать о мире.
Восставая против частного, «неосмысленного» эмпирического знания, учение Новалиса кончает уничтожением всех индивидуальных, всех особенных содержаний бытия: человеческая история как нечто особое отрицается, интеллект — тоже, и все вещи в мире сливаются в некоторое неразличимое целое. Новалис намеревался «снять» индивидуализм буржуазного миропонимания. Но до чего субъективна вся его собственная система! «Душой» мира названа индивидуальная эмоция; для традиционных чувств и настроений Новалис добивается права быть ключом к объяснению объективного мира, основой для смысловой организации мира. В порядке именно таких требований он и учит о «любви», о распространении своей «возлюбленной» на все предметы мира. Это значит, что унаследованные, «излюбленные» чувства и идеологические отношения должны быть внутренним центром, освещающим действительность и подбирающим вокруг себя весь ее многообразный материал. Этот отказ от исследования, от реального познания, от подчинения объекту, это консервирование уже готовых чувств и идеологических навыков Новалис называл «истинной философией», способной прекратить все философские распри и кризисы. Мечту о подчинении исторической действительности постулатам феодально-дворянской идеологии Новалис выдает за конкретное решение всех противоречий и трудностей современного ему общества и его культуры.
В «Учениках в Саисе», этой подлинной сводке и всей раннеромантической мысли и мысли самого Новалиса, затронут еще один важный идейный мотив: поэзия. Познание-любовь, позволяющее охватить мир единым взглядом, не отделяющее «не-я» от Я, такое познание есть дело поэтов и поэзии.
В «Офтердингене» Клингзор говорит:
«Очень нехорошо, что поэзия имеет особое имя и что поэты составляют некоторый особый цех. В ней нет ничего особого. Она есть проявление, присущее духу человеческому. Разве в каждую минуту каждый человек не является поэтом?»
Здесь высказано суждение, общее всему романтизму. Поэзия отрицается как особый жанр культурной деятельности; свойственный ей способ познания, универсальный и конкретный, должен стать всеобщим, — у человечества есть предпосылки к его усвоению. Когда Новалис говорит о своем мироотношении как о поэтическом, он хочет подчеркнуть не специальную особенность; у него в мыслях обратное: поэзию как наиболее нормальный, целостный и богатый, по его мнению, подход к действительности он хочет объявить общеобязательной. Научная интерпретация мира страдает исключительностью, специализацией, не соответствует требованиям «нормального» человеческого сознания. В повести сказано, что только больная, больничная природа поддается научному обследованию; полная жизни и здоровья, она доступна только поэзии.
В 1799—1800 гг. Новалис работал над своим «Генрихом фон Офтердингеном», романом, который, по его словам, должен: был служить «апофеозой поэзии». Тема поэзии была для Новалиса всеобъемлющей; в своем романе он в расширенном виде воспроизвел проблемы человека и природы, человека и истории, социальных и культурных отношений — проблемы, уже получившие ранее того место в «Учениках в Саисе». «Офтердинген» был следующей за «Учениками» утопией нового бытия и нового сознания, возвещенной романтизмом. В «Офтердингене» немецкое будущее представлено как немецкое прошлое; уже не родина «пранарода», но осязаемое средневековье служит местом действия утопии. В этом романе классовая позиция Новалиса и его политические замыслы выражены в более завершенном и точном виде.
ВИЛЬГЕЛЬМ-ГЕНРИХ ВАКЕНРОДЕР(1773—1798)
«Иосиф Берглингер» — новелла, взятая из единственной книги Вакенродера «Сердечные излияния монаха, любителя изящного». Еще при жизни автора в 1797 г. ее издал Тик в Берлине. Посмертные издания 1799 и 1814 гг. Тиком были значительно расширены. Сам Тик написал некоторые части книги и впоследствии затруднялся в иных случаях размежевать свое собственное авторство и авторство Вакенродера: они были друзьями, их соединяла и общность идей, литературных и эстетических.
Книга Вакенродера — явление своеобразное. Трактат по вопросам теории искусства, конкретная художественная критика — таково ее содержание. Но по формальному жанру она переходит в разряд художественной литературы как род «искусства об искусстве», поэтического слова о поэтическом слове, о живописи и о музыке. Вакенродер этим ознаменовал свое понимание задач эстетики: он отрицал науку об искусстве, аналитическую интерпретацию искусства и полагал, что только косвенным описанием, лирикой, фигурной поэтической речью, можно усвоить существо художественного факта, иначе неуловимого. Классицизм, просветительная литература создали в Европе рациональную художественную критику, наукообразное осмысление «правил» и «законов», которым искусство следует. Лессинг в Германии был одним из лучших мастеров рационального искусствознания. Вакенродер придерживается другой эстетической традиции — Гердера и Гаманна. Уже в 1792 г. Гаманна-иррационалиста, интуитивиста он называет в письме к Тику — «наш Гаманн» (5 мая 1792 г.).
Эстетика Вакенродера во многом соответствует положениям, которые развил Новалис, но философский язык ее более наивен; она близка к непосредственным вкусовым оценкам. Новалис по внушению сходных социальных и художественных мотивов сумел добиться философской отчетливости и смыслового богатства, которые остались чужды Вакенродеру, скромному носителю одной единственной схематической эмоции.
Отказ от эстетики как науки есть у Вакенродера оборотная сторона его понимания предмета эстетики — природы и доступных качеств самого искусства. В искусстве он видит выраженным непосредственное знание; искусство для Вакенродера овладевает бытием в его целостном и индивидуальном виде, сближает бытие и сознание в неразложимом акте. Чего не может наука, то в состоянии выполнить художник: ему подвластна живая конкретная вещь, и он же наделяет вещь ее общим смыслом, не утрачивая ни общемировой перспективы, ни особых, «личных» примет познаваемой вещи. Вакенродер полагал, подобно Новалису, что рассудочные методы можно пр