Парижская мирная конференция начала работу 18 января 1919 года и продолжалась целый год. За это время для каждого побежденного государства – Германии, Австрии, Венгрии, Болгарии и Турции – был разработан свой мирный договор. Все они названы по имени того дворца или пригорода Парижа, где состоялось их подписание: Версальский, Сен-Жерменский, Трианонский, Севрский, Нёйиский. Официально решающим органом конференции являлся «Совет четырех», состоявший из первых лиц Франции, Великобритании, Италии и США. В действительности премьер-министр Италии Витторио Орландо играл на переговорах символическую роль, а президента США Вудро Вильсона от решения многих европейских вопросов англичане и особенно французы решительно отодвинули. Таким образом, судьбу Европы решили главным образом французские и британские империалисты, пытаясь укрепить положение собственных государств за счет побежденных империй: Османской, Германской и Австро-Венгерской. Безусловно, это был циничный и наглый грабеж.
Большая четверка (слева направо) в Париже: Дэвид Ллойд Джордж, Витторио Орландо, Жорж Клемансо, Вудро Вильсон
Естественно, Германии за поражение в Первой мировой войне выставили самый большой счет. У нее отобрали 13 % территории и 10 % населения (не все они, правда, были немцами). Берлин потерял все свои колонии. Страну обязали полностью разоружиться. Немецкий военно-морской флот реквизировали практически полностью. Его интернировали в ноябре 1918 года на главной базе британских ВМС Скапа-Флоу, где он в знак протеста против несправедливого Версальского договора 21 июня 1919 года героически себя затопил. Немецкие сухопутные силы – рейхсвер – ограничили символической численностью в 100 тысяч солдат и офицеров. Теперь некогда самая сильная армия в Европе была по численности меньше бельгийской, которую она разнесла летом 1914 года за одну неделю. Самыми, однако, тяжелыми для Германии последствиями стали наложенные на нее репарации. Когда немцы требовали заключения мира без аннексий и контрибуций, то больше всего они, очевидно, опасались именно больших контрибуций. Именно они могли развалить германское государство до основания, а не отобранные французами обратно Эльзас и Лотарингия. Даже война слов, устроенная Парижем, – контрибуция или репарации – стала предметом горячих споров между противоборствующими сторонами. Германия использовала именно слово «контрибуция», чтобы сделать отсылку к средневековой сути этого понятия, когда победившая сторона зверски грабила побежденную. Франция утверждала, что речь идет о репарациях за колоссальный урон, нанесенный немецким вторжением французской экономике и французскому народу. Для того чтобы обосновать справедливость репараций, а также подчеркнуть справедливый оборонительный характер войны, Клемансо также записал в условия мирного договора пункт о том, что виновной в развязывании Первой мировой войны является Германия. Этот пункт вызывал у патриотически настроенной части немецкого населения особую ярость. На то время они привыкли считать главным виновником войны Россию. Ближе к 1940 году немецкие патриоты стали склоняться к тому, что все же главным виновником выступала Франция. После окончания Второй мировой войны, под гнетом обстоятельств, немецкий народ вообще больше не интересовало, кто был главным зачинщиком Первой мировой войны, и вопрос этот перешел исключительно в научно-историческую плоскость, где ученые все еще не в состоянии выяснить его до конца.
Американская карикатура того времени. Договор с 14 пунктами Вудро Вильсона валяется разорванным на полу, на французской сабле, приставленной к немецкому животу, написано: «15-й пункт»
Репарации, наложенные на Германию, были не просто огромными, они оказались настолько гигантскими, что выглядели в принципе невыполнимыми. Париж требовал еще большего возмещения убытков, но даже те суммы, что были обозначены в Версальском договоре, представлялись абсолютно нереальными и неподъемными. Так оно, в конце концов, и вышло: Германия с большим трудом смогла выплатить лишь шестую часть репараций. В процессе ей был нанесен непоправимый экономический ущерб, который стал для немецкого народа настолько травматичным, что Версальский мир обернулся самым страшным проклятием… а еще главным демагогическим трамплином для прыжка нацистов к власти. Союзники предъявили Германии счет на 132 миллиарда золотых марок, что превышало немецкую экономику 1919 года более чем вдвое. Подобные, хотя и куда меньшие репарации обязали заплатить остальные проигравшие государства, но быстро удостоверившись в полной безнадежности такого дела, от Австрии, Венгрии, Турции и Болгарии их требовать перестали. Другое дело – долг Германии. Франция выбивала его буквально силой, оккупировав в 1923 году Рурскую область, что дало последний толчок немецкой гиперинфляции, отобравшей у германского народа все его сбережения. За считаные месяцы вся страна обнищала, оказавшись в буквальном смысле слова без гроша в кармане, доведенной до средневековой дикости, когда приходилось менять гвозди на хлеб, а сапоги на сало. Ничего подобного человеческая цивилизация в XX веке не знала. О гиперинфляции 1923 года речь пойдет ниже, но надо понимать, что главной ее причиной стали Версальский договор и французская ненависть. Именно на этом впоследствии будет строиться та самая пропаганда, которая привела к власти Гитлера. Первое, что он сделал, став канцлером, это заявил, что Германия больше не будет платить репарации (правда, к тому времени этого уже и не происходило из-за катастрофического положения немецкой экономики, но кто знает, как бы сложилась ситуация дальше, не приди Гитлер к власти).
Почти полгода в столице Франции шла напряженная работа над проектом мирного договора. Затем, в начале мая 1919 года, когда финальный вариант был, наконец, готов, в Париж вызвали германскую делегацию. Принимающая сторона сделала все возможное, чтобы задавить извечного противника психологически еще до того, как тот испытает шок, прочитав текст соглашения о мире. Сначала немецкую делегацию намеренно очень медленно везли поездом по местам недавних боев на севере Франции, чтобы они могли увидеть все те ужасающие разрушения, которые изуродовали французскую землю до неузнаваемости. Картина, представшая перед немецкой делегацией за окнами железнодорожных вагонов, была поистине апокалиптической. Четыре года беспрерывных обстрелов тяжелой артиллерией не оставили от этой земли даже клочка здоровой почвы. Никогда еще человечество не умудрялось нанести себе таких немыслимых разрушений. Немецкие дипломаты, выехавшие утром из голодного, но все же абсолютно не тронутого войной Берлина, были шокированы увиденным, а главное, охвачены страхом в ожидании предстоящего им во Франции унижения. Они не ошиблись в своих самых худших ожиданиях. В Париже их встречала разъяренная толпа, готовая разорвать на куски любого, кто посмеет выйти из поезда. Делегацию разместили в гостинице, которую охраняли, как важнейшую военную базу: солдаты, пулеметы, броневики, колючая проволока. Немецкие дипломаты фактически оказались под арестом, правда, французская сторона уверяла, что это было сделано для их же безопасности. Министру иностранных дел Германии Ульриху фон Брокдорф-Ранцау, который возглавлял делегацию, вручили проект мирного договора и заявили, что разговаривать ни с ним, ни с членами его группы никто не будет. Все имеющиеся вопросы и предложения немецкой миссии надлежало излагать в письменной форме. Подобным же образом они должны были получать ответы. Такие вот Германии предстояли переговоры в Париже – с ее представителями даже не желали встречаться.
Немецкая делегация в Париже. Глава делегации Брокдорф-Ранцау – четвертый слева
Для немцев проект мирного договора, который им вручили в Париже, оказался настоящим ударом. В Берлине на тот момент все еще были уверены, что удастся достичь мирного соглашения в духе «Четырнадцати пунктов Вильсона», хотя некие мрачные предчувствия у германского руководства все же имелись. Правящие социал-демократы под руководством Эберта и Шейдемана, оставаясь «реальными политиками», были абсолютно уверены в том, что Антанта пойдет им навстречу, поскольку политическая ситуация в Европе весной 1919 года была крайне напряженной. Причем напряженность эта была общей для всех: и для Германии, и для Франции, и для Британии… для всех. Речь идет о коммунистической угрозе, которая не знала границ, территорий и репараций. Насколько большой была на тот момент левая угроза, говорит бесчисленное количество фактов, не видеть которых Клемансо и другие французские националисты, желавшие любой ценой покончить с Германией, не могли. Первого мая 1919 года в Париже состоялась гигантская полумиллионная демонстрация левых сил. Ничего подобного в Европе еще никто, кроме Берлина в ноябре 1918 года, не видел. Правящие мировые империалистические круги, делившие в те дни сферы мирового влияния, заседая там же в Париже, получили наглядную иллюстрацию того, что их ждет. Они были очень напуганы. В тот же день части рейхсвера и фрайкора вошли в Мюнхен, где устроили разгром (точнее расстрел) левых сил. В соседней Венгрии, однако, уверенно продолжала существовать Советская Республика. Сам Клемансо на собственной шкуре испытал красную угрозу незадолго до этого: 19 февраля 1919 года в него стрелял леворадикальный парижский анархист. Премьер-министру чудом удалось выжить, однако попавшая в него пуля застряла настолько близко к сердцу, что ему пришлось с ней сосуществовать до конца своих дней.
Немецкие социал-демократы, находившиеся весной 1919 года на переднем крае борьбы с мировым коммунизмом, сумевшие спасти Германию от большевиков и защитившие тем самым от большевизма Францию, были твердо уверены в том, что все это им обязательно зачтется. Они были убеждены, что в левом вопросе они с французами, англичанами и американцами находятся в одной лодке, а потому топить ее никому нет смысла. То, что условия Версальского мира могли привести к очередной социалистической революции в Германии, ни у кого не вызывало сомнений. Все это прекрасно понимали – в Лондоне, Париже, Вашингтоне, Берлине. Поэтому немецкое руководство сильно в принципе и не волновалось, отправляя свою делегацию во Францию, чтобы получить проект мирного договора. В Берлине верили, что они с Антантой теперь союзники в борьбе против Красной угрозы, которая весной 1919 года представлялась главной проблемой. А Великая война осталась в прошлом, и потому все это уже было не столь важно. Немецкие социал-демократы жестоко ошибались в своих «реальнополитических» расчетах. Французский национализм разъяренного Клемансо оказался сильнее его страха перед надвигающимся коммунизмом. Эта сложная политическая дилемма – кого бояться больше, нацистов или коммунистов – вскоре будет раздирать правящие европейские элиты.