Друзья, единомышленники, даже незнакомые люди навещали Софью Либкнехт в эти дни особенно часто. Ее уверяли, что ждать остается недолго — возвращение мужа вопрос дней. То, что он до сих пор в крепости, похоже на вызов.
— Пока Карл не окажется здесь, ни во что не поверю! — твердила Соня. — Эти господа способны на все!
— Им приходится делать хорошую мину при плохой игре… Ну, только бы выпустили.
Семья жила в крайнем нервном ожидании. На каждый звонок кидались к дверям: а вдруг на пороге Карл?..
Скупо доходившие до Либкнехта сведения очень его волновали. Распорядок тюремной жизни, строго соблюдавшийся до сих пор, был окончательно сломан. Либкнехт не находил себе места. Склеивание бумажных картузов нисколько не отвлекало больше. Он проводил нелегкие дни.
В печать уже просочился слух о его болезни. Даже газеты умеренного направления писали, что Либкнехт должен быть освобожден. Хороша демократия, если избранник народа томится в тюрьме!
Начальник крепости Люкау, будучи, как ему казалось, человеком справедливым, держался со знаменитым своим заключенным подчеркнуто корректно. Либкнехт, если ему назначено вознестись на вершину власти, вспомни когда-нибудь, что тут к нему относились терпимо. Уж он-то, начальник, знал, что демонстранты во всю глотку кричат: «Долой кровавого Вильгельма! Да здравствует Карл Либкнехт, президент свободной Германии!»
Может, узнику его в самом деле назначено стать президентом? В стране, где основы порядка рухнули, воз можно все.
Перед кем следует предусмотрительно снимать шляпу, начальник еще не знал, но не удивился бы, если бы этим человеком оказался нынешний узник Люкау.
— Ну как, заключенный? Жалоб нет?
— Очень холодно в камере, просто невмоготу стало в последнее время.
— У меня в кабинете холодно тоже… А других пожеланий нет?
— Прошу свидания с женой.
— Но прошло совсем мало времени… Хорошо, может, удастся кое-что для вас сделать. Пускай обратится ко мне с ходатайством. Напишите ей, я разрешаю.
Он, искушенный тюремщик, понимал, что в такое время надо быть гибче. Авось и новые власти вспомпят о нем: тюрьмы нужны при любом режиме.
Спустя три дня после этого разговора утром, когда десятичасовой скорый поезд прошел через Люкау, к начальнику в кабинет буквально ворвалась жена заключенного, Софья Либкнехт.
— В чем дело, сударыня? У меня неприемный час!
— Дело не терпит отлагательства: мой муж должен быть немедленно освобожден!
Смятый этим внезапным натиском, он встал с места.
— У меня нет никаких указаний.
— Какие там указания! — решительно возразила она. — Еще скажите спасибо, что не громят вашу крепость. Если узнают, что Либкнехта продолжают держать под замком, камня на камне здесь не оставят.
— Я повторяю, сударыня: у меня указаний не было.
— Тогда свяжитесь с Берлином: распоряжение имперского кабинета. Не теряйте времени, господин начальник.
Обычно робкая, она на этот раз вела себя почти вызывающе. В другое время начальник живо поставил бы ее на место. Но, человек опытный, привыкший к наблюдениям над людьми подневольными, он понял, что такое ее состояние должно иметь под собой почву.
— Хорошо, позвоню в Берлин. Прошу вас покинуть кабинет, я не могу вести разговор при посторонних.
Софья Либкнехт вышла. Ей было нестерпимо жарко, она обмахивалась рукой, хотя на самом деле тут было прохладно. Сев в клеенчатое кресло, она через минуту вскочила. Секретарь канцелярии посмотрел с недоумением, но поскольку она проникла сюда…
На стене висели портреты кайзера и Гинденбурга. Она скользнула по ним невидящим взглядом. А бедный Карл мечется в своей камере, не подозревая, что час освобождения наступил! Боже, сколько он вынес и какую стойкость проявил!
Мысли ее перескакивали с одного на другое, а сердце было полно томительной преданности и горячей любви.
Она не выдержала и приоткрыла дверь. Начальник тюрьмы разговаривал по телефону. При виде Софьи Либкнехт он, с полным вниманием к тому, что говорили на Другом конце провода, рассеянно кивнул. Наверно, благоприятно для нее, а то бы взглянул по-другому. Она сама прикрыла дверь, сказав себе, что ждать остается недолго, и села снова.
Секретарь произнес с оттенком сочувствия:
— Потерпите, сударыня, вскорости все выяснится.
Только тут она вспомнила, что внизу стоит и, не меньше ее волнуясь, ожидает Гельми. Как же можно было забыть!
Она сбежала по каменным ступеням и торопливо бросила:
— Этих бонз нельзя оставить ни на минуту! Отойдешь хоть на шаг, они еще что-нибудь придумают! — И опять кинулась вверх по крутым ступеням.
— Господин начальник выглянул и был удивлен, что вас нет, — сообщил ей секретарь.
— Да? Ну так я войду к нему сама.
— Нельзя же так, я могу из-за вас получить взыскание!
Наконец, справившись у начальника, он пропустил ее.
— Действительно вести для вашего мужа радостные, — сообщил начальник, — и я искренне поздравляю вас. Но как же нам быть? У нас при выписке заготовляют документы накануне.
— Ну и оставьте себе, вышлете позже! Его надо освободить без задержки, разве вы сами не понимаете?!
Два года тюрьму посещала скорбная угнетенная женщина, а тут перед ним стояла такая настойчивая и энергичная.
— Так идемте, что же… Вы одна или с делегацией?
— Сын ждет внизу.
— Почему же вы сюда его не привели?!
— Мы не слишком избалованы вашей предупредительностью, господин начальник.
— Но это несправедливо! Я делал для вас все, что мог!
Софья Либкнехт и Гельми последовали за ним и надзирателями. Прошли длинным угрюмым двором. Около какой-то массивной, обитой железным листом двери остановились.
— Вооружитесь терпением, сударыня: тут и сборы вещей, и еще кое-какие формальности. Он придет к вам сюда.
— Не надо вещей, пускай выйдет так!
На Гельми смотреть было почти невозможно, такое невыносимо страдальческое ожидание было у него на лице. Унижения в школе, преследования учителей — все кончится в ту минуту, когда отец появится на пороге.
Им прежде всего бросилась в глаза, когда они увидели Карла, страшная бледность лица. Что-то больно кольнуло Софью Либкнехт, точно вместе с избавлением на нее надвинулась тень неотвратимой беды.
Оба кинулись к нему. Начальник и надзиратели отвернулись, ведь все людское было им тоже доступно.
Выпустив из объятий Соню, Либкнехт пылко привлек к себе сына. Вглядываясь в него, он произнес:
— Почему такой бледный? Я был уверен, что ты держишься молодцом.
— Нет, нет, он вел себя прекрасно! — сказала Соня.
Начальник вынул часы из кармана:
— До поезда есть еще время закончить формальности. Я прикажу, чтобы вас доставили на вокзал в коляске.
— Нет, — решительно сказал Либкнехт. — Мы пойдем пешком, так будет лучше.
И они двинулись к конторе. Возле одной из дверей им встретился сапожный бригадир Шульц.
— Прощай, Шульц, — крикнул Либкнехт. — Спасибо за науку!
С выражением официальной строгости и почтения тот приподнял руку, приветствуя своего бывшего подмастерья.
Весть о том, что Либкнехт прибудет сегодня в Берлин, облетела столицу. Спартаковцы сделали все, чтобы она дошла до рабочих, которые еще три дня назад с флагами и транспарантами шествовали по улицам, требуя для него свободы.
И опять рабочие сошлись у заводских ворот; с теми же флагами, но с новыми, только сегодня изготовленными транспарантами стали строиться в колонны.
К Ангальтскому вокзалу колонны двинулись со всех направлений. Чем ближе, тем теснее становилось на улицах. Наряды полиции встречались все чаще. Они тоже торопились к вокзалу, но боковыми улицами. Они стремились опередить демонстрантов и оцепить вокзальное здание.
Площадь перед вокзалом была уже заполнена демонстрантами, а новые делегации прибывали и прибывали. Они останавливались на прилегающих улицах.
Давно пришло время прибыть поезду, а его не было. Несомненно, его задерживали с умыслом: авось надоест людям ждать и толпа разойдется.
Но никто не уходил. Если бы сверху посмотреть на площадь и вливавшиеся в нее улицы, то поразило бы необъятное море голов. На вокзале распустили слух, будто поезд вообще не прибудет сегодня, но никто этому не поверил.
И вот, подобно току по проводам, пронесся другой слух, достоверный: поезд придет сейчас, с минуты на минуту.
Произошла подвижка, затем все замерло и вновь заволновалось. Ряды слабо колыхались, пока не застыли в напряженнейшей тишине.
Ничего еще не видя, все стали передавать друг другу: «Приехал! Здесь! Либкнехт здесь! Вон там, на ступенях вокзала!»
Старались приподняться, разглядеть его. Те, кто оказался рядом, от избытка чувств подхватили его и подбросили было в воздух, но тут же множество рук бережно, с той нежностью, которая охватывает иной раз толпу, приняло его.
На мгновение показалось, будто он виден всем. Да, и шляпа его, и пенсне, и темные волосы!
Где-то совсем близко ждала машина. Донесли туда Либкнехта или он дошел сам, так и осталось неясно. Усадили в машину… А кто там с ним? Все передавалось по цепи от одних к другим.
Наконец, окружив машину со всех сторон, плотная, зыбкая, почти безбрежная масса людей сплошной цельной процессией с победными, грозными песнями двинулась к центру Берлина.
Книга четвертая. Германская революция. И германская контрреволюция
Время, когда Либкнехт отсутствовал, произвело глубокие перемены в немецком народе и сделало его независимым в своих симпатиях и антипатиях. Либкнехт почувствовал это с первых минут своего возвращения. По пути с вокзала, выйдя из машины, — сначала на Потсдамской площади, а потом вблизи советского посольства — он выступал перед демонстрантами. Его призывы: «Долой правительство!», «Да здравствует революция!», «Ура России!» — воспринимались с энтузиазмом. Затихшая толпа слушала с огромным вниманием, и Либкнехт, выступая впервые после такого долгого перер