В моей захоронке еще сохранилась мука, в лесу еще были грибы и орехи, а в покинутой деревне — фрукты. Все это обеспечило нам приличное питание. Правда, мыши нанесли мелких камешков в муку и она попахивала, но с этим приходилось мириться.
Прожили мы в землянке две недели, отдохнули и набрались сил. Задерживаться, однако, было нельзя — надвигалась осень, а за ней и грозная для бездомного люда зима. Составленный нами план дальнейших действий был таков: сначала пойти в Ахен и разузнать, существует ли лагерь. Если его нет — отправляться в Бельгию и попробовать там пристроиться. За Бельгию очень ратовал Григорий, все еще надеявшийся на встречу с Кнопкой.
В последний день пошли проведать старика Блезера. Он был очень удивлен нашим появлением и еще более нашими приключениями. Сообщил новости. Не так давно, ночью, советские офицеры забрали доктора-белоруса с семьей. Схватили и бывшую остовку, уже помолвленную с немцем. Девушка очень кричала и разбудила всю деревню.
Нам стало ясно, что обманно-добровольный период возвращения домой кончился, процветала насильственная репатриация. Мы должны быть начеку.
От старика мы пошли к лесничему, нашему бывшему начальнику. Его красивый дом стоял за деревней на холме. Встретил он нас без особой радости. Просьбу исполнил — написал справки о работе в лесу. Пока он писал, меня вдруг осенила мысль — да ведь это он сообщил тогда солдатам, что мы где-то прячемся в лесу, а те устроили облаву на нас. Такие внезапные приступы откровений еще никогда не обманывали меня. Расстались мирно, но лесник явно побаивался нас.
Шли мы проселочными дорогами, чтобы не привлечь к себе внимания военной полиции. Кроме того, около малоезженных дорог было лучше и с пропитанием. В каждой деревне повторялось одно и то же. Завидев издали на дороге наши фигуры, деревня приходила в большое волнение: не свои ли возвращаются из плена? В конце деревни выстраивался молчаливый строй женщин с фотографиями в руках. Мы также молча проходили мимо и, делая вид, что всматриваемся в фотографии, отрицательно качали головами. Было очень горько сознавать, что где-то в далекой России и нас так же ждут. Может быть, никогда и не дождутся! Удивляло нас всегда, что ни одна из женщин не вынесет бутерброда или стакана молока. Полная противоположность с Россией.
В Брандте жизнь входила в нормальные рамки. Уже были открыты магазины и пивнушки. В нашем лагере обосновались англичане. У ворот стоял часовой, а над ним развевался британский флаг. Делать нам здесь было нечего. На обратном пути мы лицом к лицу столкнулись с двумя советскими офицерами, выходившими из пивной. Один даже извинился. Это были смершевцы, оставленные для ловли невозвращенцев.
Переходить границу возле Ахена мы не осмелились — слишком оживленно все вокруг. Решили пройти на юг, а затем, в укромном месте, свернуть на запад в Бельгию. Дорога, которой мы шли, скоро вбежала в густой лес и стала непроходимой из-за наваленных накрест деревьев. Кое-где мы заметили и мины. Вдоль дороги были расположены американские позиции. Лес выглядел так, как будто американские солдаты только вчера покинули фронт. Так, бросили все и ушли: оружие, одежду, обувь. Больше всего было ботинок. Казалось, что солдат, промочивший ноги, немедленно выбрасывал свою обувь и надевал другую. Как я позже узнал из военной литературы, примерно так и было.
В этом богатом вещами лесу мы подобрали шерстяные вязаные шапки, которые солдаты надевают под шлем, прекрасные носки и другие мелочи. В одной из землянок нашли несколько консервных банок. Развели костер и устроили настоящий пир. Легли спать у ручья. Среди ночи вдруг пошел дождь. К утру, несмотря на кожанку, мы промокли до нитки. Утром развели большой костер. Тем временем и дождь перестал. Но было похоже на то, что пришла настоящая осень.
Обсушившись, мы пошли дальше. Дорога скоро вывела нас из леса. Перед нами невдалеке лежала деревня. На указателе дорог мы прочитали ее название — «Ламмерсдорф», в неточном переводе «Овечья деревня». Расположена — в тридцати километрах от Ахена. Не знали мы, что счастье поджидает нас именно здесь…
16. В деревне Ламмерсдорф
Мы стояли на опушке леса. Справа и слева возвышались два больших бункера, принадлежавших линии Зигфрида. Бункеры не были взорваны. За бункером направо шла просека в сторону Бельгии. Она была изрыта глубокими колеями, оставленными танками и машинами, но уже поросшими травой. В действительности, как я узнал позже, просека не вела в Бельгию, а была старой дорогой в Ахен. Свернув на просеку, мы скоро встретили женщину, несущую вязанку досок от снарядных ящиков. Мы разминулись, причем женщина как-то странно посмотрела на нас. Прошли мы шагов пятьдесят, вдруг слышим крик позади. Женщина, бросив вязанку, бежит к нам и кричит: — «Куда вы идете! Там все заминировано!» — Мы смущенно поблагодарили женщину. И в расстроенных чувствах вернулись назад к бункеру. Так в течение короткого времени немецкие женщины трижды спасли нам жизнь.
Присев у бункера, мы стали обсуждать, что делать дальше? Григорий настаивал на Бельгии. Но тут мы услышали голоса. Кто-то невидимый шел из леса в деревню. Еще через некоторое время мы разобрали слова, сказанные по-русски: — «Хочешь, я покажу тебе убитого немецкого фельдфебеля?» — Другой голос ответил: — «А на что он мне? Мало я видел убитых фельдфебелей?»
Мы вышли из-за бункера. По дороге шли два человека. Один повыше ростом и постарше, другой — помоложе и пониже. Молодой, увидя нас, сразу же спаниковал и в большом волнении стал нас уверять, что он поляк и только говорит по-русски. Было ясно, что он с перепугу принял нас за переодетых советских офицеров.
Завязался разговор, выяснилось, что старший был действительно поляк, по имени Доменик Ковальский. Он остался работать после конца войны на старом месте у богатых арендаторов. Высокая политика здесь была ни при чем. Как в свое время мы узнали, подоплека была романтическая. Второй встречный был русский, Евгений Шидловский. Он бежал из лагеря в Ахене вместе с другом еще до начала репатриации. Друг, считая, что эта деревня находится слишком близко к городу, пошел дальше. Евгения же Доменик записал в поляки и устроил на временную работу также у богатого бауэра (крестьянина), усадьба которого была видна нам отсюда. В лес друзья ходили за трубками, собирались конструировать самогонный аппарат.
После первых же слов Доменик предложил и нам оставаться в деревне. Для этого необходимо было также записаться в поляки. Мы, конечно, с радостью согласились. Процесс перехода в поляки был несложный. Доменик хорошо знал местного бургомистра — довольно зловредную личность в прошлом, но теперь готовую на все услуги. Через полчаса все было готово. Мы получили продуктовые карточки и даже квартиру — целый дом, хозяева которого эвакуировались при приближении фронта к деревне. Официальные документы мы должны были получить после подписи анкет, заполненных нами, через две недели.
Для несведущих сообщу, что полякам, а также жителям балтийских республик, было разрешено при желании оставаться на Западе. Насильственная репатриация на них не распространялась.
Записавшись в поляки, я почти вернулся к своим корням. Дед мой, мелкопоместный шляхтич, бунтовал и был сослан в Сибирь. Освободившись, домой не вернулся, а поселился на юге России. Женился на обрусевшей польке.
Отец был чисто русский, из Симбирской губернии. Другой дед был «крепостным помещика Кошелева», как любил вспоминать отец. Я же, с детства живя на Украине, считал себя украинцем.
Все было как в сказке. Еще час тому назад мы были беспаспортными бродягами, идущими куда глаза глядят, а теперь мы не скрываясь можем ходить под солнцем, как люди. Все благодаря Доменику. Вот после этого и утверждай, что на свете не бывает чудес. В чужом лесу мы должны были встретить своих братьев-славян.
Ламмерсдорф — небольшая деревня. Она вытянулась почти в одну линию вдоль дороги, идущей из Ахена через городок Моншау в Трир. На немногих боковых улочках крыши домов, как в старину, были покрыты соломой. Судя по годам, выжженным на балках некоторых домов, деревня возникла в XVIII веке, а может быть и раньше. Согласно легендам, в этих дремучих лесах охотился еще Карл Великий. Где-то даже сохранилась его охотничья избушка. На центральной улице, как водится, стояла католическая церковь с острым готическим шпилем, пекарня и магазин. Деревня, казалось, затерялась в лесах Айфеля и действительно лежала в центре огромного леса, начинавшегося почти от реки Ар на востоке и вклинившегося глубоко в Бельгию.
В этих темных лесах, перерезанных глубокоэшелонированной линией Зигфрида, суровой и снежной зимой 44–45 гг. американцы решили пробиваться к Рейну. Теперь мы с Григорием поняли все трудности такого предприятия и почему мы так долго дожидались американцев. В этой закрытой местности американцы лишили себя всех преимуществ в технике и сражались тем же оружием, что и немцы. Танки и авиация были почти бесполезны. Густой и темный лес производил угнетающее впечатление на «ами» — так немцы называли американцев. Даже название этого леса — «Гюрткенский» — ассоциировалось с английским словом «hurt» — ударять, причинять боль. Самые тяжелые бои происходили при выходе из леса в сторону Кельна и у деревни с тем же названием, что и лес. Много позже там все еще лежали неубранные трупы немцев и американцев. Местность была настолько насыщена взрывчаткой, что разминирование все еще представляло большие трудности. Военные действия первой американской армии на линии Зигфрида описаны во многих исторических и художественных произведениях.
На радостях Евгений поселился также с нами. Я сразу же определился в домашнюю хозяйку. Убирал дом, варил. Дом нам достался с мебелью и посудой. Но пришлось затратить порядочно времени, чтобы привести все в надлежащий порядок. Кончив варить, я отправлялся к соседке и помогал ей копать картофель в огороде и также кое-что прирабатывал. Евгений и Григорий ходили по крестьянам на случайные работы.