— Сплошная бедность… Науки у вас тоже нет.
— Потому что ученые вместе со своей наукой перебрались в поселения. Поэтому вы и нужны нам, прилетайте на Землю.
— Но я не понимаю зачем.
— Потому что у Земли есть цели, устремления, амбиции. У поселений же осталось только самодовольство.
— Ну и что вам в этих целях, устремлениях и амбициях? Физика — дело дорогостоящее.
— Должен признать, доход среднего землянина относительно невелик. По отдельности все мы бедны, но восемь миллиардов людей, скинувшись по грошу, соберут огромную сумму. И ресурсы планеты до сих пор огромны, хоть их расходовали и расходуют на пустяки. Земля может дать вам средств и рабочих рук больше, чем все поселения вместе взятые — но лишь в том случае, когда это действительно необходимо. Уверяю вас, Земля нуждается в гиперпространственном звездолете. Тесса, летите на Землю, там вас будут считать редкостной драгоценностью — все-таки и на нашей планете не все есть.
— Но я не уверена, что Аделия согласится меня отпустить. Самодовольство самодовольством, но цену своим умам она знает.
— Они не будут против поездки на Землю… на научную конференцию.
— И тогда, вы хотите сказать, я смогу не возвращаться.
— Вам не на что будет жаловаться. Вас устроят с наилучшим комфортом. Выполнят все ваши прихоти и желания. Более того, вас поставят во главе проекта, дадут неограниченные кредиты, вы сможете проводить любые испытания, задумывать всевозможные эксперименты, делать наблюдения…
— Королевские обещания…
— Разве вам еще что-то нужно? — простодушно ляпнул Фишер.
— Хотелось бы знать, — задумчиво проговорила Уэндел, — почему послали именно вас? Такого привлекательного мужчину. Или они рассчитывали, что виды видавшая ученая дама — ну конечно, одинокая, ну конечно, разочарованная, — словно рыбка клюнет на эту наживку?
— Тесса, я не знаю, о чем думали те, кто меня отправлял, только сам я об этом не думал. Но когда увидел вас… И не наговаривайте на себя — какая вы виды видавшая? Разве вас можно назвать разочарованной или одинокой? Земля предлагает осуществить мечту физика, и для нее неважно, кто вы: молодая или пожилая, мужчина или женщина.
— Какая досада! Ну а если я проявлю непреклонность и откажусь лететь на Землю? Какие еще аргументы у вас? Вы обязаны подавить отвращение и вступить со мной в связь?
Сложив руки на великолепной груди, Уэндел загадочно смотрела на Фишера.
Тщательно подбирая слова, он ответил:
— Знаете, что там замышляли наверху, я не имею понятия. Обольщать вас мне не приказывали, но уверяю вас, если до этого дойдет, об отвращении не может быть и речи. Просто я решил сначала переговорить с вами как с физиком, не унижая прочими соображениями.
— Напротив, — возразила Уэндел, — как физик я вижу все достоинства вашего предложения и охотно согласилась бы побегать за этой яркой бабочкой — за гиперпространственным звездолетом — везде, где возможно, но мне кажется, вы не совсем убедили меня. Я хочу, чтобы вы выложили все аргументы.
— Но…
— Короче, если я нужна вам — платите. Убеждайте меня изо всех сил, словно я проявила самое твердокаменное упорство, иначе я останусь. Как по-вашему, зачем мы здесь и для чего служат эти кабинеты? Мы размялись, приняли душ, поели, немного выпили, поговорили, получили от всего этого известное удовольствие, теперь можно обратиться к иным радостям. Я требую. Убедите меня, что на Земле мне будет хорошо.
И, повинуясь прикосновению ее пальца к выключателю, свет внутри кабинета призывно померк.
Глава семнадцатаяВ безопасности?
Эугения была растеряна. Сивер Генарр настаивал на том, чтобы Марлену посвятили во все.
— Эугения, ты — мать, и тебе Марлена всегда будет казаться маленькой. Но в конце концов любой матери приходится понять: и она — не царица, и дочь — не ее личная собственность.
Эугения Инсигна опустила глаза под его мягким взором.
— Не читай мне лекций, Сивер, — сказала она. — И нечего затевать всю эту суету вокруг чужого тебе ребенка.
— Суету? Ну, извини. Давай тогда так. Мое отношение к ней эмоционально не сковано памятью о ее детстве. Девочка нравится мне, как распускающийся бутон, как юная женщина, обладающая редким умом. Эугения, она необыкновенный человек. Тебе, может быть, это покажется странным, но, по-моему, она личность куда более значительная, чем ты или я. И уже поэтому с ней следует посоветоваться.
— Ее следует поберечь, — возразила Инсигна.
— Согласен, но давай спросим у нее, как ее лучше беречь. Она молода, неопытна, но может лучше нас сообразить, что следует предпринять. Давай обговорим все втроем, как трое взрослых. И обещай мне, Эугения, не прибегать к родительской власти.
— Как я могу это обещать? — горько произнесла Инсигна. — Ну хорошо, поговорим.
Они собрались втроем в кабинете Генарра. Экран был включен. Окинув быстрым взглядом взрослых, Марлена поджала губы и грустно сказала:
— Мне это не нравится.
— Боюсь, что у меня плохие новости, — начала Инсигна. — Неладно здесь. Придется подумать о возвращении на Ротор.
Марлена казалась удивленной.
— Но, мама, а как же твоя работа? Это же важно, измерения следует закончить. Но я вижу, ты решила даже не браться за них. Не понимаю.
— Марлена. — Инсигна говорила медленно, разделяя слова. — Мы считаем, что тебе следует вернуться на Ротор. Тебе одной.
Наступило недолгое молчание. Марлена вглядывалась в лица взрослых. Потом спросила почти шепотом:
— Ты говоришь серьезно? Ушам не верю. Я не вернусь на Ротор. Никогда. Я не хочу этого. Эритро — моя планета, и здесь я намереваюсь остаться.
— Марлена… — Голос Инсигны сорвался. Подняв руку, Генарр укоризненно качнул головой.
Эугения умолкла.
— Почему ты так хочешь остаться здесь, Марлена? — спросил Генарр.
— Потому что хочу, — ровным голосом ответила девочка. — Как иногда тянет съесть что-нибудь — просто хочется, и все тут. И почему — понять невозможно. Хочется. Меня просто влечет к Эритро. Не знаю почему, но я хочу быть здесь. Не знаю, как это объяснить.
— Хорошо, пусть тогда мать расскажет тебе все, что мы знаем.
Взяв в свои руки прохладные и вялые ладони Марлены, Инсигна проговорила:
— Помнишь, Марлена, перед отлетом на Эритро ты говорила мне о своем разговоре с комиссаром Питтом.
— Да.
— Ты говорила тогда, что он скрыл что-то, о чем-то умолчал, когда разрешил нам отправиться на планету. И ты не знала, что это было, — но явно нечто плохое и зловещее.
— Да, помню.
Инсигна медлила, и пронизывающий взгляд Марлены сделался жестким.
— Отсвет на волосах, — шепнула девочка словно себе самой, не замечая, что говорит вслух. — Рука у виска. Отодвигается. — Голос ее утих, но губы продолжали шевелиться. И вдруг она громко и дерзко выкрикнула: — С чего ты решила, что у меня с головой не в порядке?
— Нет, — быстро ответила Инсигна, — совсем наоборот, дорогая. Мы прекрасно знаем, что у тебя ясная головка, и хотим, чтобы так оно и осталось. Слушай…
Рассказу об эритрийской лихоманке Марлена внимала с огромным недоверием и наконец сказала:
— Мама, я вижу, ты сама веришь тому, что говоришь, но, по-моему, тебе могли солгать.
— Обо всем этом она узнала от меня, — вмешался Генарр, — а я знаю, что говорю. А теперь скажи, не солгал ли я. Не возражаешь?
Марлена молча покачала головой.
— Почему тогда вы решили, что мне грозит опасность? Почему она грозит именно мне, а не вам или маме?
— Она же сказала, Марлена. Предполагают, что лихоманка поражает людей с развитой фантазией, воображением. Считается, что чем выше твой ум над обыденностью, тем более подвержен он лихоманке. И поскольку твой разум является самым необычным из всех, с которыми мне приходилось иметь дело, я опасаюсь, что ты окажешься необычайно восприимчивой к ней. Комиссар распорядился, чтобы я не ограничивал твою свободу действий на Эритро, чтобы ты увидела и испытала все, что пожелаешь. Мы даже обязаны обеспечить твое передвижение вне Купола — если ты захочешь. Ты думаешь, что он был просто добр к тебе — но разве не может статься, что, разрешив тебе выходить из Купола, он просто надеялся, что ты подхватишь лихоманку?
Марлена слушала, не проявляя эмоций.
— Разве ты не поняла, Марлена? — спросила Инсигна. — Комиссар желает тебе не смерти. Уж в этом-то мы его не можем обвинить. Он просто стремится погубить твой ум, хочет, чтобы ты заразилась.
Марлена невозмутимо слушала.
— Но если комиссар Питт пытается меня погубить, — наконец заговорила она, — почему вы хотите отослать меня прямо к нему в лапы?
Генарр поднял брови.
— Мы уже объяснили. Здесь тебе опасно оставаться.
— Но разве рядом с ним я буду в безопасности? На что он может решиться в следующий раз — если он действительно хочет погубить меня? А так он будет ждать, когда я заболею, ждать, ждать — и в конце концов забудет обо мне — не так ли? Но только если я останусь здесь!
— Но здесь тебе грозит лихоманка, Марлена, лихоманка! — Инсигна протянула руки, чтобы обнять дочь.
Марлена уклонилась от объятий.
— Она меня не волнует.
— Но мы же объяснили…
— Это неважно. Здесь мне ничего не грозит. Совсем ничего. Я знаю себя. Всю жизнь я училась понимать собственный разум. Теперь я знаю его. Ему здесь ничего не грозит.
— Марлена, посуди сама, — сказал Генарр. — Каким бы уравновешенным ни казался тебе собственный ум, с ним может случиться все что угодно. Ты можешь заболеть менингитом, эпилепсией, у тебя может появиться опухоль мозга, в конце концов ты постареешь когда-нибудь. И ты не сумеешь этого предотвратить, лишь убеждая себя, что с тобой такого случиться не может.
— Обо всем этом я не говорю, речь идет о лихоманке. Для меня она не заразна.
— Дорогая, разве можно знать это наперед? Нам даже неизвестно, что ее вызывает.
— Что бы ни вызывало — мне она не грозит.