Лето в Сибири хотя и короткое, зато очень жаркое, и мы все лето почти спали во дворе под открытым небом. Из охапки сена, домашней подушки, и что у кого было, каждый устраивал себе спальное место. После длительного рабочего дня спали очень хорошо. Еще задолго до восхода солнца нас будили, и мы шли в поле, работали до наступления обеденной жары и возвращались в бригаду. После обеда нам иногда разрешали гнать лошадей к реке на водопой и на купание. И конечно же, верхом. Недолго нам надо было тренироваться, чтоб без седла, на едва взнузданной лошади сначала рысью, затем галопом скакать по степи до реки и обратно. Рабочие лошади были очень послушные, и проблем не было, кроме одной, о которой лучше умолчать. Было очень весело, хотя я первой никогда не приходила. Может быть, мне лошадь доставалась не из лучших?
После 3–х – 4–х часового перерыва мы шли опять копнить сено.
Сенокос закончился, и начиналась уборка урожая. Хлеба тогда скашивались косилками простой конструкции, называемыми лобогрейками. В первые дни уборки привозили в тот год из села женщин постарше, имевших опыт вязания снопов. Мы за ними загребали остатки колосьев. Ловко работали эти женщины, и мы любовались расставленными по полю снопами. Но недолго женщины работали в поле, их надо было пораньше отвозить домой, где их ждали дети, скотина. А мы собирали вилами маленькие копёшки, сброшенные рядами с площадки лобогрейки, в большие копны.
Лето прошло, и прохлада ночей вынудила нас снова перебраться в избу на ночлег. Кровати все были заняты взрослыми. Нюра, конечно, тоже получила койку, а через некоторое время оказалась еще одна свободна для Розы. Остальные, как нас кто-то назвал, недоростки распределили свои спальные места на полу. Мы с Розой сразу выбрали место между дверью и первой кроватью в правом ряду, на которой спала Галя Горевая, довольно крепкого сложения девушка, года на четыре старше нас. Галя не только безотказно и хорошо работала, она была первая шутница на селе. У неё что ни слово, то шутка, и вся она светилась добродушием. И Галя была наша всеобщая любимица.
После того, как Роза перебралась на койку, со мной рядом спали Дуня или Маня, а то и обе. А впоследствии Роза снова перебралась сюда, т. к. в койках водились клопы. Остальные подростки спали в одном ряду между печью и кроватью поварихи. Бригадир устроился на кухне.
В ранние часы, когда мы выходили на работу, было уже совсем холодно, и большинство обували ботинки или сапоги. Я же оставалась босиком, чтоб сохранить ботинки для школы. Все мы работали летом босиком и у всех ноги почти до колен были исцарапаны, пятки тёмного цвета из-за отсутствия мыла и воды. Особенно неприятны были занозы – вонзившиеся в кожу колючки или мелкие щепочки и осколки. Часто приходилось выдергивать занозы у себя или друг у друга. Одна у меня засела глубоко в пятке, и ни я, и никто из девочек не смог её выдернуть. Пятка загноилась, и образовался большой нарыв. На пятку я вообще не могла наступить. Повариха, как оказалось, была и нашей санитаркой. Она лечила мою загноившуюся пятку компрессом из разжеванного черного хлеба с чесноком. Но ходить я не могла. Домой меня не пустили, а перевели на лёгкий труд. Я должна была крутить точильный агрегат – точилку.
Дед Грицык был единственным специалистом по заточке кос для сенокосилок и лобогреек. Он точил длинные с остроугольными зубьями косы для лобогреек, сидя перед точильным кругом, я сидела напротив и крутила этот круг, поливая его периодически водой. Между делом пятка зажила.
Наконец-то мне передали радостное известие. Элла вернулась из трудармии. Оказалось, она просто сбежала. Когда она узнала, что отца нашего арестовали, а это было в конце прошлого года, она потеряла покой. Ей казалось, что её дети, её мать, Лисбет и сестрёнка, тогда еще ребенок – все теперь пропадут. И она решила бежать, другого выхода не видела. Поделилась с Бертой и Евгенией. Они тоже не знали, чем ей помочь. А как бежать? 120 км при стоявших тогда лютых морозах? Да еще в степи? Это было немыслимо.
К этому времени Евгения получила от управления содозавода разрешение взять к себе в трудармию своих двоих детей Гелика и Голду. И ей привезли детей из Сталино, где они жили с бабушкой. Теперь они жили вместе со всеми в одном бараке. А как теперь Элле попасть домой к своим детям? Это оставалось большой проблемой. Наступила весна, а с ней и бездорожье. О том, чтобы пройти по сплошь покрытой жидкой грязью дороге в степи, нечего было и думать. И лето оказалось неподходящим. И было решено в начале осени осуществить план побега, когда больше всего людей в дороге и легче остаться незамеченной. Известие о смерти её мужа ускорило это событие. К счастью, женщина-комендант лагеря проявила сочувствие к Элле и даже помогла ей в совершении побега, снабдив её продуктами питания на дорогу. (В этом Элла призналась мне несколько десятилетий спустя.) В конце августа Элла ночью постучала в окно своего дома. Утром рано Лисбет попросила бывшую сотрудницу Эллы, её швею, Анну К. срочно прийти к нам домой. Она и отправилась к председателю колхоза тов. Кондрику и объяснила обстановку. Тот очень обрадовался возвращению Эллы и, хотя с некоторыми опасениями, обратился к районным властям с просьбой оставить Эллу в Степном Кучуке как весьма нужного специалиста. Через 2–3 дня она уже была в своей мастерской.
Меня отпустили на два дня домой. Я радовалась несказанно, увидев сестру. В сущности, она была главой нашей семьи, и она всегда находила выход из затруднительных ситуаций.
На следующий день топили плиту только полынной пустошью, чтобы приготовить из золы щёлок для купанья и мытья головы. Купались Элла с дороги и я с поля. В этом щёлоке потом стиралась одежда.
Был солнечный теплый день. Я сидела во дворе на берёзовом чурбане, сушила волосы после мытья и вычёсывала частым роговым гребешком вшей, от которых в те годы вряд ли кто мог избавиться. Вши падали на кусок газеты и потом выбрасывались в огонь. Вдруг появилась передо мной наша учётчица Галина Шкурко. Это было так неожиданно, что я испугалась. Она же восторгалась моими волосами, сказала, что они блестят на солнце как шелк. Я ответила ей в шутку, что на вшей это не производит никакого впечатления. Внезапно она заявила, чтоб я с ней пошла „Куда? У меня сегодня выходной, я завтра приду на роботу". Она же настаивала, чтоб я собралась по-быстрому, что я поеду в Кулунду. На мой вопрос, что мне делать в Кулунде, она ответила, что я буду сопровождать зерно для сдачи его государству. Я не могла понять, что все это значит. Она объяснила, что нашему колхозу выделили две грузовые автомашины, чтобы как можно быстрее вывезти зерно для фронта. Она еще сказала, что Дуня Бут и Яшка Соляник уже несколько дней там, и я тоже останусь там дней на пять. Я буду помогать разгружать машины. Собственно, мне ведь нельзя ехать в Кулунду, потому что я немка. Железнодорожная станция Кулунда, где производится прием зерна со всего Алтайского края и откуда оно развозится по всем направлениям, расположена в 120 км от Степного Кучука. А мы, немцы, не имели права выехать из села даже на 5 км без разрешения комендатуры. Но Галя заявила, что тов. Кондрик все с комендатурой согласует. Я поинтересовалась, что я буду кушать и где спать. Моя мать стояла рядом и с недоумением смотрела на нас, так как кроме слова Кулунда ничего не поняла. Я объяснила ситуацию и спросила, есть ли у нас что-нибудь с собой взять. Она покачала головой. Галя объяснила, что Дуня и Яшка квартируют у какой-то женщины по договоренности с колхозом, что они там якобы и кушают. Галя поторопила меня, потому что груженая машина уже ждала. Мама упаковала мне что-то из теплых вещей, а также едва съедобную лепешку и бутылку молока. Кроме того, она сорвала с куста четыре совершенно зелёных помидора. Со слезами на глазах она передала мне узел. На прощание она только смотрела на меня с дрожащими губами. По дороге к колхозному двору Галя еще раз объяснила, что я назначена как сопровождающая, т. е. для охраны зерна, что меня весьма озадачило. Водитель сидел один в кабине, никто не сказал, где мне занять место, я и взобралась в кузов, до краев наполненный первоклассной пшеницей. Прежде всего, я повязала платок на чисто вымытые и ветром растрепанные длинные волосы. Ноги я зарыла в пшеницу, достала зимнюю куртку из узла и накрыла плечи. Мне было тепло и даже как-то уютно. По ухабистой грунтовой дороге грузовик наш поднимал непроглядные клубы пыли, тянувшиеся далеко за нами.
Наступили сумерки, и меня охватили тревожные мысли. Когда мы приедем в Кулунду? Наверно, уже ночью. И где я найду Дуню? Все как-то неопределенно. В общем, поездка в неизвестность. Всячески старалась себя успокоить, подбодрить. Еще не до конца упорядочив свои мысли, заметила я, что грузовик свернул с дороги направо и остановился. Я выбралась из своего уютного укрытия и увидела солидный деревенский дом, наверно, новый, каких я до этого здесь не видела. На крыльце стояла молодая, хорошо одетая женщина. Водитель вышел из кабины и сказал, что мы здесь переночуем. И добавил, что утром рано мы уже будем в Кулунде. И он исчез с женщиной в доме. А мне мало-помалу стало понятно, что значит охранять зерно. И что эту ночь мне придется провести на улице. И снова тревожные мысли. А что, если они станут воровать зерно? Как мне реагировать? Что же делать? Совсем недолго я так раздумывала, и на крыльце появилась женщина. Она улыбалась и пригласила меня в дом, чтобы поужинать и переспать. Я тут же отказалась. Уже не улыбаясь, она сказала только: „Как хочешь". И закрыла дверь изнутри. Итак, мне надо опять устроиться в пшенице и спать при восходящей луне под открытым небом. Двор, на котором стояла машина, не был огорожен, и вокруг не было видно ни одного дома. Но издали доносился собачий лай, отсюда я заключила, что дом стоит на окраине села. По нужде я спустилась вниз и быстро опять взобралась на машину и зарылась в зерно, достала один помидор, пол-лепешки, молоко и поужинала. Убежденная, что все сделала правильно, я старалась не допускать устрашающих мыслей. „Только не быть трусихой", убеждала я себя в эту ясную звёздную ночь. Устремив взгляд в небо, я полностью предалась власти его чарующей красоты. Это огромное небо, сплошь усыпанное мерцающими звёздами, одни из которых сверкали более, другие менее ярко. И все они вместе с луной заливали землю сказочным светом. Пришло мне на ум найти созвездие Большой Медведицы, единственное, которое я знала. Я быстро его нашла и попыталась мысленно нарисовать вокруг медведя, но ничего не получилось. Снова переводила взгляд от одной звезды к другой и пришла к заключению, что каждая звезда имеет свою тайну и свое значение. Так как я была намерена не спать всю ночь, я принялась считать звёзды. Когда насчитала 200, услышала шорох и шепот. От страха закрыла глаза, повернулась на левый бок в сторону дома и прислушалась. Шофёр и х