тво зерна. В этот раз я особенно внимательно следила за Галиной, потому как в прошлом году при этой процедуре мне что-то показалось подозрительным. Да. Точно так же, как в прошлом году, произошло и теперь. Когда подошла моя очередь, Галя вообще не посмотрела в свою книгу, она назвала просто почти столько же, сколько получила Роза. По-моему, было 21–23 кг. Почему она не смотрела в книгу? Почему у неё был в памяти только мой заработок? Для всех других она смотрела в книгу. Обманывала она меня понемногу? Или она мне давала немного больше? Может, она питает ко мне какое-то особое отношение? Может ли это быть? Странно. Очень странно.
Тогда я не знала, никто из нас, немцев, не знал, что мы не значимся ни в одном списке членов колхоза или села. Ни в одном списке не было наших фамилий. Как будто мы вообще не существовали. Мы работали сколько могли, но нигде наши старания не отмечались. Как животные колхоза. Только в НКВД имелись списки немцев-выселенцев, и мы должны были ежемесячно отмечаться, чтобы мы не сбежали.
В качестве заработка мы получали столько, чтобы не умереть с голода. Я не жалуюсь, я не обвиняю учетчицу Галину и правление колхоза, они ни при чем… Об этом всем я узнала, лишь когда (по-моему) в 1990 году приехала в Степной Кучук, чтоб навестить своих родственников и одновременно получить справку об отработанных мной днях в колхозе за годы войны, необходимую мне для прибавки к пенсии. Я узнала, что все архивные документы колхоза находятся в сельсовете. Без малейших проблем я получила регистрационные книги со списками в алфавитном порядке всех колхозников с отметками о каждом рабочем дне в определенные годы. Молодая женщина – секретарь сельсовета, безусловно, мне совершенно незнакомая, любезно подала мне эти списки. Я быстро нашла первую букву моей фамилии Герман и стала искать… Моей фамилии не было. Тогда я стала искать фамилии моих сестер… И моих тётушек. Никого нет. Спросила секретаршу, она, разобравшись, о чем идет речь, ответила, что нас и не было в списках, но об этом лучше всего узнать у Галины Ефимовны Шкурко (бывшей нашей учётчицы). Мне уже не хотелось ни у кого спрашивать, мне не хотелось больше ничего слышать об этом…
И когда через некоторое время меня сзади обняла Галина и плача сказала: „Лида, ты же ничего тогда не знала, и никто из вас не знал…", я никак не отреагировала. А при других обстоятельствах как бы я обрадовалась встрече с ней.
Теперь же сидела я, окаменев, словно парализованная, униженная и пристыженная, как тогда, в молодые годы, когда я была просто немкой…
Теперь же вернёмся в учебный 1945–46 год.
Глава 2
В 1945 году нас было уже пятеро из Кучука, которые учились в Родино. Как мы приехали в Родино, я не помню, так как другое событие занимало меня в значительной степени больше: моя тётушка Анна со своей семьей переехала на новую квартиру на территории Родинской МТС. Эту квартиру предоставили Петру Штаубу как специалисту кузнечного дела, с тем, чтобы его в любое время можно было вызвать на работу. Расстояние до моей школы осталось такое же, как от прежней квартиры, только идти приходилось в противоположную сторону. Роза, Вера и Нюра остались там же, где и в прошлом году. И мне от моей до Розиной квартиры надо теперь добрый час прошагать. Разочарованная этим, я ломала голову, как я теперь буду обходиться без учебников Розы, своих у меня так и не было. Теперь мы с Розой встречались только в школе. Сидели мы вместе за третьей партой в ряду у окон. Павел сидел где-то сзади, т. к. после перемены он всегда проходил мимо нас назад. Я бы никогда не оглянулась, чтобы его увидеть, и избегала встречи с ним во время перемен. Собственно, у меня сложилось впечатление, что и он старался не попадаться мне на глаза. И это мне нравилось. И это не мешало мне быть о нем самого высокого мнения.
В первый день школьных занятий, когда я во дворе попрощалась с Розой и с повлажневшими глазами направилась в сторону МТС, кто-то тронул меня за локоть. Это была Нона Антипина. Я обратила на нее внимание еще в 8-м классе из-за её маленького роста. Запомнилась она мне симпатичной девчонкой.
„Мы теперь с тобой попутчицы, ты же живешь во дворе МТС? Я безумно рада, что мы вместе можем ходить в школу и обратно, а то я всё время одна была".
Всё сказанное отражалось в её маленьких серо-голубых выразительных глазах. Мы обе радостно смеялись и сожалели, что уже сегодня утром не пошли вместе в школу. Потом Нона говорила о некоторых девочках из нашего класса, которых я не знала. Так, в разговорах, время пути очень быстро прошло. Возле моего дома мы остановились. Нона жила в следующем доме, может, не более двадцати шагов от нашего дома. И проблема с учебниками была решена – в любое время можно было у Ноны взять необходимую книгу.
Новая квартира была больше и лучше прежней: свежеокрашенный в желтый цвет дощатый пол, большие окна и небольшая боковая комната, которая ранее, видимо, служила кладовой. В этой комнатке теперь поселилась Амалия. Я спросила, нельзя ли и мне тут квартироваться, на что Амалия ответила: „Только при условии, что ты вечером не будешь зажигать свет". Этого я пообещать не могла, вечером выполнялись домашние задания. Было решено, что Миша будет спать в комнате своей сестры Амалии, а я остаюсь в большой комнате вместе с тётей Анной и дядей Петром. В определенные дни давали электрический свет – до 10 часов вечера. Но дядя Пётр ложился спать в 9:00, иногда и в 8:00. И я должна была вывернуть лампочку (тогда у нас еще не было выключателей). Зато я могла зажечь керосиновую лампу, которая стояла на столе в углу. Этому я очень радовалась и была крайне благодарна. Сложившиеся обстоятельства в моей жизни мне были очень приятны. Однако вид моей тётушки не производил радостного впечатления. Она заметно изменилась, на её лице редко появлялась улыбка. Мне было жаль её, и я находила причину её настроения в гибели Саши. И это было вполне естественно. Однако постепенно во мне зародились сомнения, я стала наблюдать за ней и заметила, что она никогда не ложилась в постель, пока Петр не спал. Она штопала носки или чулки, чистила картошку на завтра, гладила свой фартук или белый в голубой горошек хлопчатобумажный головной платок, который она носила не только летом, так, чтобы прикрывало немного лоб и уши, и чтобы её коротко стриженные тёмного цвета волосы с лёгкой проседью едва видны были. И этот на затылке завязанный бантом платочек выглядел всегда как новый, и Бог знает каким образом удавалось Анне доставать эти новые платочки. Тогда я не могла этого понять.
Не всегда зажигала я керосиновую лампу после того, когда надо было выключать электрическую, даже если не полностью выполняла задания. То я слишком много времени уделяла сочинению по литературе и уставала, то слишком сложные задачи по математике, то забыла своевременно взять у Ноны учебник (по физике, истории, основам дарвинизма, химии). Иногда Нона приносила мне учебники сама, а иногда от голода не хотелось ломать голову, а иногда просто хотела дать возможность Анне без помех лечь спать.
Но она не хотела ложиться.
Случалось, что после ужина Анна и Петр ставили большой табурет перед кроватью и играли в карты, в дурака. Это приводило их обычно в хорошее настроение, и Анна даже смеялась. Миша и Амалия иногда стояли рядом и подсмеивались над отцом, когда он оставался в дураках, Анна же сама над собой подтрунивала, оставшись дурочкой.
Но и после этого приятного времяпровождения, когда время было идти ко сну, у Анны резко менялось настроение, и она не хотела или не могла ложиться в постель, даже если я уже была в кровати и притворялась спящей. Мучительно это было для Анны. И виной тому была я. Из-за меня она пошла жить в эту семью. Официально они не были женаты, а по моим тогдашним понятиям они были супружеской парой. Петр был неплохим человеком, и Анна ему нравилась.
„Яков не выходит у неё из головы", – вспоминала я слова своей матери.
„И что это только за Яков?" – думала я и тайно его ненавидела.
Между тем, прошли 2–3 недели учебного года. С Ноной мы крепко подружились. Её дружеская улыбка, её открытость мне очень нравились, и я даже находила привлекательной её небольшую слабость охотно и многовато говорить, тем более что я была, напротив, слишком молчалива.
В эти дни наша классная руководительница Валентина Андреевна напомнила нам, что приближается Новый год, что в этом году мы отпразднуем его совсем необычно, а именно, бал-маскарадом. Взрыв голосов, выражавших и удивление, и просто непонимание, раздался в классе. Она сказала, что война кончилась и в год победы мы можем себе позволить что-нибудь исключительное. Почему же не бал-маскарад? Желательно, чтобы все ученики старших классов пришли в маскарадных костюмах. Опять гул возмущения, непонимания. Она объясняла, что есть много возможностей, чтобы совсем простыми средствами изготовить определенные костюмы, и мы можем в любое время к ней обратиться за советом и за помощью.
„Поговорите сначала со своими родителями, а потом придете ко мне за советом и встать на учет".
Мы с Розой скептически переглянулись – что это еще? О маскарадном костюме и речи быть не может. Однако Нона была в полном восторге от этой идеи. Всю дорогу от школы до дома темой разговора был бал-маскарад. Она перечисляла всевозможные варианты решения проблемы с костюмом.
„Моя мама что-нибудь придумает, – сказала она. – А ты?"
„Я вообще не пойду на этот бал. Сразу после последнего урока перед каникулами я пойду в Кучук к маме".
Она резко встала передо мной, так, что и мне пришлось остановиться.
„Это ты не всерьез считаешь?" – потрясенная, она уставилась на меня. Моим доводам, что у меня, кроме того что на мне, ничего нет, чтобы надеть, она не хотела верить. Она считала, что когда она еще училась в 8-м А классе, а я в 8-м Б, я одевалась вообще лучше всех, что она мне завидовала и мечтала тоже иметь такие платья, как у меня: одно черное, другое вишнёвого цвета. В самом деле, носила я два платья моей матери из кашемира. Как объясняла мама, она и её сёстры унаследовали от рано умершей матери Анны-Марии два платья, сшитые в стиле 17–18 столетия. Из них уже в начале 20-го века сшили троим по одному черного и одному вишнёвого цвета платью прямого покроя, чуть ниже колен, с длинными рукавами и красивым воротником, отделанного контрастного цвета тонкой бейкой; пояс с элегантной пряжкой охватывал талию.