Еще ребенком я любовалась мамой, когда она в черном кашемировом платье ходила в церковь или в вишнёвом с папой или со мной на какой-нибудь праздник.
Когда после 7-то класса мне предстояло пойти в 8-й класс в Родино, и мои детские платья были уже перешиты для работы в колхозе или изорваны, то мама достала из сундука эти два платья и передала их мне. Сказала, что они из очень старой ткани сшиты, хотя выглядят как новые, и что надолго мне их не хватит, т. к. они уже изношены.
Уже через 2–3 месяца локти были с дырками. Я разрезала рукава и сшила их, так что они стали гораздо короче. Потом они проносились под мышками. К концу учебного года сшила из черного для близнецов юбочку с бретелями, и платьице – из вишнёвого.
Теперь мне надо убедить подругу, что этих платьев уже нет.
На следующее утро по дороге в школу Нона рассказывала мне, как после долгой дискуссии с матерью они пришли к соглашению, что Нона к новогоднему бал-маскараду получит новое платье из черного панбархата. Ткань эту подарил отец Ноны своей жене еще перед войной, на день рождения. Теперь она хочет сшить своей дочери платье из этой ткани. Однако Нона появится на новогоднем балу не в маскарадном костюме, а просто в красивом элегантном платье и в черных лакированных маминых туфлях на высоком каблуке. Но никто не должен знать об этом. Как сюрприз! И я должна там присутствовать – во что бы то ни стало. Она говорила со своей матерью обо мне, может быть, она что-нибудь придумает.
„Пожалуйста, Лида. Я прошу тебя, – Нона умоляюще смотрела снизу в мои глаза. – Я же не могу одна ночью идти на бал-маскарад. Мои родители разрешат мне только с тобой пойти туда." Мне хотелось ей помочь, но я не знала как. Всё-таки милое создание эта маленькая Нона. И я пообещала ей завтра, в субботу, пойти домой в Кучук, чтобы узнать, как отнесется моя сестра к моей идее пойти на бал-маскарадный вечер. Когда я пришла из школы, Анна уже была в курсе дела. Мать Ноны приходила к ней, все объяснила и просила её меня уговорить пойти на этот неожиданный и заманчивый бал-маскарад. Анна считала, что у Эллы еще найдется пара нарядных платьев в сундуке, а также туфли и чулки, и она уверена, что моя сестра мне их одолжит на один вечер. В субботу сразу после школы мы с Розой отправились в Кучук. Мои две книги, не учебники, а толстые романы на немецком языке, которые я использовала как писчую бумагу, одну по русскому языку и литературе, другую по физике, математике, химии – их Нона взяла с собой домой. Роза еще не знала, в чем она пойдет на вечер, но она пойдет обязательно. Я же не смела и мечтать…
Была середина декабря, пора самых коротких дней. Школа начиналась в 9:00 часов, уроки длились шесть часов, потом надо было по дороге отметиться в комендатуре, что я на выходной иду в Кучук, затем мы еще зашли к Розе, она оставила свои книги, и когда мы покинули Родино, уже смеркалось. Мы должны еще пройти 14 км. Мороз прибавил, но небо было ясное, снег на полях лежал толстым покровом и еще сверкал на закате дня, белая зимняя тишь окутывала нас с едва слышным звоном электрических проводов, натянутых на телеграфных столбах, снег на полевой дороге был твердо утоптан и хрустел под нашими подшитыми валенками.
Мы шагали в быстром темпе и говорили мало. Нам хотелось еще до темноты дойти до дома, но это уже было невозможно. Насыпной холм (курган), обозначающий для нас полпути, мы уже прошли, когда Роза схватила меня за руку и шепнула: „волки", при этом она приблизила свое лицо к моему и почти одновременно я воскликнула: „Твой нос!". Кончик её носа был белый, т. е. приморожен. Быстро потерев нос комочком снега и рукавицей, мы пошли дальше, придерживая перед лицом руку в рукавицах. Волков я тоже увидела, но они были так далеко от нас, что нам видны были только их горящие глаза. Мы уже знали, что это волки, не то можно было бы принять их за блуждающие огни.
Случалось не раз, что в бригадном стане нас будили среди ночи, мы подскакивали и по команде: „Младшим всем на крышу! И не забудьте взять тарахтелки!" мы брали свои жестяные миски и ложки, и забирались через пристроенный погреб на крышу. Волки обычно подходили небольшими стаями по пустоши в сторону конюшни, что рядом с нашим лагерем. Собственно, это была не конюшня, а огороженная площадка с крышей. В темноте мы видели только горящие огоньки. И мы начинали тарабанить по металлическим мискам или кружкам и кричать, визжать, свистеть что есть силы, а внизу, где всегда была наготове сухая солома, взрослые зажигали пучки соломы и бросали их в сторону волков, или прямо у конюшни разжигали большой костёр. Волки боятся огня, и они недолго выдерживали и уходили. Случалось, что они приходили уже под утро, тогда угасали их огоньки, и мы их видели, особенно когда они уходили по лежалому полю через высокую высохшую полынь, и мы видели их серые спины. Было два случая с весьма трагическим исходом. Один раз волки подобрались незаметно и унесли жеребенка, от которого утром только кости в поле нашли. Другой раз конюх проснулся, когда два волка уже вытащили жеребенка через изгородь, забили тревогу, но поздно: жеребенок был мертв. И наши слёзы уже не помогли. Никогда мы не слышали, чтобы волки нападали на людей, а вот теперь нас обеих охватил какой-то страх. Совсем близко друг от друга, мы обе, держа одну руку перед носом и кося глазами в сторону волков, шли четким быстрым шагом нашей деревне навстречу. „Через ложок мы уже как-нибудь перейдём", пронеслось у меня в голове не без страха. Перед самым логом мы коротко остановились, оглянулись крадучись, не видно ли светящихся огней слева, справа или в ложке, и ринулись через ложок, как будто волки гнались за нами по пятам. И вот уже мы услышали собачий лай в нашей деревне и увидели слева первый дом колхоза Ворошилова, а потом справа МТС нашего Кучука. Теперь мы пошли спокойным замедленным шагом вниз по дороге к речке, которая летом бывает совсем мелкой и её можно без проблем переехать на любой телеге, любым транспортом. Теперь она замерзла и покрылась снегом. На этом месте можно было бы вообще не признать, что тут протекает речка, а мы-то знали, что это наша речка Кучук. Сразу за речкой внизу Бикбулатов дом, где мы зимой живем. Мы с Розой договорились завтра, как можно раньше выйти из дому, чтобы при дневном свете дойти до Родино.
Домашние удивились моему приходу, они ждали меня только перед зимними каникулами, и всё-таки были рады меня увидеть. После объяснения причины моего прихода все какое-то время безмолвно смотрели на меня, потом Элла сказала: „Конечно, Лида, ты должна тоже принять участие. Обязательно". Я еще не совсем понимала, что она этим хочет сказать. Она медленно подошла к сундуку, открыла его и долго рылась на самом дне… и подала мне журнал мод за 1939 год (по-моему) с названием города Рига. Потом она сама полистала его, открыла и положила возле горящей коптилки на швейной машине. К моему огромному удивлению я увидела на двух страницах, может, 15–18 различных карнавальных костюмов. Мне она предложила выбрать, какой мне больше всех нравится. Мне запомнились такие, как „урожай", „весна в цвету", „звездная ночь", „снегурочка", „покоритель недр", „цыганка", а больше всех мне понравился костюм „шахматы". Но мне казалось совершенно невозможным изготовить любой из этих костюмов… И я спросила Эллу, нет ли у неё платья, в котором я могла бы пойти на этот вечер, без всякого костюмирования. Элла достала свое платье из черной шелковистой ткани, прямого покроя, с длинными рукавами грибком и узкими к низу, со вставкой мысом на груди до самой талии, без воротника и с поясом. Я померила его, бабушка Лиза сказала, что оно мне не идет, слишком широкое, а моя мама нашла, что рукава точно такие, как в костюме „шахматы". Мне же было трудно оценить, как сидело на мне платье, при свете коптилки и в осколке зеркала. Костюм, конечно, был очень красив, это признали все. Черная юбка ниже колен, узкая в талии и сильно расклешенная к низу с белыми квадратами в шахматном порядке, увеличивающимися от пояса книзу. На узко облегающей верхней части изображены несколько различных шахматных фигур, рукава внизу отделаны густым широким кружевным рюшем, так же отделана горловина с длинной вставкой, вокруг талии тугой пояс. На голове – фигура черного шахматного коня. Белые чулки, черные туфли на высоких каблуках. Фантастика. Дальше шла дискуссия о том, что понадобилось бы, чтобы смастерить это великолепие. Элла вспомнила, что она еще до войны скроила для Евгении, жены дяди Петра, платье из черной тонкой, но плотной ткани с юбкой в форме колокола. Элла считала, что это платье еще не дошито.
На следующее утро, когда я еще спала, Элла пошла к Евгении, чтобы разведать судьбу этого платья, и вернулась вместе с Евгенией и вместе с недошитым черным платьем. Юбка-колокол была уже сшита и даже подрублена, и как нельзя лучше подходила к Эллиному платью и по цвету, и по качеству. Еще раз обсудили возможность изготовления костюма „шахматы" и решили, что я возьму с собой в Родино всё имеющееся, что может понадобиться: платье, юбка, туфли, чулки, нитки черные и белые. Если же не удастся всё собрать, чтобы сделать костюм, то я надену только платье, или только Эллино, немного ушитое, или вместе с юбкой Евгении. Еще мне посоветовали обратиться в Родинскую больницу или медпункт и попросить перевязочные бинты или кусок марли, чтобы нашить клетки на шахматную юбку-доску. И напоследок Элла открыла сундук и достала кусок кружева, длиной 3 м и шириной 15–18 см, просто невероятной красоты. Элла не смогла умолчать, что она берегла его для своих дочерей, но когда я хотела ей вернуть их, она сказала решительно: „Нет, нет, возьми их с собой, ты должна себе сделать самый лучший костюм. Кто знает, представится ли еще когда-нибудь возможность применить эти кружева. Я знаю, что ты бережно используешь их". Мы обнялись. Я очень радовалась, и в то же время мне было неприятно, и чувствовала я себя как-то пристыжено. Мы жили в такой бедности, питались кое-как, жилище едва отапливалось, один из углов комнаты покрыт инеем, мы отодвигали на ночь наши спальные нары-кровати подальше от угла, спали в дневной одежде, не было постельного белья. Скудн