„Но это еще не всё, сестричка моя. Я ведь рассказала об этом Вале. И дружба наша прекратилась… А ты завтра пойдешь в школу. И на бал-маскарад ты тоже иди. Всем назло!" Такой возбужденной я Эллу еще не видела.
Мария обрадовалась нашему приходу. Младших детей я не узнавала. Виктору уже 4 года, Саше 7, Лиле 11, Марусе 14. Красивые, хорошего роста и хорошего здоровья дети пробиваются со своей полуслепой и полупарализованной мамой, моей сестрой, через крайнюю нужду…
В летнее время она теперь с Марусей, а то и со всеми детьми, пасла телят, и они приноровились заготавливать, хотя бы частично, на зиму сено для коровы. Зимой Мария не работала, с Марусей у них была одна пара валенок, Лилия и Саша делили вторую пару. Большим подспорьем была, безусловно, корова, так же, как и у нас. К счастью, Мария привезла сепаратор из Мариенталя и могла сбивать масло, которое частично меняла на хлеб. Моя мать тоже носила молоко к Марии сепарировать. Пока я развлекалась с детьми, Элла объяснила сестре истинную цель нашего прихода. И Мария пошла с нами, подав мне еще два свёрнутых мешка. Очень медленно, соразмерно с шагом Марии, мы в обнимку подкрадывались к стогу. Слава Богу, дорожка к стогу была уже протоптана, значит, мы были не первыми. Быстро мы выдергивали пучками сено и заполняли мешки – 4 мешка. Мешки тащили частично на спине, частично по снегу, и всё же мы добрались до избы Марии. Никого мы не встретили, и никто нас не видел. Немного передохнув, оставив один мешок у Марии, мы с Эллой смело понесли три мешка, как будто мы одолжили их у нашей сестры. И теперь мы никого не встретили, была ведь уже глубокая ночь. Нашей удачной операции „сено" мы радовались безмерно.
К завтраку на следующее утро мама сварила суп из смеси свеклы (или очистков) и еще чего-то (суп был красный). За это время я вырезала детали головы коня для моего костюма. После завтрака мама села за прялку. Шерсть Элла заработала за пошив чего-то. Потом будут связаны новые чулки и носки. Я сказала, что за время каникул я сама свяжу себе чулки. Мама взглянула на меня и покачала головой, она хотела сама связать. А я наблюдала за нашей мамой. Её очки были так изношены, потрёпаны, стекла тусклые и поцарапаны, вместо дужек очков – шерстяные нитки вокруг ушей, блузка с заплатками, фартук с заплатками и уже далеко не белый, как когда-то, а серый. А её пышные волосы, хотя и седые, осанка и вся её фигура смотрелись грациозно. За прялкой она сидела прямо, держа голову немного назад.
Когда мы на следующий день пришли в Родино, я сшила черными нитками детали головы вместе, покрасила их растворённой в молоке сажей, нарисовала тушью глаза и ноздри. Анна и вся семья Штауб восхищались шахматным конём, и мне он тоже показался удавшимся. И еще я раскроила вдвое сложенные бинты на квадраты. Весь следующий день я была занята шитьем. Сложнее всего было с квадратами, для каждого ряда нужно было загладить сначала квадрат другого размера. Этим занимались, по моим указаниям, Анна и Амалия.
К вечеру всё было готово. Шахматная доска-юбка была едва заметно пришита в линии талии к платью. Кружевные воланы пришиты к вырезу до пояса и к низу рукавов. Маска для лица тоже была готова. Амалия побежала к Ноне, сказать, что может прийти – всё готово. Теперь я всё надела. Пояс сзади завязывался бантом. Всё было черно-белым, кроме туфель моей мамы, они были коричневые и были мне малы. Элла не предложила мне сама свои моего размера туфли, а я не посмела попросить, думала, и в маминых вытерплю.
Нона заявила уверенно: „Ты будешь лучше всех!"
„Не надо мне лучше всех, чтоб только не стыдно было среди всех". Теперь мы попросили Нону снять пальто, но прежде она достала свои лакированные черные туфли, надела их, сняла пальто, и мы все признали её восхитительной. В хорошо сшитом платье из черного панбархата она казалась и повыше и еще потоньше.
Свои туфли, голову коня и маску я во что-то упаковала, поверх белых чулок надела шерстяные, вступила в свои валенки, надела много раз чиненое, но теплое пальто, голову повязала двумя платками, и мы с Ноной пошли в школу – на бал-маскарад. По дороге Нона была необычно молчалива, задумчивость вдруг сменила её привычную словоохотливость, в которой я порой находила особую прелесть. Что-то её тревожило. Мысленно я спросила себя, не я ли тому виной, а вслух сказала, что она какая-то другая сегодня, и спросила, в чем дело. Она ответила: „Ты моя лучшая подруга, Лида, и я знаю, что тебе я могу доверить свою тайну. Я влюблена". – „Ну и что?" – вырвалось у меня без всякого желания что-нибудь еще от неё услышать. Пугала мысль, что на такое откровение следует своей подруге тоже доверить свою тайну. Это нет. Я немка, и я не должна полюбить такого парня, „который мне нравится". Нет. „И почему я только такая маленькая? Он высокого роста, а я как гном рядом с ним". Сдерживая смех, мне хотелось её успокоить и привести в пример мою мать с моим отцом. Вместо этого я спросила: „Из нашего класса?" Она кивнула. „Павел Братчун". У меня перехватило дыхание. „Он же самый-самый лучший, ты не находишь? Может, ты его еще не так хорошо знаешь, а я с ним была в 8-м классе вместе и была тогда уже влюблена… Почему ты молчишь? Как ты считаешь? Скажи что-нибудь". – „Что я могу тебе сказать, Нона? Но то, что ты, по твоему мнению, ростом не удалась, не имеет к этому никакого отношения. Моя мать намного-намного меньше моего отца. И что? Я даже представить себе не могу, чтобы мама была выше ростом, только такая она должна быть". Это всё, что я могла сказать своей подруге в утешение. К счастью, мы уже дошли до школы. В небольшом коридоре, где была встроена гардеробная, Нона тут же сняла пальто, шапку, валенки и каким-то незаметным образом свои шерстяные штанишки, сдала их в гардеробную и надела свои лаковые туфли на высоком каблуке, поправила волосы и с удивлением посмотрела на меня, почему я не раздеваюсь. Я стояла перед дверью в зал, усиленно раздумывая, как бы мне уговорить Нону остаться на этом „балу" без меня. Ни малейшего желания не осталось на нем присутствовать.
„Нона, милая, я пойду домой". – „Что-о-о-о?"
В этот момент появилась перед нами наша завуч Ирина Ивановна Ионова. Она преподавала у нас математику и была любимой учительницей класса, для Розы и меня особенно – так мы считали.
„Нона, ты прекрасно выглядишь, просто прелесть. Лида, а ты почему не раздеваешься? Пойдем, я тебя приглашаю на первый вальс". Она хотела расстегнуть мое пальто, на что я резко соединила полы пальто, а она заметила мою шахматную юбку. „Так ты в костюме. Пойдем в учительскую, там собрались уже все костюмированные". Но тут же, улыбнувшись, подхватила меня к танцу, и мы провальсировали круг до учительской (я – в подшитых валенках, в старом пальто с заплатками, в платках и с сумкой с шахматным конём и туфлями, а Ирина Ивановна – в элегантном платье с круглым вырезом, бледно-розового цвета, которое очень ей шло и молодило её). В учительской я пыталась ей объяснить, что мой костюм еще не совсем готов, и мне его наверно не следует показывать, потому что он такой уродливый. Учительская была полна девочек, в основном, в костюмах. На нас никто не обратил внимания. Кое-как мы нашли немного места в заднем углу. Ирина Ивановна настояла, чтобы я как можно скорее переоделась. И я послушалась. Для пальто не нашлось крючка, я его положила на свободный стул, который, как я потом узнала, был оставлен для Валентины Андреевны, платки затолкала в рукава, валенки с моими тёплыми чулками и штанишками задвинула под стул. Затем с трудом поместила свои ноги в белых чулках в малые мне мамины туфли, надела маску с кружевной занавеской и лошадиную голову. Ирина Ивановна смотрела на меня молча и очень внимательно, что меня побудило к мысленному вопросу: зачем я пришла?
„Валентина Андреевна! – позвала Ирина Ивановна. – Идите, пожалуйста сюда". В.А. была занята своими подопечными и нас до сих пор не заметила. Теперь она, крайне удивленная, стояла передо мной. „И кто ты такая?" – „Это Герман. Она хотела домой вернуться, так как находит свой костюм безобразным". – „И кто тебе это всё изготовил?" – „Это всё она сделала сама", – опередила меня Ирина Ивановна и ушла, сказав, что она ответственна за порядок в зале.
„Всё уже готово", – Валентина Андреевна осматривала меня с головы до ног. – „Нет. Этот бант надо еще на голове сзади прикрепить, чтобы волос не видно было".
Валентина Андреевна сняла со своей груди иголку с черной ниткой, где к платью была заколота еще иголка с белой ниткой, и закрепила к моей маске сзади большой черный бант, сделанный мной из куска материи от платья тёти Жени.
Ровно в 21:00 час открылась дверь, и наша костюмированная колонна двинулась по узкому коридору в зал в сопровождении замечательного марша (не исключено, что из „Аиды" Верди), исполняемого музыкальным квартетом семьи Роор. Шествие открывала пара из восемнадцатого века в белых завитых париках, изготовленных В.А. и со всеми соответствующими атрибутами, короче, в замечательных костюмах и с изящными поклонами и реверансами. Я завершала это шествие. Раздавшееся дружное „у-у-у" при моем появлении не произвело на меня определённого впечатления, мне теперь было всё равно, коль уже я вышла в этот зал, как гласит поговорка, „взялся за гуж, не говори что не дюж". Два или три раза мы медленным шагом обошли вокруг „елки" (елкой нашей была оголенная стройная берёза с красивейшим белоснежным, с чёрными штрихами, стволом, и украшена она была самодельными цепями и фонариками из газетной и – редко – белой бумаги) под музыку марша, затем сменившийся на мелодию вальса, и уже закружились костюмированные вместе с не костюмированными пестрыми парами. Меня пригласил особенно высокого роста мальчишка из нашего класса, причем на „вы". Он меня не узнал, конечно, и смотрел, странным образом, не мне в лицо, а лошадиной голове, как будто я только шахматная фигура. И последующие мои партнеры по танцам так же поступали. На все их вопросы, кто я такая, я отвечала молча, вращая головой туда-сюда.
Хотя я, после доверительного откровения Ноны, была намерена забыть Павла на