Опять начались репетиции. В этот раз я должна играть пожилую женщину, которая посвятила жизнь своему знаменитому брату – ученому профессору. Не совсем моя роль, но всё-таки мне хотелось её сыграть. Кроме этого мы должны были к предстоящим выборам повторить „Юность отцов" и подготовить спектакль к роману Ал. Фадеева „Молодая гвардия".
За неделю до выборов состоялась последняя репетиция, прогон „Юности отцов", затянувшийся до полуночи. И получилось так, что только Павел и я шли в одном направлении домой. Когда дошли до перекрестка, где ему надо было повернуть направо, я спросила: „Ты же здесь где-то живешь?"
„Да, но я провожу тебя до дому, очень поздно уже". – „А я не боюсь. Что тут может случиться за пять минут?" – „А если вдруг всё-таки какое-нибудь чудовище из-за угла выскочит…" – шутливым тоном произнес Павел. Он снял рукавицы, сунул их под мышку, растопырил согнувшиеся пальцы, стал передо мной, состроив страшную гримасу: „Вот тогда ты испугаешься и узнаешь, что такое страх". – „Я уже и так испугалась и знаю, что такое страх, – громко смеясь, ответила я. – Тебе бы на сцене играть Змея Горыныча – все бы со смеху попадали". Я не переставала смеяться, а он вдруг очень серьезно спросил, почему я не прихожу на вечера танцев. Это было так неожиданно, что я ничего не нашла сказать, кроме „просто так". Мы уже стояли в нашем дворе, в трех-четырех шагах от ступеней. „А завтра ты придешь?" – „Нет. Завтра я пойду домой, в Кучук". И ему захотелось знать, пойду ли я пешком в эту дальнюю дорогу или поеду как-нибудь, и как часто я хожу домой. Так в разговоре мы перешли на тему языков – русского и немецкого. Он сказал, что знает многих из немцев Поволжья, но никто так хорошо не говорит по-русски, как я, без малейшего акцента. Мне было неприятно говорить об этом, и он перешел на скороговорки, русские скороговорки. Помню только:
1. Купи кипу пик.
2. Расскажи мне про покупку, про какую про покупку, про покупку, про покупку, про покупочку свою.
3. Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали.
4. Шла Саша по шоссе и сосала сушку.
Так мы стояли уже довольно долго на морозе, сами мёрзли, челюсти сводило от мороза, скороговорок и смеха.
Потом я услышала, как в нашей пристройке едва слышно скрипнула дверь – это моя хозяйка. Теперь – стоп! Надо домой. „Счастливого пути в Кучук и обратно". Осторожно я вошла в комнату, хотя знала, что Саша не спит, и муж её тоже.
Некоторое время я лежала без сна. Это был первый мой вечер с Павлом здесь, в Родино, и меня впервые в жизни проводил до дома молодой человек. Была еще ночь, когда мы с ним спали рядом в полевом стане, но это совсем другое. То, что сегодня – было так хорошо, так весело и непринужденно, ни к чему не обязывало. Мы можем быть просто хорошими друзьями. Всё другое – вон из головы, из мыслей. У него должно быть светлое будущее. И никаких помех! Особенно такой, как эта немка из Мариенталя.
На следующее утро я ожидала, что должна буду объяснить свой поздний приход домой, но Саша, после того как её муж закрыл за собой дверь, сказала, приветливо улыбаясь: „Наконец-то я тебя хоть увидела с парнем вместе. Хороший мальчишка, по мнению ваших учителей, самый лучший". Я пыталась ей объяснить, что мы совсем не пара, а случайно так получилось, что мы вместе пошли. „Хорошо, хорошо. Собирайся в школу". Школа зимой начиналась в 9:00 часов, после уроков пришлось поторопиться, чтобы успеть засветло добраться. Мороз немного сбавил, и я бодро зашагала, держа путь на Кучук. Всю дорогу у меня было ощущение удивительной лёгкости во всём, вспоминались вчерашние шутки Павла, наш неудержимый смех по поводу скороговорок… и его вопрос, как часто и как я хожу в Кучук. И ноги словно сами меня несли, иногда даже вприпрыжку.
В воскресенье утром меня разбудила мать. „Похоже, будет буран. Или ты останешься дома, или надо немедленно выходить".
Надо идти. Если разразится буран, то он продлится, как обычно, три дня. В спешке я позавтракала и собралась в дорогу. Так как в Родино у меня осталось еще немного муки, котомка моя получилась совсем лёгкой. Мама пришла опять с улицы и сказала, что ветер дует со стороны Родино и мне придется идти против ветра. Её глаза выражали тревогу, беспокоилась она обо мне. На улице я сказала: „Мама, это же еще только лёгкая позёмка, видишь, еще светло, и если что, мне остаются всё-таки телеграфные столбы".
Я ушла. Мама стояла у двери маленькая, встревоженная, и смотрела мне вслед. В селе ветер сдувал снег только по поверхности, и я уже подумала, что он может еще успокоиться, но чем ближе я приходила к окраине села, тем крепче был ветер. За селом он дул с такой силой, что идти прямо (выпрямившись) было уже невозможно. Основное направление ветра не изменилось, я шла против ветра, телеграфные столбы были видны, хотя снежная буря поднималась всё выше и не шла ни в какое сравнение с позёмкой, при которой я надеялась дойти до Родино. Чем дальше, тем труднее стало идти. Ветер, казалось, дул со всех сторон и поднимал вихри снега вокруг меня. Чтобы определить его направление, надо остановиться, да, он дул мне прямо в лицо. Вскоре я заметила, что впереди меня только один столб, остальные исчезли. Я стояла между двумя столбами, один я оставила позади, другой показывает, куда мне идти. Дорогу занесло, и я не знала, иду ли по дороге или где-то рядом. И как далеко я ушла от села? Прошла ли уже холм, указатель половины пути?… Только столбы и направление ветра… Еще один столб и еще один… И больше я их не видела.
Теперь я осталась одна с бушующим, завывающим снежным ураганом и упорно ступала дальше. Голова моя была обвязана двумя или тремя платками, и только для глаз оставалась щель, её приходилось периодически очищать от снега. Это требовало какого-то напряжения, надо было рукавицу снимать… может, у меня просто уже не было настроения, бодрости духа… Я видела только густую серую вихрящуюся массу и слышала то более, то менее громкое завывание ветра… Может быть, весь мир теперь окутан этим бушующим бураном. Всё исчезло, только этот страшный буран завывает вокруг земного шара, и я осталась одна-единственная… Мне бы сейчас полежать… Нет, этого нельзя, только вперед, и топала дальше. Пока сама по себе не упаду, думала я.
Стало совсем темно, только не знала я, какое сейчас время дня. Я не могла себе представить, что это уже поздний вечер или ночь. Из дома я вышла в начале 10-го утра, обычно я одна, или вместе с подругами, проходила до первого дома в Родино за два часа, если я теперь уже 4–5 часов в пути, то еще не может быть темно. Это всё от бурана, тучи на небе так сгустились, что кажется темно. А может, я уже совсем близко от Родино? Село такое большое, и я не могла пройти мимо, считала невозможным отклониться вправо или влево от села. Только терпения еще надо… И переступала ногами, пока сама не упаду, снова подумала я. Только не терять надежду. Хотя… ведь нету больше Родино, ничего больше нет… кроме меня и этого бурана…
Вдруг сильным порывом ветра что-то прибило к моим ногам, к голенищам валенок, но я всё равно почувствовала, что это что-то очень гибкое, тёплое и живое было. Вне себя от радости, я присела немного. Это была лиса, живая лиса, такая красивая, но маленькая. Всей силой она хотела от меня оторваться, потому наверное, что я хотела взять её на руки… Но новый мощный порыв ветра с другой стороны – и не стало моей бедной лисички. Куда её понес теперь этот шквал? Я не могла определить, в какую сторону рвануло её от меня. И мне надо туда, и я крутилась на месте, пока не решила – только туда. Я теперь знаю, что я не одна, что есть еще лиса… Такая маленькая, а как еще борется… а я уже было раскисла. Теперь нет, собраться только духом и идти, пока… И я шла туда. Лиса не выходила из головы. Еще в Мариентале в первом классе мы пели песню:
Fuchs, du hast die Gans gestohlen
Gib sie wieder her, gib sie wieder her,
Sonst wird dich der Jäger holen
mit dem Schießgewehr.
Sonst wird dich der Jäger holen
mit dem Schießgewehr.
В немецком языке лиса – мужского пола – der Fuchs. А моя лисонька не украла гуся, как в песне, убеждала я себя, и чувство, что лиса моя где-то со мной рядом, не покидало меня.
Потом я вдруг упала. Лицом в мягкий снег. Как хорошо… „Небесный покой", пронеслось в голове. Но в снегу не так-то просто дышать, подняла голову и почувствовала, что мои ноги лежат выше, чем голова, и они упираются обо что-то твёрдое. Мгновенно я повернулась и потянулась за этим твёрдым. Это была жердь! Жердь от изгороди, какими в Кучуке огорожены многие дворы. Jesus und Maria – я как будто услышала голос моей матери. Обхватив обеими руками эту жердь, я подвинулась по ней влево, но она ушла в снежный сугроб, правда, небольшой, и я его разгребла руками и добралась до угла рубленого дома! Спасибо тебе, Боженька! Gelobt sei Jesus Christus.
Ощупью двумя руками вдоль стены, добралась до следующего угла, на третьей стене увидела едва освещенное окно. На мой стук никто не отреагировал. Поднялась на крытое крыльцо в две ступени, постучала, как могла громко в дверь, заскрипела внутренняя дверь, последовал вопрос: „Кто там?" – „Откройте, пожалуйста, я из Кучука иду, заблудилась, хочу только спросить, куда я пришла". Послышалось, как вынимался засов, открывались крючки. В дверях стояла женщина в валенках, в накинутом на плечи большом платке. Увидев меня, перекрестилась, сказала, что я в Родино пришла, что если бы я чуть левее еще отклонилась, то ушла бы дальше в степь и уже ни до куда не дошла бы. Поманила рукой: „Заходи, у нас переночуешь".
Я объяснила коротко, что мне утром в школу, и где я живу. Оказалось, что её дом совсем недавно построен, он стоит на самой окраине села как последний дом улицы Советской. Эта улица пересекает главную улицу имени Ленина в центре Родино, почти рядом с моим жильем, но до центра надо еще шагать километра три. Это ничего, это я запросто преодолею, в селе буран не такой уж страшный.
Женщина быстро оделась и проводила меня до следующего дома этой улицы, а оттуда дома уже близко следовали друг за другом. Распрощавшись со своей благодетельницей, окрыленная радостью выпавшего мне счастья, я быстро дошла до дома. Буран так же бушевал, вынуждал меня то приседать, то прислониться к стене какого-нибудь дома, но мне было всё ни по чем, я дошла. Саша еще не спала, и Сашина мать тоже была здесь. Она нередко приходила, помогала Саше при стирке, готовила пищу и оставалась ночевать. Сейчас она помогла мне раздеться, громко причитая при этом. А мне хотелось только