здействие и иногда я игнорировала свои задания, чтобы с Любой по душам поболтать.
Люба выросла далеко от Родино, в маленьком селе другого, не Родинского района. Её отец погиб на войне, мать пробивалась в колхозе, с перерывами Люба закончила семь классов и работала потом табельщицей (или контролёршей). В это время вернувшийся после войны Пётр увидел на каком-то мероприятии эту девушку. Последовало объяснение в любви, а затем предложение жениться. О своей любви к Петру, который лучше всех, красивее всех и умнее всех, Люба не могла говорить без слёз. После женитьбы они перебрались в Родино, где он, как участник войны, получил в райисполкоме работу страховым агентом и к тому же эту хорошую квартиру. Люба была вне себя от счастья. Первый год прошёл как во сне, он каждый вечер приходил домой, независимо от расстояния до села, в котором он в этот день работал. Иногда приезжал на попутных, иногда на велосипеде или пешком. „Теперь он приезжает только по субботам", – сказала Люба так грустно, что у меня чуть слёзы не выступили. Об этом рассказала мне Люба несколько недель спустя. До этого она всё интересовалась, почему у меня нет друга, любимого человека. „Такая девчонка… тебе 19, в твоём возрасте я уже была замужем и ребёнок был. Что, у вас в школе нет мальчишек? Или в классе?" – „Есть. В нашем классе 12 мальчишек и 5 девочек, и ни у одной из нас нет друга". Люба только качала головой, не могла она этого понять.
В январе, после моих каникул, при морозе 40 отелилась у них корова. Телёнка принесли в комнату и положили на слой соломы возле двери перед печью. На следующий день он уже сухой стоял на ногах, хотя не совсем твёрдо. Я его гладила и похлопывала, подводила к нему Наташу, чтоб она погладила телёночка. Малышка радовалась и звонко смеялась. Люба только насмешливо улыбалась, говорила, что я наивна как ребёнок. Неделю, по-моему, находился телёнок в квартире. Наташа уже привыкла и сама подходила к нему. Однажды я погладила телёнка по спине, обняла его и поцеловала в лоб, затем пошла к столу, чтобы делать уроки. „И не стыдно тебе?" – раздалось. „За что?" – испуганно спросила я. „Телёнка целовать. Парня тебе надо обнимать, к себе прижимать и целовать, а не телёнка". – „Люба…" Я смутилась крайне, а Люба очень серьёзно продолжила: „Это же не нормально, что ты не интересуешься мальчишками, я уверена, что многие в школе влюблены в тебя". Что мне ей ответить? Что… я же немка, и мне нельзя любить парня, который мне нравится? Она же знает кто я, почему она этого не понимает? А я не хотела об этом говорить, будто я жалуюсь на свою судьбу, как немка из России, из страны, в которой все могут быть только счастливы. Не хотелось мне уже делать задание, легла я на свою койку, повернулась к стене… На стене над моей кроватью (шириной 60 см) вместо ковра висел большой плакат – один из тех, которые Любин муж распространял по району. Мой плакат-ковёр призывал к восстановлению разрушенного войной народного хозяйства страны в 5 лет. На фоне строительства высотного здания с новейшими кранами и другими механизмами стоит молодой человек в очках, в кепке с козырьком и с логарифмической линейкой в руках. Взгляд его задумчиво обращён куда-то вдаль. „Посмотри, Люба, вот это мой жених, за него я бы вышла замуж". Медленно я провела рукой по картине, по изображению молодого человека, по-видимому, инженера-строителя.
„Когда-то он придет, и я пойду с ним…" Безусловно, это была шутка, но это было и какое-то обещание. В первый раз я посмотрела внимательно на этого молодого человека. Я искала в нём сходство с Павлом. Находила ли его? Скорее всего, нет… И какие глупые мысли только не лезут в голову! И к чему ломать себе голову над этим? Домашнее задание не выполнила, может, завтра получила бы пятёрку по математике…
Глава 8
На новогодний вечер я не осталась. Собственно, была я только один раз в жизни на так называемом бал-маскараде. Это был новогодний вечер с 1945 на 1946 год, на котором я была в костюме „шахматы".
Теперь же я шла домой в наилучшем настроении. Моему новому жилью все, конечно, обрадуются. И в клубе я опять приму участие в большом представлении. Мама и бабушка Лиза действительно обрадовались, но Элла как-то равнодушно отнеслась к моему сообщению. Зато на ужин приготовили в честь моего прихода жареную свинину по-мариентальски. За две недели до этого зарезали поросёнка, теперь у нас было мясо, сало и смалец, и я могла взять немного с собой в Родино. Это была радость! С 1941 года не было мяса, кроме случая, когда корову сестры Марии пришлось зарезать. Теперь мы встречаем 1948 год. Опять воспоминания, разговоры о тех, кто уже никогда не вернется.
На репетициях я встречалась с Верой Шевченко и Маней Цапко, которые тоже принимали участие в представлении. С Верой мы особенно подружились и впоследствии встречались постоянно, если наши посещения Кучука совпадали.
Наше представление опять прошло с успехом, и после каникул меня увезли в Родино на санях в конной упряжке.
Моя школьная жизнь шла своим чередом, без особых происшествий. Я не считалась одной из лучших и не хотела быть в лучших, а слабой ученицей я никоим образом не была. Случалось, что учитель математики на контрольных работах рассаживал всех по одному и варианты распределял по партам. Я не раз решала сначала чужой вариант и передавала два экземпляра – одному и другому нуждающемуся. Потом решала свой вариант – не всегда до конца. Один раз учитель дал три варианта. Сначала решила два чужих варианта, передала, а на свой вариант не хватило времени, решила только одну задачу и получила тройку. Даже самой смешно было – тройка по математике. Все знали, что я за оценками не гонюсь. Один из мальчишек как-то сказал: „Тебе всё равно не нужны хорошие оценки. Зачем?" В самом деле, зачем? Мне нравилось решать трудные задачи, и я их охотно решала.
По немецкому языку я, само собой разумеется, была лучшей, и проявляла всё больше интереса к этому предмету. Мне хотелось основательно изучить немецкую грамматику. Пока я жила у Моти, мне хотелось оставить игру в театре, а здесь у Любы об этом речи быть не могло. Подготовка к следующему представлению навсегда осталась в моей памяти.
Во время одного школьного вечера я неожиданно увидела Павла, он подходил к нам, девчонкам, когда мы в плотном кругу весело болтали.
„Можно пригласить?" – услышала я, когда заиграла музыка. После танца он взял из внутреннего кармана пиджака маленькую книжечку и сказал, что он хотел бы со мной об этом поговорить. Мы сели на одну из свободных скамеек у стены. „Мне поручили подготовить с тобой эту пьесу. Одноактную". Он протянул мне книжку. „Кто это тебе поручил? Валентина Андреевна?" – „Нет. Она тут ни при чем". Я посмотрела, полистала немного. Название „Находка". „И только два действующих лица? – удивилась я. – А кто режиссёр?" – „Никто, – сказал он и добавил: – Валентина Андреевна читала пьесу и считает, что мы сами справимся". Мне это показалось смешным, и я впервые посмотрела на Павла с недоверием. Как он мог на это согласиться? В Кучуке – да, там и мне доверяют ставить спектакли, а здесь… здесь Валентина Андреевна всё проверяет, дает характеристики персонажей, указания по исполнению ролей. Мне она редко делала замечания и не давала особых указаний; тогда я это объясняла её ненавистью ко мне, она просто игнорировала меня. Теперь я должна играть вместе с Павлом и без её помощи.
Это была комедия, или лирическая комедия, имя автора я забыла. Перелистывая и понемногу читая, я заключила, что представление займёт час времени. Павел тоже так считал. „Возьми её с собой, я свою роль уже переписал. Если согласна, встретимся, может быть, во вторник в половине шестого?"
Свою роль я тоже переписала и вернула во вторник Павлу книжку. На его вопрос, нравится ли мне пьеса, я ответила да. В самом деле, это была интересная комедия, с юмором и остроумно и хорошо написана. По содержанию, может быть, немного банально.
Молодой человек, участник войны, получив после войны отпуск, отправляется на поиски дочери погибшего друга И. Степанова, который перед смертью попросил его позаботиться о его дочурке. Молодому другу же надо было со своим батальоном идти дальше на запад. Это было незадолго до окончания войны. У него был адрес друга, и он знал, что жену друга расстреляли во время оккупации Украины, а дочурка Валюта одна осталась. Он понятия не имел, в каком возрасте Валюта. Перед поездкой он заполнил свой чемодан детскими вещами на возраст, на всякий случай, от 6 месяцев до пяти лет. Так он появляется однажды в воскресное утро уже в третьем детском доме, где он надеется наконец-то найти Валюту. В комнате ожидания встретились они, будущий удочеряющий отец и дежурная медсестра. Между ними состоялся крайне напряженный, захватывающий и увлекательный разговор, который прерывался несколько раз телефонными звонками отца медсестры. В детском доме были две или три сиротки – девочки с фамилией Степанова и по имени Валя в возрасте от одного до 4-х лет, но ни на одной из них они не сошлись, ни одна не подходила к имеющимся данным. В заключение выяснилось, что друг Иван Степанов тогда остался живым, и теперь совсем бодро разговаривал по телефону, сначала со своей дочерью Валентиной – медсестрой – а потом и с самим молодым фронтовым другом. От неожиданности молодой человек не нашелся, что делать, кроме как крепко обхватить медсестру руками, приподнять и закружиться с ней по комнате и выкрикивать: „Нашел! И я её всё равно увезу!"
„Это мы еще посмотрим", – отвечает она. При этих словах занавес закрывается.
После нескольких читок начались репетиции на сцене. Инсценировка пришла сама по себе. Если действие происходит в одном лишь помещении и декорация состоит всего из 4–5 стульев, одного стола и одного телефонного аппарата на этом столе, то нет необходимости получать указания, когда тебе надо сесть, или встать, или взволнованно туда-сюда бегать.
Мы играли без суфлёра. На репетициях мы заканчивали представление без того, что он её обнимает. Со словами „Нашел! И я её всё-таки увезу!" он подходил ко мне, а я со словами „это мы еще посмотрим" отступала назад. Занавес закрывался. Так было на генеральной репетиции.