Глава 10
Учительский коллектив нашей школы состоял в тот год из 12–13 человек. На зимнюю конференцию учителей района, которая всегда проходила в начале января во время зимних каникул, должны были явиться от нашей школы 5–6 учителей. Я, как начинающая, тоже должна была поехать. Большие сани-розвальни в двуконной упряжке предоставил нам один из трех колхозов по распоряжению сельсовета. Это было в январе 1949 г. После конференции мы должны были все встретиться в столовой на проспекте Ленина/угол улицы Советская, там же должна была стоять подвода. Во время конференции я сидела с Ольгой Кравченко. Павла не было, у него были экзамены в институте, где он учился заочно. Ольга спросила меня в последний день конференции, приду ли я на учительский вечер сегодня, она бы очень обрадовалась. „Нет, Ольга. Я поеду домой сразу после конференции. Но ты же не одна, твой друг обязательно придет".
„Слушай, боишься ты его? Не надо его бояться, он хороший парень".
„Я верю тебе, Оля, но я поеду домой". И как же я удивилась, когда моя хозяйка Саша задала мне такой же вопрос, как Ольга, почему я не хочу остаться, когда ей – Саше – очень хотелось бы пойти на этот вечер. Я была крайне удивлена: Саша – и на танцы. Но не устояла, и мы пошли на вечер в школу. Пришли мы с опозданием и едва нашли место, где повесить куртки. Когда мы вошли в зал, музыка умолкла, и я увидела Ольгу с её другом. С трудом мы пробрались через эту суматоху к ним.
„Ты всё-таки пришла", – Оля громко засмеялась. И уже зазвучал вальс, и Ольга с другом закружились по залу. Я хотела Сашу пригласить, но вдруг оцепенела от изумления. В открытой двери учительской комнаты появилась личность в военной форме, это был Виталий.
Я быстро отвернулась, будто я его не видела, и взяла Сашу за руку. Но он уже стоял передо мной. Элегантно, с лёгким поклоном он пригласил меня к танцу. Саша высвободила свою руку и отступила назад. Ни слова приветствия, ни единого слова. Я почувствовала лёгкую дрожь в его руках, да и я была взволнована от такой неожиданности. Никто из нас не произнес ни слова во время этого вальса. Саши уже не было… Ольга махала нам с другой стороны зала. Виталий держал мою руку в своей, как будто он боялся, что я сбегу. Короткую паузу между танцами мы простояли, молча, рядом, он так же держал мою руку. И только во время следующего танца он заговорил, сказал, что он очень рад, что встретил меня и спросил, может ли он проводить меня до дома. Мне следовало бы ответить „нет" и этим раз и навсегда было бы всё выяснено и расставлено по своим местам…
„Да, почему же нет?" – ответила я. По дороге домой я спросила, знает ли он мою хозяйку Александру Михайловну. „Нет, почему ты спрашиваешь?" – „Потому что она так упорно настаивала, чтобы я пошла с ней на этот вечер. Может быть, она знала, что ты там будешь?" – „Этого я не знаю, – смеясь, ответил он, – но передай ей мое сердечное спасибо за это".
Январский трескучий мороз не позволял постоять во дворе, об этом думать даже было невозможно, и Виталий спросил, не могли ли мы завтра утром у него дома встретиться. „Нет, это… нет. Ты можешь ко мне прийти, Саша не будет возражать, я уверена, тем более что её мать с маленькой Валюшей сейчас находятся у Сашиной сестры".
Саша одобрила мое предложение, ей очень хотелось бы ближе узнать этого молодого человека, о котором мечтают все молодые учительницы.
Виталий пришел в начале десятого, было воскресенье, и он знал, что мне надо в 12:00, не позднее полпервого, отправиться в Кучук, чтобы при дневном свете дойти до дома. Мы с Сашей уже позавтракали, но Виталий не отказался от чашки чая. Мы сидели рядом и наблюдали, как он так непосредственно и аппетитно принимал весьма скромный завтрак: хлеб с маслом и чай. Это был первый случай, когда молодой человек меня посетил в моём месте жительства. Он поблагодарил Сашу, я хотела посуду убрать, но Саша со словами „я сама, а ты посиди", унесла посуду в переднюю комнату. Он смотрел на меня в упор, я не отворачивала взгляда, но глубоко сожалела, что вчера позволила ему проводить меня до дому.
„У нас так мало времени, Лида", – сказал он тихо. Вошла Саша и объявила, что она сейчас пойдет за дочерью и вернется только вечером.
„Если ты уйдешь, ты знаешь, куда ключ положить, если останешься – обед на плите".
Теперь мы остались вдвоём, и мне стало боязно. Не его я боялась, а саму себя. Предчувствуя, о чём предстоит разговор, я боялась, что не найду правильного ответа. И мои собственные чувства казались мне не вполне ясными… Как бы я повела себя, если бы не была немкой? Этот вопрос тревожил и мучил постоянно… и я никогда не находила ответа на него.
После короткого трогательного объяснения Виталий сделал мне предложение. Я молчала. „Ты не отвечаешь? Не желаешь, чтобы я был твоим мужем". – „Нельзя тебе на мне жениться, Виталий. Неужели ты это до сих пор не понял?" – „Кто мне может запретить на тебе жениться? Только за то, что ты немка? Я изучаю основы марксизма-ленинизма, в которых установлены равные права всех граждан СССР. А ты родилась в России, выросла, ты учительница в советской школе – было бы просто нелепо не иметь права на тебе жениться". Я только качала головой. „Всё это не имеет никакого отношения к немцам Поволжья, к российским немцам". – „Это заблуждение. Я обещаю тебе, через три месяца после распределения я приеду как офицер с направлением и мы… Лида, желаешь ты быть моей женой?" – „Да, я стану твоей женой, если у тебя будет разрешение от твоих командиров или от НКВД…" Он не дал мне дальше договорить: „Значит да. Отныне ты моя невеста. Мне бы хотелось тебя моей матери представить, есть у нас еще время?"
Нет, у нас не было времени, и я не хотела быть представлена его матери, потому что я знала, что мы никогда не поженимся. Еще около получаса я слушала его фантастические размышления о нашей будущей жизни. И мы пошли. Еще он спросил, по какому адресу ему писать письма. Я взяла со стола лист бумаги и написала: Алтайский край, Родинский р-н, Степной Кучук, школа. Герман Лидии Александровне. Потом он спросил, может ли он поцеловать свою невесту. Я подставила ему щеку. Ему хотелось бы проводить меня до Кучука, нет, этого я не хотела, т. к. ему на следующее утро надо было уезжать. А я привыкла ходить одна, кроме того, я была в валенках, он же в кожаных сапогах. Немного не дойдя до комендатуры, я остановилась и попросила его вернуться. „Через две недели ты уже получишь письмо от меня", – пообещал он. Он снял варежки, провел по моему лицу руками… „До скорого свидания". Я стояла и смотрела ему вслед – твёрдым четким шагом он удалялся от меня…
Отметившись в комендатуре, с некоторым облегчением, и в то же время, с нежеланным чувством щемящей тоски, я зашагала в сторону Степного Кучука. В морозном воздухе шаги мои гулко раздавались над далекой, сверкающим снегом покрытой степью. И я, как могла, радовалась моему селу, моей работе, моим ученикам, моей семье.
Две недели прошли. Не то, чтобы я с нетерпением ждала его письма, нет. И всё же не хотелось верить, что он меня оставит без ответа, каким бы горьким он ни был. Это не в его характере, не по его нраву – в этом я была уверена. Письмо пришло в начале марта.
По дороге в школу я проходила мимо сельсовета, секретарша меня увидела и вынесла мне письмо. Повернув за угол дома, я прижалась спиной к стене, где не было окон, вскрыла и прочла письмо – один раз и еще раз. Разорвала его на мелкие кусочки и пустила по ветру через ярок. Медленно пошла в школу, через несколько минут начнется мой урок… Я же всё знала наперёд, и почему же всё-таки так горько… и так больно. Нет, нет. Не раскисать! Я уже привыкла глотать горькие слёзы.
Ученики, по-моему, заметили, что меня что-то подавляет, что не удавалось мне концентрировать внимание полностью на уроке. И не удивительно: в голове у меня непрерывно проходили отдельные фразы из письма: …я обязан, ты была права, мы не должны быть вместе, ты встретишь достойного тебе, преданно служить своей родине… Последний урок – рисование – был у меня в пятом классе. К доске я вызвала свою племянницу Тоню, чтобы она с мелом в руке была моделью для всего класса, для рисования с натуры, так же как я когда-то в пятом классе стояла у доски и меня рисовали. Сама я подошла к окну и дала полную волю своим мыслям. Могла ли я его в чём-нибудь упрекнуть? Нет. За что? Может быть, при других обстоятельствах можно было бы упрекнуть, что он недостаточно любит. Но не в любви дело. Я ведь знала и хотела, чтобы был этот ответ и чтобы он убедился в правдивости моих слов. А кроме всего, Павел витал еще где-то вдали, как лучший из всех. Лучший, может быть, потому, что он никогда не говорил мне о любви и никогда не предлагал мне руку и сердце. И точно так же я знала, что с ним я никогда не смогу быть вместе.
Письмо Виталия заканчивалось постскриптумом: он постарается сделать так, чтобы меня никогда больше не видеть, это было бы…
Я была ему благодарна за это письмо, за его честность.
Для меня этим закончилась еще одна глава моей юности. Мне оставалась моя работа, которая наряду с некоторыми неудачами доставляла мне много радости. Жизнь, не только моя, но и всех родственников значительно улучшилась. Муж моей сестры Марии, Александр Цвингер, вернулся в конце 1948 г. из трудармии. Как опытный тракторист, он пользовался спросом в сельском хозяйстве. Все их четверо детей имели теперь возможность посещать школу. Маруся, старшая, была уже в 7 классе.
И муж тети Веры вернулся. А моя тётушка Анна обладала замечательным талантом уметь радоваться радостью других. Её оптимизм был заразителен и положительно влиял на настроение всех окружающих. Моя мать всё еще страстно ждала возвращения своего мужа. Это придавало горький и одинокий вид её облику.
И только когда мы перебрались с ней в выделенную мне учительскую квартиру, глаза её засияли радостью, она вся преобразилась. Наша двухкомнатная квартира была когда-то классной комнатой, в которой я в конце 1941 года начинала обучение в пятом классе в Степном Кучуке. Теперь же мы жили здесь, не более чем в 100 м от школы – я и моя мама. Классную комнату перегородили стеной с дверью и сложили печь с плитой в передней комнате. Всё было свежеокрашенно, пол из широких досок окрашен в охру. Я сама не могла поверить в наше счастье. И мне предложили место для коровы в большом школьном сарае, но это я отклонила – корова должна остаться у Эллы. Моя мать всё равно ходила почти ежедневно к ней и приносила понемногу молока домой. Элла была опять беременна, и без помощи нашей матери ей было не обойтись, потому как бабушка Лиза сильно постарела и едва ли могла еще помочь в доме.