иблизилась к дому моей сестры Марии, я остановилась. Может, мне зайти ненадолго к ним, я её мужа после возвращения из трудармии видела всего один раз. Нет, уже слишком поздно, а Вера ждёт меня. В этот момент я услышала, что сзади меня, довольно далеко, прозвучало выразительное „Но-о-о", значит, кто-то погонял лошадей. Мне не хотелось, чтобы меня видели, и я зашагала быстрее, причём как можно ближе к домам. И вдруг мои мысли переключились на Павла Б., вернее на разговор с Владимиром П. Какая нелепость! Будто он, Павел, любит меня. Чистейший вздор! И я теперь уже не могла себе представить, что смогла бы с ним, как раньше, непринуждённо, так запросто встретиться. Глубоко задумавшись, я шла всё быстрее. А подвода меня уже почти догнала, я слышала голоса двоих мужчин и дыхание и фырканье лошадей. Потом были шаги следом за мной, а раздавшееся: „Здравствуй, Лида" испугало меня. Возле меня шел Павел.
Прошло какое-то время, пока я осмелилась спросить, как он сюда попал. Он с отцом приехал за сеном. „Сенокос уже давно прошел", – только и смогла я в замешательстве из себя выдавить, как будто я намерена делать ему какие-то упрёки. Он заметил, что его присутствие здесь меня не радует. „Верно. Мы сено возьмем со скирды", – сказал он сухо и спросил, куда я иду. „К моей подруге Вере Шевченко", – и показала на дом, где мы как раз остановились. „Ты же знаешь её?" – „Да, я её знаю. И тебе обязательно надо к ней? Я думал, мы сможем с тобой немного побродить. Я так обрадовался, когда меня отец спросил, не хотел бы я с ним поехать в Кучук. Когда мы доехали, было уже почти темно. А когда спускались к речке, я заметил впереди нас передвигавшуюся тёмную точку, и я знал, что это ты".
Я слушала и говорила про себя: „Пожалуйста, перестань, не говори дальше…" – „Павел, я пообещала Вере, что сегодня приду к ней". Он стоял, как закаменев, передо мной. И мне пришла спасительная идея. „Пойдем, мы пойдем вместе к ней".
И он пошел со мной. С удивлением смотрели на нас Вера и её мать. Я объяснила, что Павел с отцом приехали за сеном, и мы случайно с ним встретились. Они нас пригласили в комнату, и я уже хотела сесть, но Павел твёрдо остановился у двери. Он поблагодарил за приглашение и сказал, что мы сейчас же уходим. Антонина Федоровна спросила, где же его отец, они бы могли у них переночевать, места у них хватит. Он покачал головой и вежливо поблагодарил. „Тогда, Вера, я приду завтра", – сказала я разочарованно. Я думала, мы побудем у них некоторое время.
На мой вопрос, хотел бы он получше узнать наше село, он ответил: „С большим удовольствием". И мы пошли по направлению к школе. По дороге я показала ему дом, в котором мы когда-то жили, потом молоканку и большой ярок, где мы зимой во время дежурства ночью по военному делу катались на лыжах или на санях. Через ярок мы пошли не прямо к сельсовету, а длинной дорогой, чтобы показать на удивление красивые три большие берёзы. Потом дальше к школе и к нашему жилищу, где моя мать давно уже спала, уверенная, что я осталась у Веры ночевать. Естественно, говорили мы теперь шепотом. Я пыталась себе представить, какова была бы реакция, если бы кто-то из учеников или их родителей увидели меня среди ночи с молодым человеком. Смущенно напоминала я ему, что пора идти ко сну, но он хотел еще пойти к реке. И мы пришли на большой деревянный мост, где речка наша была и широка, и глубока; и при свете луны течение её было особенно тихим и обворожительным. Перейдя через мост, мы спустились с насыпи в берёзовую рощу. Величественно смотрелись березы в ночной тиши. Особенно же нас очаровали деревья, стоявшие непосредственно у реки, и одно из них наклонилось низко над водой, раскинув свои ветки, словно веер. Отражение берёз в слегка мерцающей воде напоминало сказку.
Безмолвно и недвижимо стояли мы у маленькой реки Кучук и восторгались творением природы. Павел был очарован. Я тоже. Несколько раз мне приходилось бывать в этой роще, но не летом, когда работала в поле, и не ночью при свете луны. Тихо мы еще побродили туда-сюда, наслаждаясь прелестью маленького лесочка в сибирской степи. Теперь мы пошли. Вблизи моей квартиры Павел хотел попрощаться, но я воспротивилась. Мы уже довольно далеко были от колхозного двора, где отец Павла спал в телеге. К тому же, Павел мог заблудиться. И я пошла с ним. До этого я была „ведущая", и до берёзовой рощи я без умолку говорила, чему я и теперь еще удивляюсь. Всегда я была молчалива и с интересом его слушала. Теперь, на обратном пути, я снова была слушательницей. Так в разговоре мы пришли к клубу, напротив которого был колхозный двор. Ни у кого из нас не было часов, и мы не знали, который час. Павел хотел еще клуб посмотреть, где я часто стояла на сцене (это он знал). Наружная дверь была открыта, а вторая дверь, дверь от зала была на замке. В пристройке, где мы теперь находились, было отверстие для окна, но окна не было. Отверстие было высоко, почти на уровне моих плеч. Уставшие, мы облокотились на „подоконник". Над нами мы видели только звёздное небо. После короткого молчания Павел произнёс шепотом: „Это красивейшая ночь в моей жизни. И я её подробно опишу в моем дневнике".
Я молчала и хотела попробовать найти созвездия, которые мне когда-то Павел показывал.
Только он смотрел не на небо, он смотрел на меня, я это чувствовала.
„Лида", – начал он… „Павел, звёзды уже угасают, наступает утро". Теперь он настоял, чтобы меня проводить, хотя бы до того места, где он меня увидел маленькой точкой.
Еще по дороге туда мы услышали первое пение петуха. Мы попрощались при утренней заре и при пении петухов.
На следующий день Вера меня спросила: „Вы хотя бы целовались?"
„Это, возможно, всё бы нам испортило".
Глава 11
„Мне нельзя о нём думать! Я просто не должна думать о нём. И не хочу", – твёрдила я себе всякий раз, когда в мыслях появлялись картины той ночи. Мне надо концентрироваться на работе и не забывать, что я теперь студентка-заочница и мне надо много учить. Я не знала еще, что одна я не получила ни одного известия из института. И все чаще вспоминала слова молодой учительницы из Каяушки, которая не нашла моей фамилии в списке. Но поверить, что такое возможно, я тоже не хотела. Я видела свою фамилию… Подождать…
Моя работа, скорее, мои ученики, радостные лица наших подростков отвлекали от мрачных мыслей. Хотя мое преподавание немецкого языка я сама находила далеко не совершенным. Во всяком случае, полного удовлетворения от моей основной работы я не получала, хотя много старалась. Только при проверке тетрадей я часто радовалась – читать, писать и чему-то из грамматики я их научила. И небольшие переводы простейших предложений с помощью словаря большинство из них неплохо делали.
А прогулки, экскурсии по окрестностям, которые я проводила с моими шестиклассниками, например, в осеннюю берёзовую рощу, что для них тоже было интересным событием, это сближало нас всех, обуславливало больше доверия друг к другу.
А моя общественная нагрузка, т. е. работа с пионерами всей школы, что по сути своей являлось воспитательной работой, приносила мне большое удовлетворение…
Потом появился Михаил. Опять же, я была у Веры, чтобы забрать обещанного мне котёнка. Я имела право выбора из четырёх котят-тигрят. Мы с Верой назвали его Мишка. Было начало октября, и еще удерживалась прекрасная тёплая погода. Несмотря на это, я надела новое демисезонное пальто, купленное недавно в нашей сельской лавке, чтобы показать Вере. Котёнка я спрятала за пазухой под новым пальто. Через их двор с памятными тополями, на которые мы в детские годы так часто забирались до самых вершин, я шла, непрерывно бормоча с котёнком. И вдруг прямо на меня пошел грузовик. Испуганно я отскочила в сторону, на ступеньки перед дверью в клуб. Грузовик уже резко затормозил и остановился. Из кузова прыгнул на землю кто-то в военной форме. Что-то синее я заметила на его форме, по-моему, на фуражке. Милиция или НКВД – стрельнуло мне в голову. Но передо мной стоял Михаил Цапко. Он с 1947 года служил в воздушном флоте недалеко от Москвы. Это был его первый короткий отпуск, всего одну неделю.
„Тогда беги скорее домой, твоя мать точно уже все глаза высмотрела".
„Мать всегда остается матерью, и она поймет своего сына". Он спросил, куда я иду, что собираюсь делать и что у меня там под пальто. Я показала котёнка, он громко рассмеялся. Я хотела идти, но он взял мою свободную руку, взял свой чемодан, который шофер поставил возле него, прежде чем уехать. „Я просто не могу тебя отпустить. Пожалуйста, зайдем со мной к моей матери, совсем ненадолго. Я поприветствую её и оставлю чемодан. Пожалуйста". – „Я не пойду с тобой к твоей маме, она тебя почти четыре года не видела. И отпусти, пожалуйста, мою руку". Он держал её еще крепче. „Нет! – прозвучало твёрдо. – Нет. Мне тебе надо так много сказать". – „Ты можешь завтра ко мне прийти, я живу рядом со школой". – „До завтра ждать? Слишком долго я уже ждал". Он тянул меня за руку через улицу, я сопротивлялась, а он просил только ненадолго зайти. Котёнок начал мяукать, тогда я со всей силы рванула свою руку из его руки. Он выронил чемодан и взял меня за локти обеими руками, глядя при этом не отрываясь мне в глаза. Красивый парень, я бы сказала, высокого роста, стройный, и форма шла ему отлично. Парень, в которого не грех влюбиться, как говорится. Мы стояли уже у его дома. „Хорошо, – сказал он, – тогда мы пойдем сначала к тебе. – Он взял свой чемодан. – Потом придем к моей матери". – „Михаил, не ставь себя и меня в смешное положение. Иди к матери". Я энергично отступила в сторону. Он спросил меня, какой дорогой я пойду домой, той самой ли дорогой, которой раньше ходили? Я быстро ушла. У молоканки он меня догнал, крайне запыхавшись.
Дома я его представила своей матери. Потом мы ели жареную картошку и сидели за столом до глубокой ночи, вспоминая о годах войны, о наших общих друзьях и знакомых. Естественно, и о Розе, моей лучшей подруге, которую я считала его будущей невестой. Но Роза была к этому времени уже замужем, это он знал. Обо мне он имел полную информацию от своей сестры Дарьи. Теперь он хотел еще знать, есть ли у меня друг. Да, у меня есть друг, однако не такой, как, может быть, представляет себе это он, Михаил. Павел Братчун, с которым я училась в школе, мой хороший друг, и он лучший парень из всех. Это я сказала открыто и твёрдо, глядя при этом ему прямо в глаза, чтобы он знал, что я с ним ничего общего не хочу иметь. И тут же, наклонив голову, я думала: „Я ведь сама не знаю, с кем я что хотела бы иметь общего. С Павлом я ведь поклялась честью никогда не быть вместе. Так же и с Михаилом никогда ничего не должно быть… Только не раскисать и не дать знать истинное положение дела… Всё так скверно, так мерзко и чудовищно… Собственно, мы бы с ним тоже могли стать хорошими товарищами".