И вот появился Володя, как ангел-хранитель, вернее – спаситель. Он говорил со своим дядей, у которого он проживал, обо мне. Дядя был замдиректора специального ремесленного училища, где обучение общеобразовательных предметов велось по программе семилетней школы. „Они тебя могут принять учительницей немецкого языка". – „А они знают, что я немка?" – „Да. Я ему всё объяснил, и директор навёл справки в НКВД. Они дали согласие". – „А что это за специальная школа?" – „В том то и дело. Не так-то просто там преподавать. Эта школа готовит специалистов для оборонной промышленности, и принимают туда только детей-сирот, отцы которых пали на войне, причём только мальчиков. Это, надо полагать, подростки без дисциплины. Но не надо бояться. Там работают две молодые учительницы, они тоже боялись, говорит мой дядя. В конце концов, в любое время можно уволиться, если найдёшь что-то другое. Ты и теперь можешь отказаться". Я, конечно, боялась, но, как мне казалось, не имела другого выбора и осталась в этой школе до конца учебного года. С двумя молодыми учительницами – Кларой (по истории) и Ниной (по физике) – я быстро подружилась. Они сумели с юмором меня проинформировать обо всех особенностях этой школы и предупредить обо всех неприятных неожиданностях. С дисциплиной и преподаватели мужского пола не всегда справлялись. Учитель географии, сам инвалид войны, например, уже два костыля разбил о стол, чтобы установить дисциплину. Его они хотя бы боялись. И директора школы, который был военным лицом, полковником. Меня они не боялись. Ни в одной из множества групп мне не удалось провести нормальный урок. Письменные работы еще как-то удавались, чтение – кое-как. У меня не было классного руководства, и я никогда не бывала у них в производственных мастерских, где они получали специальность. „Их там надо увидеть", – приходилось мне слышать. Они обслуживали свои производственные станки как взрослые, с полным осознанием дела. А к общеобразовательным предметам у большинства не было интереса, тем более к немецкому языку.
Учебный год заканчивался. Увольняться я не стала, т. к. завхоз училища Валентина А. пообещала мне к новому учебному году комнату в общежитии. Я очень соскучилась по моей семье, особенно по маме. От комендатуры я получила разрешение и указание, как мне поехать в Родино. Чемодан свой я наполнила подарками: колбасой, сладостями, консервами, и отправилась в дорогу.
Моя сестра Элла с семьей уже не жила в Кучуке, они переехали в совхоз „Степной", где её муж Лео работал комбайнёром. С большой радостью я встретилась со всеми. Моя мать заметно постарела. Она прижалась ко мне и горько плакала. Я тоже плакала. „Мама, поехали со мной в Барнаул. Мне пообещали комнату, мы вместе там будем жить". – „В Барнаул? С тобой? Но это же невозможно, детка моя. Что мне там среди русских? Я совсем не знаю языка. А тебе надо устроить свою личную жизнь, семью тебе надо иметь. Я останусь здесь у Эллы, с детьми". При словах „семью создать" у меня внутри что-то сжалось. Об этом я даже не подумала. Мне ведь уже 23. Вся семья меня окружила, а мне хотелось каждого в отдельности обнять. Изольда и Тоня, теперь 15-летние близнецы, очень хорошенькие, бросающиеся в глаза девочки. Они немного сторонились, чтобы пропустить младших. Женя, которой теперь уже скоро будет пять, обхватила мои ноги, подняла свою светло-кудрявую голову и восклицала: „Моя тётя, моя тётя", её округлое лицо, её светлая нежная кожа, её розовые щеки – просто прелесть!
Через день приехал мой зять Цвингер и увез меня в Кучук. Перед отъездом я спросила у моей матери: „А сколько лет было тёте Берте, когда она вышла замуж за Мартина?" – „31", – ответила Элла. „Видишь, мама, а мне только 23". – „В этом ничего хорошего нет, так поздно выходить замуж. Она уже разошлась с ним, просто выгнала его". В это я не могла поверить. „И где он теперь?" Смеясь, ответила Элла на это: „При такой нехватке мужчин! Женщины дерутся из-за них. Их соседка Лиза тут же приютила его". – „Берта слишком поздно вышла замуж, она привыкла быть одной, быть в полной независимости", – добавила моя мать.
Когда мы уже приближались к Кучуку, сердце мое застучало с силой… Десять лет он был моим родным селом и моим домом… Годы моей юности…
Мария, моя старшая сестра, стояла в двери, опершись на два костыля. Она уже почти не могла видеть, и только когда я уже совсем близко подошла к ней и назвала её имя, она вздрогнула, выронила один костыль, прислонилась к дверному косяку, и мы обнялись. „Сестрёнка моя маленькая". Мы сели с ней рядом и предались воспоминаниям о Мариентале, о нашем отце, нашем дворе, обо всех родственниках и знакомых.
„Может быть, мы всё-таки еще вернемся в наш Мариенталь?" Мария опустила голову и спустя время печально сказала: „Нет, никогда мы туда не вернемся. Мы теперь навсегда останемся сибиряками, или сибирскими немцами. Язык исчезнет, вы же все говорите уже почти только по-русски. Потом за русских замуж пойдете – и всё". – „Мария, – мне хотелось её успокоить. – Я знаю, об этом нельзя говорить, не надо было мне начинать об этом… Оставим это". И вдруг она как-то с лукавинкой в глазах спросила: „А когда ты нас обрадуешь и представишь нам своего… милого друга?" – „У меня нет милого друга". – „Вообще нет?" – „Я не хочу об этом говорить". – „Почему же нет? Я же твоя сестра, и хотя я почти не выхожу из дома, некоторые слухи доходят и до меня. Не может такого быть, чтоб не было парня такого, которого ты любишь или любила". – „Мария, пожалуйста". Поднятой рукой я хотела предотвратить её дальнейшие вопросы. „Но одно хочу тебе сказать, искать мужа не буду. Никогда! И если он сам по себе не придет, тогда… Тогда так и должно быть. Я теперь останусь в Барнауле, и у меня всё не так уж и плохо. (Тут вспомнилась моя работа и моё полное фиаско в институте и в театре.) И всё-таки, Мария, мы немцы, и всё это не так-то просто". И я встала.
Обе мои тётушки Анна и Берта ждали меня, тут же накрыли стол: жареная картошка, яйца, сметана, овощи, всё со двора, с огорода. Анна еще принесла банку малосольных огурцов, как неожиданный подарок собственного производства, при этом сияла она от радости на всё лицо. И как всегда, голова её обвязана белым платочком. Берта как-то избегала моих взглядов, видимо, не хотела, чтобы разговор коснулся её разрыва с Мартином. На мой вопрос, где же их дочь Алма, она ответила: „Она, наверно, после работы зашла к отцу".
Анна хотела, во что бы то ни стало, погадать мне на картах. Видимо, лицо мое приняло скептическое выражение. „Не смотри на меня так, ты уже не школьница", – смеясь, воскликнула она. При этом она вынула из кармана колоду карт и начала их смешивать. „Теперь ты их еще перемешай". Без возражений я исполнила её указание, кроме того, я еще сняла часть колоды. „Так. Теперь тишина!" Она смолкла. Карты меня не интересовали, я наблюдала за моей тётушкой. С напряженным вниманием она раскладывала карты, глаза неотрывно следовали за картами, и её губы двигались беззвучно. Потом, когда она начала открывать карты, она подвинулась вперед, брови её поднялись, молниеносно она сверкнула на меня, открыла еще одну карту. „Ты скрываешь от нас правду, Лида. У тебя есть жених? Скажи же своей старой тётке". – „Нет, моя милая тётя, у меня нет жениха и вообще нет близкого друга". – „Этого не может быть. Посмотри-ка, вот", – она показала на карты, о которых я не имела ни малейшего представления. „Хорошо. Теперь по-другому". Она собрала карты, перемешала и разложила их. „Ха, вот он опять, червовый король, совсем рядом с тобой! Ты можешь смеяться сколько хочешь. Может, ты в самом деле сама его еще не знаешь, но он придет! Я бы сказала, через несколько дней". Мне жаль было свою тётю Анну.
Со своей подругой Верой я тоже встретилась. О многом вспоминали, смеялись и о чем-то поведали друг другу. В честь нашей давней дружбы мы с Верой поменялись платьями, в которые были в этот момент одеты. Об этом мы еще годы спустя радостно вспоминали. Здесь, в Кучуке, я еще встретилась с Татьяной Ивановной Горжий, которая мне поведала о деле с портретом Кручининой в Михайловке.
В совхозе я, к большому удивлению, встретила Владимира Пащенко. Его мать перевели в здешнюю школу, и они теперь жили на центральной усадьбе совхоза. Мы встречались еще один раз, говорили о Барнауле, вспоминали друзей и знакомых, дебатировали о литературе и искусстве. Он был интересный собеседник, а я, возможно, хорошая слушательница.
С грустью распрощалась я со своей мамой (не зная, что это была наша последняя встреча) и со всеми родственниками. В конце августа я была опять в Барнауле. Обещанную мне комнату отдали другому учителю, так что я тут же уволилась из этого училища.
(Я думаю, руководство и хотело, чтобы я уволилась.)
Глава 13
Не без волнения, и всё-таки с надеждой на успех, я пришла в городской отдел народного образования г. Барнаула. „Немецкий язык? Минуточку". Сотрудница отдела полистала в книге соответствующего учета. „В Октябрьском районе требуются учителя немецкого языка". Она записала адрес и подала мне листок… Распоряжением отдела народного образования Октябрьского района меня назначили учительницей немецкого языка одной из школ рабочей молодёжи, а именно школы N 7 с 1 сентября 1952 г. „Постарайтесь сегодня еще там появиться". По дороге соображала: средняя школа, это значит 5-ю классы. Я, конечно, буду в 5–7–х классах преподавать, а может быть, только в 5–6-х. Во всяком случае, учащиеся будут уже взрослые, или почти взрослые. Бог ты мой! К моему великому удивлению и к моему разочарованию, я должна преподавать во всех классах. На следующий день после обеда я могу прийти и получить готовое расписание уроков. Я спросила, есть ли в школе библиотека, где я могу получить учебники немецкого языка для 8-ю классов. Нет, школа совсем новая, и учителя сами обеспечивают себя учебниками.
В этот день было уже поздно искать книжный магазин или библиотеку, и я подалась домой. Моя хозяйка Маша с мужем (машинист паровоза) и детьми сидели за ужином. У них я прожила учебный год, который работала в Спец РУ, в маленькой комнате с большим окном с входом из кухни, где вместо двери висела занавеска. Мне было хорошо у них, привыкла уже к ним и много играла с детьми. Сегодня после школы я добиралась до своей квартиры более 1,5 часов, поэтому заявила своим хозяевам, что я, наверно, перееду на другую квартиру. Слишком далеко до школы. Маша выронила ложку на пол от неожиданности. Моё объяснение, что я получила перевод в другую школу – для взрослых – и она находится в посёлке „Западный", Машу не убедило. Она не хотела, чтоб я от них ушла, и чувствовала себя обиженной. И тот аргумент, что у меня уже нет валенок, что я тут жила рядом со спец. школой и могла легко обойтись в легких кожаных сапожках, а занятия в новой школе заканчиваются после 11 часов ночи, и автобусы ходят редко, а при крепких морозах… Маша была обижена. Вдруг её муж положил свою руку на её и сказал: „Маша, независимо от того, останется она у нас или нет, в той школе – все молодые люди. Месяца не пройдет – и она выскочит замуж". Маша звонко рассмеялась и заявила: „В этом я очень даже сомневаюсь".