„Теперь послушай-ка меня". Он взял обе мои руки и сказал: „Чихать я хотел на комендатуру и её запреты". – „Юрий, пожалуйста". Испуганно я зажала его рот своей рукой.
„По моему убеждению, – сказал он твердо и уверенно, – ты и я – вот самое главное надо всем на земле. Итак, в воскресенье мы идем в кино, и тебе на размышление: ты бы вышла за меня замуж?" – „Что?" – „До свидания в воскресенье". Он открыл дверь и пропустил меня.
Совсем вне себя я ложилась спать.
Придя домой после первой смены следующего дня, я спросила:
„Клавдия Сергеевна, с кем это вы так ловко и изощрённо задумали этот поход в кино?" – „С его матерью". – „С кем?" – „С Матрёной Павловной, с матерью Юрия". – „Я её вообще не знаю, откуда она меня знает?" – „Их кухонное окно выходит во двор. Оттуда за вами наблюдает не только она, но и другие соседи. Юрина мать и его сестрёнка Лена придумали этот поход, а я вас убедила…" Я обняла её: „Спасибо". Так я узнала, что Юрий с матерью и восемнадцатилетней сестрой проживают в большой комнате двухкомнатной квартиры рядом с нами. Вторую комнату занимают Зинаида Ивановна с мужем и шестилетней дочкой.
В один из этих дней заметила Луиза А., что я выгляжу как-то не так, т. е. необычно. „Из-за квартиры?" – спросила она. „Не только". – „Ты влюбилась!" – засмеялась она мне в лицо. „Кажется…" – „Кто он?" – „Ученик". – „Какой класс?" – „Десятый". – „Как его зовут?" – „Евтухов", – шепнула я ей в ухо. В это время вошел в учительскую Орест Германович – преподаватель математики. „Орест Германович, как у вас в десятом классе ученик Евтухов?" Это, по меньшей мере, бестактно – подумала я. „Евтухов? Золотая голова! Очень хорошо! Почему вы спрашиваете? Влюблены?" – „Я нет. Я его даже не знаю". Она показала на меня. (Как она может?..) „Вы сделали хороший выбор, только…" – „Что вы хотите сказать?" Он немного растерялся. „Вы же… я имею в виду, это, с комендатурой…" – „Да, Орест Германович. Это я…"
Я отвернулась и пошла на следующий урок. Этого я от этого учителя не ожидала, хотя он, по сути, был прав. И всё-таки, Оресту Германовичу было за пятьдесят и все, кто его знал, высоко ценили его как учителя и как интеллигентного человека, одного из лучших математиков города; всеми уважаемого. И всё-таки, мне еще не понравилось, что он Георгия назвал „золотая голова". При чем тут золото? Металл?
С Георгием мы встретились опять, как договорились. Ни слова о его вопросе. Только после фильма, по дороге домой, мы остановились на подветренной стороне одного из домов, и он спросил, подумала ли я над его вопросом. Я стояла перед ним, руки на его груди: „Да, я думала, обдумывала и передумывала… Сердце мое отвечает тебе да, да, да, я бы хотела быть твоей женой. Только твоей. Но… осуществить наше с тобой желание я считаю невозможным." – „Я же тебе объяснил свою позицию". Я прижала свое лицо к его шее. „И как ты себе это представляешь? У меня нет квартиры. Ты ютишься со своей матерью и сестрой в одной комнате". – „Комната большая, места на всех хватит – это, во-первых, второе, ты знаешь Зинаиду Ивановну и её семью. Так вот, они собираются вернуться в Ленинград. Комната освободится, и мы, ты и я, займём её, может, уже через несколько дней". „Возможно, уже через несколько дней", – отложилось в моем сознании. „Да или нет? Лида".
„Да!"
Он обхватил меня и закружился со мной кругом под чьими-то окнами.
„Моя немочка из Мариенталя". Я не сказала бы, что это слово „немочка" воспринималось как особенно любезное. В те времена оно имело для меня неприятный привкус. Но произнесённое им, оно приобрело другое значение. Оно звучало доверительно, приятно.
Дня через два, я была после первой смены дома, когда вдруг рывком открылась дверь в нашу квартиру и так же рывком закрылась, и Клавдия Сергеевна со словами „чертова еврейка" возбуждённо ворвалась в комнату, с ярко пылающим лицом. „Что случилось? Где вы были, Клавдия Сергеевна?"
„У этой, там рядом", – она показала головой.
„Вы поругались?"
„Ласково выражаясь. Она ведьма!" Как могла, успокаивала я её. Потом уже спокойнее: „Такая ведьма. Инфаркт можно получить". Я думала, она расскажет о своей ссоре, но нет, ни слова.
„А почему еврейка?" – спросила я наконец. „Евреи они. Посмотрите на портрет ее младшего сына, который висит над столом – типичный еврей. Он сейчас на службе в армии. И все они носят очки, она сама тоже".
„Но Клавдия Сергеевна, очки носят многие люди, не только евреи".
„Но они евреи, может быть, не совсем… и не потому, что она еврейка, она такая…"
Юра, значит, еврей, размышляла я, ну и что? А я немка, это намного хуже. Спросить мне его? Нет, этого я не сделаю, он мне сам когда-нибудь скажет. В общем-то, я и не знала евреев, кроме одного. В Мариентале – друг моего отца, доктор Корнелиус, был еврей – это я слышала. Всеми уважаем и признан хорошим врачом. Я представила себе моего Юрия. Еврей или русский, немец или украинец или еще кто, это не играет никакой роли. Он был лучшим, и я мысленно улыбнулась ему с любовью.
День спустя, это было в среду, пришел ко мне Юрий после своей работы и попросил меня пойти с ним, он хочет меня своей матери представить. К сожалению, не помню, о чем я говорила с его мамой. Его сестра Лена, во всяком случае, сияла от радости, это видно было по ней.
В этот вечер я писала своей матери, что я хотела бы выйти замуж и просила её согласия на брак с Юрием Евтуховым. Юрий написал открытку, на которой он просил руки её дочери Лиды. Всё вместе мы запечатали в один конверт, и Юрий подписал адрес своим, только ему свойственным, удивительным печатным почерком.
В воскресенье выезжала семья Зинаиды Ивановны; это должно было произойти тайно, при наступлении темноты. Муж Зинаиды работал прорабом санитарно-технических работ и с работы не уволился, так как его, как хорошего специалиста, не отпустили бы (тогда так можно было). Юрий помогал им при погрузке, затем он передвинул 2–3 оставшихся предмета мебели на другое место и пришел ко мне. Юрий объяснил Клавдии Сергеевне и ее мужу, что он пришел, чтобы увести их квартирантку Лиду Александровну и взять её себе в жены. Я встала.
„Юрий, не сейчас же". – „Сейчас и только сейчас. Здесь так заведено. Если уж освободится квартира, её тут же занимает кто-нибудь другой – нуждающийся, и никто не заставит его освободить её". – „Это так", – подтвердили Клавдия Сергеевна и её муж. „Ты боишься? – спросил он, заметив мою нерешительность. – Я тебя буду защищать. Я перенимаю ответственность, если уж что… Лида, даже если ты не захочешь быть со мной вместе, у тебя будет своя квартира". Я не смогла противостоять и пошла с ним.
Его мать поприветствовала меня как невестку. Поздно вечером следующего дня, был понедельник, мы с Юрием пришли из школы. Мы открыли дверь, вошли и остановились, как вкопанные. Из кухни вышла с полной сковородой чего-то жареного Зинаида Ивановна, поздоровалась и пошла в свою комнату. В нашу комнату. Мы смотрели друг на друга растерянно, у меня дыхание спёрло. На какой-то станции милиция высадила семью З.И. из поезда и сопроводила их назад в Барнаул…
Мой чемодан стоял в комнате у Евтуховых у стены, на нём – всё мое постельное белье и одежда. Я хотела взять и вернуться к Клавдии. Он отвел мои руки и сказал матери: „Мама, теперь мы будем жить все вместе в одной комнате. Временно, может, совсем недолго, что-то найдется". А я только качала головой. Нет! Нет! Не то я делаю… Что мне делать?.. И осталась.
Первые две недели мать относилась ко мне вполне нормально, только взгляды её часто казались недоверчивыми. Она работала дезинфектором, и у неё, наверное, не было твердо установленного рабочего времени. Она могла в любое время дня приходить домой и опять уходить. Мы вместе с ней готовили обеды, и при этом она постоянно жаловалась на трудную жизнь. С её соседкой Зинаидой Ивановной она теперь враждовала, и я не могла понять почему.
Однажды, когда я одна была дома, оказались мы с Зинаидой вместе на кухне. Я спросила её, почему у неё с Юриной матерью произошел разрыв. И она мне объяснила. Еще когда я жила у Клавдии С, мать Юрия как-то узнала, что я состою на учёте в НКВД, что я настоящая немка. Сначала она обвиняла Клавдию, что та скрыла от неё всё это, теперь я во всём виновата, что мы якобы специально освободили квартиру, чтобы вас свести вместе.
„И как только такое могло ей прийти в голову?" – возмущалась З.И.
„И если они с Юрием остаются вдвоём, она тут же начинает его против вас настраивать. И что только она не говорит…" Но он будто ей прямо однозначно разъяснил: „Тебе никогда не удастся нас развести. И я предупреждаю тебя, не вздумай с ней плохо обходиться или её обидеть. Ты пожалеешь об этом".
Зинаида говорила еще, только я уже ничего не слышала. Всё разрушилось для меня, весь мир… Вот ведь в чем дело. Так непродолжительно было моё счастье… Я не могу остаться в этом жилище. И я не могу допустить, чтобы произошел разрыв между ним и его матерью. По сути, она права…
В школе я спросила нашу техничку, не может ли она помочь мне найти жилье. Она бы сама могла сдать мне угол, но только мне одной, потому как она живет с внучкой в одной комнате. Меня это устраивало… Юрий, безусловно, заметил, что я как-то изменилась. Он хотел знать, не связано ли это с его матерью. „Нет, нет", – ответила я. А она при нем вела себя весьма сдержанно. „Я должен тебе в чем-то признаться, Лида, – вдруг сказал Юрий. – Каким-то образом потерялся мой паспорт, но он обязательно найдется. Тогда мы сразу пойдем в ЗАГС".
Его мать хорошо знала, что я никогда не стану жаловаться Юрию (и никому другому), и продолжала плести интриги. В один из свободных от занятий дней я решила уйти, хотя… Я не знала, как мне без него дальше жить… Иногда он приходил с работы в обеденный перерыв домой, хотя было далеко, и он едва успевал, чтобы хоть немного побыть со мной вдвоём. Я надеялась, что он сегодня тоже придёт. И он пришел. В бодром настроении. Он взял меня на руки, принес в комнату и закрыл дверь.
„Я что-то тут принес", – и он подал мне как