— Нет. Необходимы были некоторые доработки в маршевом двигателе.
— А теперь? — вновь сглотнув, спросил Страхов.
— Теперь практически все готово. Так… кое-какая мелкая наладка. Но в принципе… мой газотурбинный двигатель прошел стендовые испытания и установлен на этой модели. Теперь необходимо подкопить горючего, и можно вывозить на полигон. В совершенстве конструкции я полностью уверен и не сомневаюсь, но… — так, из суеверных соображений, если угодно — все свои чертежи и расчеты передам в соответствующие ведомства только после успешного запуска.
— А в боеголовке у вас что? — поинтересовался Страхов. — Не взрывчатка?
— Да господь с вами! — отмахнулся Новодельский. — Откуда у меня взрывчатка? Я что, террорист? Там инертный наполнитель. Так… для балансировки в полете.
— Вот тебе и здрассьте… — уставясь на «боеголовку», только и смог тихонько вымолвить Лобов.
Выйдя из квартиры Леонарда Амбросиевича Новодельского, опера вместе со стажером спускались по лестнице. Навстречу им поднимался одетый в черкесскую бурку и мохнатую папаху мужчина с густыми черными усами, закрывавшими ровно половину лица. Повстречавшись с оперативниками, мужчина бдительно окинул их горящим взором, подкрутил ус и продолжил свое восхождение наверх.
— Надо бы у него документы проверить, — робко предложил Мышкин. — Ведь явно же… кавказской национальности у него лицо.
— Тебе надо, ты и проверяй, — нелюбезно буркнул Страхов. — Очень это тебе надо?
— Вообще-то нет, — признался Трофим.
— Вот и не суйся с инициативой, пока приказа нету. Целее будешь и дольше проживешь. Проверено, — снисходительно поделился с ним ценным жизненным наблюдением Витя Лобов.
И Лобов был прав. Ибо попроси они у этого мужчины в бурке предъявить документы, он бы сунул им под нос книжицу в зловеще-черной обложке с золотым тиснением, из которой следовало, что «предъявитель сего» Павел Пончиков является агентом Федерального бюро национальной безопасности России. И теперь, за то, что они этот его тайный статус — в ущерб интересам национальной безопасности страны — дезавуировали, он… ну, например, вынужден их всех немедленно физически устранить на месте. Ничего, дескать, личного, ребята! Просто работа такая…
И что тогда, спрашивается, было бы делать? Дать по башке и арестовать? Глупо. Не за что больного человека арестовывать. Опять же, дать по башке и сдать санитарам? Так этих санитаров еще вызывать нужно, потом дожидаться. Это хлопотно. Можно было бы, конечно, просто отлупить и на этой лестнице и бросить. Но и это утомительно. Тем более что били Пашку Попчикова (практически ежедневно) все кому не лень, и от этого у него в организме — в качестве защитной реакции на побои — образовалась полная нечувствительность к физической боли. И лупить бы его пришлось очень долго, вплоть до полной отключки его больного сознания от окружающего мира. Ну а кому, спрашивается, это надо? Вот и выходит, что прав был Виктор.
А дело вот в чем. Нанятый в одной из охранных фирм за немалые деньги родителями Пончикова телохранитель (который, исходя из условий подписанного им контракта, был обязан, подыгрывая съехавшему с ума на почве просмотра детективных сериалов и вообразившему себя невесть кем Павлу, изображать его «боевого напарника» и одновременно за ним присматривать) не выдержал психической — да и физической тоже — нагрузки и с этой должности сбежал. Благо в контракте, который он заключил с родителями Пашки, был пункт о «форс-мажорных обстоятельствах». И вот этим-то пунктом, избежав очень серьезных выплат по неустойке, наш телохранитель и воспользовался.
Правда, сначала, после очередной акции по спасению «национальной безопасности», он все-таки отлежал изрядный срок в двух больничках. Сначала в одной — на травматологии, а уже потом в другой — с острым нервным срывом. И вот теперь надзору за Павлом не было. Раньше-то хоть кто-то Пашку денно и нощно заботливо прикрывал — вовремя отзванивался в случае возникновения крайних ситуаций на мобилу папане (очень крупному бизнесмену), вел разъяснительную работу непосредственно на месте — и тем самым оборонял своего подопечного от стихийного самосуда граждан и уж очень жесткого обращения с ним милиционеров и возмущенных представителей иных правоохранительных органов.
А теперь Пашка Пончиков был предоставлен сам себе. В городе о нем уже были наслышаны, и (как ни разыскивали его родители добровольцев) никто в его «напарники» идти не соглашался. Ну ни за какие деньги!
И приходилось Пашке Пончикову спасать «национальную безопасность» в одиночку.
Вот и в данный момент, переодевшись и загримировавшись до полной — как ему казалось — неузнаваемости, он шел на один из объектов, которые были под его постоянным тайным, но бдительным наблюдением. Таких объектов, представлявшихся ему подозрительными, по всему городу было множество. Но все они были под неусыпным контролем «агента национальной безопасности». Родина может спать спокойно. Пашка Пончиков на страже, и он не дремлет!
Мужчина в бурке позвонил в дверь Леонарда Новодельского.
Опера со стажером вышли на улицу. Короткий февральский день угасал.
— Мужики, — остановил товарищей Лобов. — Я вот что думаю…
— Что? — поинтересовался Юрий Страхов.
— Он террорист? — взглянул на Страхова Виктор. — Новодельский этот? Ведь никакой он не террорист, верно?
— Да вроде нет. Не террорист, — согласился с ним Юрий.
— Бомбу, как было заявлено, он собирает?
— Нет. Бомбу он не собирает.
— Ну и вот, — продолжал рассудительный Виктор. — Никакой бомбы он не собирает. Ну, мастерит чего-то и мастерит. Никакой опасности в этом нету. Так мы по начальству и доложимся, А? И все.
— Он ракету собирает, — подал голос стажер Трофим Мышкин. — Об этом тоже не докладывать?
— Ага, — кивнув, взглянул на него Лобов. — Доложим мы про ракету. А дальше?
— Что дальше? — не понял хода его мысли стажер.
— А то! Если про ракету докладывать, то и про двигатель ее газотурбинный. А значит, и про то, как мы все вместе, втроем, сидели и это… сырье для горючего вырабатывали. Так, что ли? Да после этого вся управа будет впокатушку лежать! Нам же проходу потом не будет! Ты сам-то подумай.
— Да, — согласился с товарищем Страхов. — Лучше об этом не распространяться. Нас со свету сживут. Точно.
— А я что говорю? — Лобов прикурил сигарету. — И что такое эта его ракета? Что в ней опасного? Так, пустышка и больше ничего. Может, она еще и не полетит.
— А если полетит? — Мышкин тоже достал сигарету и прикурил у Лобова.
— Ну и хрен с ней. Нам-то какое дело?
— Ну как, — Трофим сделал глубокую затяжку. — Интересно…
— Вот! — ткнул в него пальцем Лобов. — Вот и давай… топай сейчас домой, а утречком не в управу, а сюда загляни. Посмотри, послушай… к тем, кто сюда похаживает, присмотрись. Он говорит, следит за ним кто-то. Вот и вникни. Может, и на самом деле злодеи какие-нибудь его изобретение к своим злым умыслам приспособить хотят.
— Но обо всем, что этого дела касается, докладывать только нам, — сурово посмотрел на стажера Страхов. — Лично! И больше никому. Понял?
— Понял, — вздохнул все еще испытывающий перед Страховым чувство вины стажер.
— Ну и все, — протянул Трофиму руку Витя Лобов. — Бывай. До завтра.
— До завтра, — Мышкин пожал его руку, кивнул Страхову и направился в сторону метро.
Опера шагали в родную управу.
— Отписаться как-то надо, — сказал на ходу Страхов. — Сигнал в дежурке зарегистрирован.
— Отпишемся уж как-нибудь, — Лобов выбросил окурок. — Не впервой.
— Тоже, верно.
К тому моменту, когда молоденький кореец вернулся в салатопроизводящий цех вместе с хозяйкой, выпивший водки и закусивший тушеным мясом под пряным соусом Моргулис взирал на мир относительно благодушно.
Он расстегнул куртку, закурил и, стряхивая пепел в пустую тарелку, осоловело глядел на старика.
— Я все понимаю, — втолковывал он ему. — И про то, что у вас там социализм до сих пор строят, и что голодаете вы, все понимаю. Но… а у нас? У нас-то? Вот взять, к примеру, меня. Думаешь, у меня жизнь сахарная? Сахарная, думаешь? Не-а. Говно, а не жизнь. Одна работа чего стоит. Мент я. Ментяра. Понимаешь? Нет, ты меня понимаешь?
Старик внимательно его слушал и кротко кивал.
— Ну вот. А ты говоришь…
Старик кивал. Моргулис благодушно, с хитринкой, прищурился:
— А вот документов-то у тебя, поди, и нету, а? И мне бы надо взять тебя за шкварник, да и на цугундер! А? Вот что мне нужно бы сделать. Поскольку я ментяра, и такая моя профессия. Как, понравилось бы тебе такое, а? А вот я сижу с тобой и водку пью. А почему? А потому что — ты ко мне с душой, и я к тебе аналогично. Хоть… я и мент. Понимаешь?
Старик кивал.
— Ни хрена ты не понимаешь, пень старый… Давай еще по грамульке.
Дверь каморки открылась, и в нее вошла пожилая круглолицая кореянка.
— Здравствуйте, — кивнула она Моргулису.
Тот раздавил окурок в тарелке, кашлянул, нахмурился и, вновь ощутив себя «при исполнении», официальным тоном представился:
— Старший лейтенант Моргулис, уголовный розыск.
— Светлана Витальевна, — представилась в свою очередь кореянка. — Ким.
— Светлана Витальевна, у меня к вам вот какое дело… Вы спросите его, — кивнул Николай на старика. — Предлагал ему вчера рано утром какой-нибудь мужчина мясо?
Кореянка повернулась к деду, что-то ему промяукала, затем выслушала ответ.
— Да, — перевела она Моргулису. — Он говорит, что предлагал.
— Ну? А он что?
— Он его на бутылку водки выменял.
— Так. Уже хорошо. А где оно, мясо это?
Кореянка задала старику вопрос, выслушала ответ, повернулась к Моргулису и улыбнулась:
— Он говорит, что вы его только что скушали. Оба. Спрашивает, вам понравилось?
— Так, выходит дело… — тупо уставившись в свою пустую тарелку, из которой даже соус был подчистую выбран кусочком хлеба, пробормотал Николай. — Это… вот оно и было… Да? Я правильно понял?