— Выезжаем!
Кристина вышла из лимузина, и подняла взгляд, на возвышающуюся перед ней громаду Столичного музея.
Столетнее потемневшее от времени здание, в несколько этажей, да еще и каждый этаж — высотой в три-четыре стандартных земных этажа, узкие окна хмуро смотрят на небольшую вымощенную брусчаткой площадь перед музеем, чуть выступают вперед два крыла — левое и правое, вдоль крыши восседают горгульи, справа на крыше — купол, похоже, обсерватории, слева — непонятная решетчатая конструкция, похожая на приплюснутый недостроенный купол…
За спиной Кристины выгружались прибывшие на двух открытых автомобилях охранники. «По седьмому расписанию» означало — десять человек, вооруженных револьверами и карабинами. Вообще-то ношение карабинов, винтовок, ружей и другого длинноствола в столице было запрещено всем, кроме принадлежащих к армии и жандармерии… Если вы не охранники одной из самых богатых семей страны, конечно.
— Не нравится мне этот тип, — мрачно произнес Мюрелло (куда же без него?).
Кристина отвлеклась от рассматривания ажурного купола и оглянулась, поискав глазами «типа».
Чуть дальше по улице торговали жареными каштанами, уличный музыкант что-то самозабвенно наигрывал на аккордеоне, а в тени старого платана стоял, привалившись к стволу, тот самый «тип».
Молодой парень, в широких черных штанах — брюки со стрелками здесь в моду не входили, потому что считались признаком готовой одежды — короткой темно-синей куртке, распахнутой, так что была видна рубашка с черно-белыми полосами, как на тельняшке морского пехотинца, только более широкие, на голове — залихватски сдвинутый на глаза черный берет с ярко-алым помпоном, на шее — кричаще-яркий, почти кислотного цвета, шейный платок. Из-под брюк выглядывали носки апельсиново-желтых ботинок.
— Кто это и чем не понравился?
— Он одет как липан.
О липанах Кристина слышала. Местная гопота с претензиями. Молодежь собирается в шайки и творит всякую чертовщину, в основном укладывающую в понятие «хулиганство», но липаны также не брезговали грабежами, избиениями и изнасилованиями. Претендовали на некую избранность: особая одежда, особые приветствия, особое арго, но по факту — банды хулиганья.
— Одежда «гра липан» сейчас в моде среди столичной молодежи, — вспомнила Кристина.
— Так-то оно так… Но у этого — татуировка на правой руке.
Татуировки в Ларсе были однозначным признаком либо моряка, либо преступника. И что-то корабля поблизости Кристина не видела… Да и взгляд, который вероятный липан бросил в ее сторону, ей не понравился — слишком уж острый, как будто запоминающийся. Никак этот взгляд не вязался с расслабленной позой и общеленивым видом парнишки.
Как будто почувствовав, что на него обратили внимание, подозрительный тип отлип от ствола платана и вразвалочку зашагал вдаль по улице.
— Госпожа Эллинэ! Добрый день!
От дверей музея к стоящей Кристине уже спешил, судя по всему, директор музея, господин Раби, высокий мужчина в черном фраке, с роскошными седыми волосами, которого несколько портил разве что нос, похожий на клюв попугая.
— Госпожа Эллинэ, госпожа Эллинэ! — наконец добрался он до Кристины, — Несколько неожиданный визит, но я очень рад вас видеть! Если бы не…
— Добрый день, господин Раби, — перебила она его, — Позвольте сразу небольшой вопрос: что это за сооружение?
Она указала на крышу. Директор музея обернулся:
— Нет, ну что это такое! — всплеснул он руками, — Опять кто-то крутил телескоп обсерватории! Как ночной обход делать — так они призрака боятся, а как на Луну любоваться — всегда пожалуйста! Уволю… если поймаю!
— Я не об обсерватории. Вон то.
— А, вы о лаборатории Воркеи… Пойдемте, я расскажу вам по пути…
— Пойдемте…
Кристина понятия не имела, кто такой Воркеи, чем известен, и зачем ему понадобилась лаборатория на крыше музея — он же не Карлсон, в конце концов — но одно она знала точно. При виде решетчатого купола в ее душе всколыхнулись чужие чувства: радость, удовлетворение, надежда.
Чувства мертвой Кармин.
Чем бы ни был этот купол — он имеет отношение к той тайне, которую ищет Кристина.
Глава 22
Доктор Рино Воркеи был из семьи потомственных безумных ученых. Не в буквальном смысле сумасшедших, но таких, которые хватаются буквально за все и нет-нет, да и проведут какой-нибудь сумасшедший эксперимент в надежде «А вдруг что-то получится?».
Дедушка доктора был архитектором. Именно он построил вот это самое здание музея. Да и вообще многое построил. Вот только к концу жизни дедушка ударился в, правильно, эксперименты. Некоторые, такие как огромная статуя слона на площади, даже понравились публике. Зато остальное, вроде попытки построения дома, целиком погруженного в землю, этакое обиталище хоббита, только не такое уютное или дом в виде высоченной башни, тут же прозванной Башней Колдуна. Неудивительно, что жизнь свою дедушка окончил в нищете и в лечебнице для умалишенных.
Отец Воркеи ударился в акустику, где достиг несомненных заслуг и даже был изобретателей одной из конструкций телефона. Если бы он еще не считал себя великим музыкантом, которому мешает достичь всемирной известности только несовершенство современных музыкальных инструментов… Звуки созданного им «низкомелодического контрафагота» вызывали непередаваемое ощущение, что ваши зубы сейчас рассыплются в пыль, а позвоночник, извините, вывалится в ботинки. К счастью, помимо кучи ужасающих инструментов, отец будущего доктора также показал неплохие результаты в металлургии, которые позволили ему обеспечить безбедное существование себе и образование — своему сыну.
Сам доктор Рино Воркеи — тогда еще разумеется, никакой не доктор, а вчерашний школьник — выбрал себе стезю отца, занявшись исследованием металлов и сплавов, где сумел его превзойти, став создателем таких чрезвычайно полезных вещей как нержавеющая сталь — к сожалению, пока еще слишком дорогая для промышленного использования — а также уже более практичного сплава алюминия с медью (и несколькими другими металлами), который позволил сделать этот легкий, но мягкий металл гораздо прочнее и тверже. «Медноалюминиевый сплав» (легковыговариваемые названия не были коньком этой семейки) уже начал применяться при строительстве дирижаблей и показал высокие положительные результаты.
«Сплавы? Металлы? Броня?» — думала Кристина, неторопливо шагавшая за директором музея, в сопровождении хмурого Мюрелло, который с утра был чем-то недоволен, и двух охранников. Остальные рассредоточились вокруг музея, вызывая нервозность у прохожих.
Как тут же оказалось, броней доктор тоже увлекался. Вернее, попытками создать легкую и прочную броню, позволяющую встречать пули грудью и выживать при этом. Перед глазами Кристины тут же встали ровные ряды рыцарей в сверкающих доспехах, мерно шагающие на огрызающиеся пулеметным огнем окопы… С визгом рикошетят пули, брызжут искры, но рыцари неумолимо доходят до солдат, взмывают вверх блистающие мечи…
Бред.
Хотя интуиция — и память мертвой Кармин — прямо-таки кричали, что именно с доктором и его сплавами связаны надежды Кристины поразить Совет мудрейших, но оставалось не менее стойкое ощущение, что с военными действиями этот секрет, этот «зеленый сыр» никак не связан. Что-то мирное, что-то ошеломляющее, что-то…
Что?
Была и еще одна загвоздка с доктором Воркеи…
Нет, не то, что для Совета Мудрейших требуется самолично созданное изобретение. Кристина уже знала, что примерно лет так пятьдесят действует правило, позволяющее использовать для вхождения в Совет чужое изобретение, при условии, конечно, что его настоящий автор не против.
Проблема была в другом…
Доктор — был.
Доктор Рино Воркеи погиб два года назад.
Причем даже здесь Кристине ухитрился напакостить Спектр, аж за два года до ее появления здесь. Чем уж неуловимому злодею помешал ученый, который, кажется, всю жизнь провел за стенами лаборатории — никто не знал. Но когда изуродованное тело доктора нашли в обломках взорванной лаборатории — неподалеку обнаружилась визитная карточка Спектра.
Доктор еще жил, когда его привезли в столичный госпиталь, но… Выжить с такими ранами было практически невозможно. То ли он умер еще в больнице, то ли уже в загородном особняке своей семьи, но факт оставался фактом — надежда Кристины умерла. В буквальном смысле этого слова.
Но ведь…
Зачем-то же Кармин сюда моталась? Какие-то надежды испытывала, связанные с лабораторией на крыше? Кстати, она была недостроена, лаборатория, в которой доктор работал находилась здесь, в самом музее. Где-то здесь находился и рабочий кабинет доктора… Только никто не знал — где.
Кристина почувствовала поклевку.
Рабочий кабинет? Уж не нашла ли его Кармин? Не обнаружила ли в нем записи доктора, которые тот не успел обнародовать? Не на них ли рассчитывала?
Они шли по музею, и Кристина украдкой бросала взгляды туда-сюда, надеясь, что опять ёкнет сердце, проснется чужая память и она поймет — где же этот треклятый кабинет⁈
Столичный музей не был собранием засушенных и пронафталиненных экспонатов. По сути он был выставкой технологий, как действительно старинных, так и вполне современных, которые можно было потрогать, а то и взять для работы. Не только доктор Воркеи — многие ученые работали здесь, создавая что-то новое и пополняя музей новыми экспонатами.
Вот сейчас, например, они проходили зал, в котором, под сводчатым потолком, между широченными колоннами, ровными рядами стояли автомобили. От самого первого, похожего на кресло на колесиках и с рычагами управления, до блестящего свежим лаком гоночного «Метеора». И это — не считая различных тупиковых ветвей автомобильной эволюции. Например, автомобилей с двигателями внутреннего сгорания или электромобилей с питанием от гальванических элементов.
Директор, еще открывая двери в музей, спохватился и поинтересовался причиной неожиданного визита высокой гостьи. Сказать «Приехала посмотреть, что тут может помочь мне войти в Совет мудрейших, я тут у вас что-то перед смертью придумала» — не вариант, поэтому Кристина назвала самую простую и объяснимую причину визита — желание посмотреть, как музей отнесся к ее дару в виде набора слитков различных металлов. Директор рассыпался в уверениях, что госпожа Эллинэ может быть уверена — весь подаренный ею металл сложен в надежном месте, под замком, часть его безусловно будет выставлена в качестве экспонатов, как только освободится место, другая же часть будет использован