— С вашими сыновьями болтаю не я, миссис Берил.
— Раз так, нам обеим известно, кто это себе позволяет.
Эйфория заколебалась. Принцесса устремила на нее вопросительный взгляд.
— Чувствую, у вас внутри разворачивается нешуточная моральная борьба. Разболтать или не разболтать секреты Ее Величества — вот в чем вопрос?
— Она разговаривает с ними не только на кухне, миссис Берил! — выпалила она.
— Кто, королева?
— Настя, мэм.
— Где же она с ними разговаривает?
Эйфория испугалась, что далеко зашла, и попятилась опять. Если бы можно было вот так, пятясь, покинуть квартиру и очутиться на улице, она бы не преминула это сделать.
— Ну, дитя мое, выкладывай.
— На улице, миссис Берил.
— Мои сыновья встречаются с моими слугами на улице? Вы видели их вместе?
Эйфория кивнула.
— Вы видели, как передавались деньги?
Эйфория покачала головой: ничего такого она не видела. По ее мнению, они делали фотографии.
— Они снимали друг друга?
— Нет, мэм.
— Тогда что? Этот дом?
— Нет, мэм.
— Так что же? Выкладывай, дитя мое!
— Ресторан и банкетный зал «Фин Хо», миссис Берил.
Принцесса и Шими переглянулись.
— Это поведение хороших сыновей, — подсказал Шими.
— Каким образом фотографирование ресторана и банкетного зала «Фин Хо» делает их хорошими сыновьями? Думаете, они собираются пригласить меня туда по случаю моего дня рождения? Уж не забыли ли они мой возраст? Если так, я не вправе их винить. Я сама никогда точно не знала, сколько им лет.
— Смею предположить, что они фотографируют место, где я проживаю, чтобы понять, смогу ли я содержать вас так, как вы привыкли.
— А вы сможете?
— Нет, мэм.
Учитывая все обстоятельства, Принцесса думает, что настало время всех познакомить.
— Некоторые члены моей семьи не виделись уже больше полувека, — говорит она. — Некоторые вообще никогда не встречались, с некоторыми никогда не встречалась я сама. Представить всем им вас — идеальный повод всех перезнакомить.
— Что, если я не хочу ни с кем знакомиться?
Для человека, никогда не испытывавшего таких эмоций, Принцесса великолепно разыгрывает оскорбленные материнские чувства.
— Но это моя родня!
— Что не делает ее моей родней.
— Я встретилась с вашими вдовами.
— Вдовы не в счет.
Шими не подает виду, что испытывает вину перед Вандой Вольфшейм. Его совесть отягощена: он сделал плохо очередному человеку. Он написал ей письмо с извинениями за то, что свалился на пол перед ее благотворительной лотереей, на которое она ответила скупыми словами надежды, что он выздоровел и что за ним ухаживают.
Обошлось без телефонных звонков.
Принцесса читает его мысли. В этих отношениях настоящая гадалка — я, часто хвастается она, причем мне не нужны карты. Раз вдовы не в счет, значит, не в счет.
— Вот еще одна причина, — говорит она, — чтобы вы познакомились с людьми, которые мне небезразличны.
Шими смотрит на нее во все глаза.
— Я польщен тем, что вы считаете, что они должны быть небезразличны и мне. Но не служит ли обычно знакомство с родственниками подготовкой к бракосочетанию?
Она тоже широко раскрывает глаза.
— Уж не думаете ли вы, что я делаю вам предложение?
— Безусловно, нет. Помнится, мы установили основополагающие правила касательно брака.
— Наши основополагающие правила касаются ухаживания.
— Разве одно невозможно без другого?
— Странно, что вы меня об этом спрашиваете. Может, это вы задумали сделать предложение мне?
— Я бы не сумел. У меня нет опыта.
— Тогда остается надеяться, что вы не забавляетесь с чувствами беззащитной женщины. Существует, как вам известно, такая вещь, как нарушение обещания.
— В нашем возрасте?
— Обещание есть обещание в любом возрасте. В нашем возрасте нарушить его особенно непростительно. Мы ведь вряд ли снова будем делать предложение или получать его.
— Опять вы за свое! Помните, у меня это было бы в первый раз.
— Тогда облачиться во все белое придется вам.
Он краснеет, и она знает, почему. Белыми были панталоны его матери?
Не проходит дня, чтобы они друг друга не дразнили, но сегодня оба почему-то серьезны.
— Эта тема вам наскучила, — говорит она как можно более добродушным тоном. — Я знала, что так произойдет.
— Боюсь, что вам наскучил я сам, — возражает он. — Я не так хорош в игре, как вы.
— Не надо себя клеймить. То, что вы ходите с понурым видом и прячете от людей свои слезящиеся глаза, еще не говорит о ваших серьезных намерениях. Вы не меньше меня склонны к комичности. Ничего из того, что вы говорите, нельзя принимать всерьез. Вам бы на театральную сцену! Вы — гипербола себя самого. Я понимаю это лучше кого-либо еще.
— Потому что раньше вы столкнулись с этим, общаясь с Эфраимом?
— Эфраим? Боже, нет! Эфраим был шутником, мыслившим буквально. Он говорил: «Давайте веселиться» — и начиналось веселье. Вы говорите: «Не шутите со мной» — и это еще более заманчивое предложение, по крайней мере для такой женщины, как я.
— Тогда мне повезло, что я вас нашел.
— Опять вы за свое: говорите одно, а имеете в виду совсем другое.
— Именно это я и имею в виду.
— Слишком поздно. Вы превратили уныние в такое искусство, что никто не поверит в существование более легкого, обнадеживающего Шими.
— Я не обнадеживаю, просто оцениваю и ценю.
— Я тоже. Но мы оба прикипели к ролям, которые разучили давным-давно. Мы с вами анахронизмы — не только потому, что старики, но и потому, что актеры, не способные принять буквализм наступивших времен. Моими сыновьями восхищаются потому, что они верны себе: с одним люди отождествляют себя, спаси нас Боже от такого, с другим совершенно не отождествляют, но все равно говорят, что они за него. Это как если бы плут, не скрывающий своего истинного нутра, оказался предпочтительнее скрытного, но добродетельного человека! Мы, вы и я, не могли бы очутиться в худших временах, чем эти. В век аутентичности таким притворщикам, как мы, трудно, даже невозможно ползать между небом и землей.
— Что ж, скоро нас здесь уже не будет.
— Это то самое, что им хочется от нас слышать. Через минуту мы улетучимся — последние реликты иронического века. Как будто наша задача — посторониться и упростить им жизнь. Ну, так у меня есть для них новость: пока мы здесь, мы будем утирать им, снисходительным, носы. В один прекрасный день они скажут нам за это спасибо. Мы держим для них открытой заднюю дверь. Мы впускаем внутрь свежий воздух прошлого.
— Может, сталкиваясь с ними на улице, так им и говорить: «Мы держимся на плаву, чтобы вас посрамить, и однажды вы скажете нам за это спасибо…» Вот только они не видят меня, когда я прохожу мимо.
— Конечно, они вас не видят. Молодые не воспринимают никого, кроме самих себя. Вот как влияет на их способности убеждение, что прошлое надо стереть: они слепнут и глохнут. Но мы должны подавать им пример, независимо от того, как мало они этого заслуживают. Мы покажем им, что такое двурушничество, увертки, аномалия…
— Аномалия?..
— Тихо, видите, я обхожусь без словарика. Именно аномалия. А также притворство, вымысел, сарказм — весь оставшийся в прошлом великий маскарад неискренности.
— А что мы должны самим себе?
Их глаза встречаются — слезящиеся, легкомысленные, даже плутоватые.
— Игру в счастье.
— В таком случае мы должны пожениться.
— Должны? Кто же нас к этому принудит? Бог Любви?
Она ждет, что он на это скажет.
3
Поскольку ее сыновья фотографируют ресторан / банкетный зал «Фин Хо», Принцесса принимает решение устроить банкет для знакомства всех со всеми именно там.
Шими удивлен, что она твердо решила осуществить свое намерение. Он думал, что оно было всего лишь спонтанной реакцией на сыновью назойливость и уже назавтра будет предано забвению.
— Это далеко не так, — настаивает она. — Я жду не дождусь, чтобы похвастаться, представить вас голодному поколению.
— В качестве кого? Как приманку?
— Что-нибудь придумаю. Как вы отнесетесь к тому, чтобы быть представленным моим суженым?
— Судите сами.
Раймонд Хо предложил для банкета самый большой свой круглый стол в отдельном зале и пообещал накрыть его так, что все ахнут. Он интересуется, выступит ли перед гостями Шими. Шими отвечает, что последний его подход к картам завершился обмороком на полу в чужом бальном зале, после чего врач посоветовал ему больше не заигрывать с судьбой. Кроме того, намечается его знакомство с родней женщины, с которой он «проводит время» — он доволен найденным выражением: в нем есть даже что-то смутно китайское; его задача — произвести на всех хорошее впечатление и блеснуть беседой.
— Наверное, о картах лучше даже не упоминать, Раймонд.
Раймонд чешет в затылке и переходит к теме кулинарных фантазий. Шими уже обсудил угощение с Берил Дьюзинбери, сказавшей, что не знает и знать не желает, что едят ее дети и их дети. Будут есть, что им предложат, — или не будут. «У меня самой слабость к кисло-сладкой свинине с сингапурской лапшой», — уточняет она, но оговаривается, что давно не ела в китайском ресторане и не исключает, что меню могло измениться. Шими заверяет ее, что по знакомству обеспечит ей кисло-сладкую свинину.
Решено, что они с Шими придут минимум за полчаса до остальных. В отличие от вдовьего бала, с ним будет она, и ему не придется принимать таблетки.
— Вы сядете справа от меня, — говорит она. — Остальные пусть садятся, как хотят. Я назначила всем разное время: не хочу, чтобы нагрянули все сразу. Так мне будет легче вспомнить, кто есть кто.
В этот вечер она — Джоан Кроуфорд, на зависть суровая в иссиня-черном боа, которого хватило бы, чтобы закутаться, самому Мефистофелю. Воды реки Стикс были не краснее от крови, чем ее губы — от помады. Не доверяя своим волосам, она придавила их сдвинутой набок меховой казацкой папахой.