— Ну и вечер! — дружно выдохнули оба.
Когда оба очнулись, была уже ночь.
— Боже мой! — воскликнула Принцесса, проснувшись. Шими так и остался дремать на индийском стуле в развязанной бабочке. — Мы провели ночь вместе!
После этого у нее вошло в привычку звать его к себе.
Однажды вечером Шими возвращается с прогулки с Таханом. Пока что он не горит желанием рассказывать об этих прогулках, ссылаясь на эмоциональное выгорание. По его словам, обнаружение племянника, о существовании которого он не подозревал, так сильно на него повлияло, что он никак не разберется со своими впечатлениями. Это не к спеху, заверяет его Принцесса. Но у него есть вопрос.
— Что имеет в виду Тахан, называя вас «великодушной»?
— В каком контексте?
— В контексте ваших отношений.
— Вы имеете в виду моих сыновей?
— Нет, ваши с ним отношения.
— Вам не пришла мысль спросить об этом его самого?
— Мне помешало смущение.
— Что вас смутило?
— То же самое, что всегда вгоняет меня в смущение и не позволяет задавать вопросы. Не хочется демонстрировать всю степень своего невежества.
— Знаете, как говорят? Если не спросить, то и не…
— Поэтому я и спрашиваю у вас.
— Почему он считает меня великодушной? А что, по-вашему, я не великодушна?
— Меня удивило, что он употребил в отношении матери такой странный эпитет. «Любящая», «близкая», «нежная» куда ни шло…
— Можете не продолжать. Мне трудно выносить, как вы ищете слова, чтобы описать мать. Тахан говорил слова, не относящиеся к матерям, по той простой причине, что я никакая не мать.
— Вы Тахану не мать?
— С чего вы вообще взяли, что я ему мать?
— Вы представили его как лучший экземпляр в вашем потомстве.
— Это фигура речи. Я его вырастила.
Шими долго молчит.
— Значит, он не ваш сын от Эфраима?
— Ох, братья, братья! Сколько вам повторять? Я не помню, были ли мы с Эфраимом любовниками. Тех, с кем спишь только для того, чтобы спать, помнишь только тогда, когда нечего забывать. Когда у тебя больше чувств, дело усложняется. Через пограничную линию желания нельзя переступить ни в ту ни в другую сторону. Поэтому даже при прекрасно работающей памяти невозможно сказать точно, как далеко ты зашла туда или сюда.
— Это состояние мне неведомо.
— Уверена, что нет. При виде границы вы пятитесь. Но сейчас у нас речь обо мне. Я могу быть уверена в одном: я никогда не носила ребенка вашего брата.
— Кто же его выносил?
— Не знаю.
(Цыганка, думает Шими. Эфраим угнал ее фургон, а потом похитил ее честь.)
— Разве он вам не говорил?
— Наверное, говорил, только я не помню. Кому какое дело?
(Определенно цыганка.)
— Как кому? Допустим, матери. Допустим, самому Тахану.
— Знаю, матери — это ваша тема, но зачем вам Тахан? Он вам жаловался, что чувствует себя сиротой?
— Для этого не было времени. Нам надо было многое обсудить.
— Например, мое великодушие. Какой странный разговор!
— Еще бы не странный!
— Надеюсь, вы не огорчены тем, что познакомились с ним?
— Как можно?!
— Вижу, вас огорчаю я. Чем?
— Тем, что утаивали от меня его существование.
— Сначала я должна была узнать у него, как он отнесется к знакомству с вами. Он был за границей. В отличие от нас с вами, он вершит добрые дела в чужих краях. Насчет вас я тоже не всегда была уверена, что вам нужна эта встреча.
— Значит, вы не с самого начала планировали сбросить на меня эту бомбу?
— Начать с того, что меня изрядно подводит память. Наверное, не с начала. Но потом мне стало ясно, что без этого никак нельзя. Что это мой долг. Ведь вы не хотели бы, чтобы я промолчала?
— Нет, не хотел бы. Но мне по-прежнему неясно, что произошло. Если он не ваш сын, значит, Эфраим вам его подбросил?
— В корзинке? Нет. Это симпатичное предположение, допустим, я похожа на дочь фараона, у меня даже есть головной убор в виде кобры. Но нет, все было не так. Я взяла его к себе после того, как мне его представил Эфраим. Я не задавала вопросов. Я была в большом долгу перед Эфраимом. У Тахана не было матери — так, по крайней мере, это мне представил Эфраим.
— Зато вы сами были далеко не бездетны.
Наступает ее очередь выдержать долгую паузу.
— Неужели? — Пауза никак не кончается. — Как быстро вы забыли мои признания. Это при вашей-то поразительной памяти!
Он густо краснеет, вспоминая нарисованную ею картину: простая девушка, безрадостно катящая коляску по голой пустоши. Ты негодная мать, говорила ей тетка, и она соглашалась. С тех пор она произвела на свет Лорела и Харди, но грех отказа от одного ребенка нельзя искупить рождением других.
Она говорила ему, что больше никогда-никогда не видела мальчика, и Шими, сочувствуя ей, интересовался, сколько длилось это никогда-никогда. Недолго, если мерить мерой его сострадания.
— Простите, — говорит он. — Я сам не ведаю, что несу.
Не мой рот тому виной, думает он, и не моя память, а моя душа. На чужое смирение у меня нет времени, только на свое собственное.
Она знает, что творится в его пылающей голове, потому что умеет в нее заглядывать.
— Лучше возьмите светлую сторону, — советует она.
— Нет никакой светлой стороны.
— В вас все еще живет краснеющий мальчишка.
— Я бы хотел, чтобы мой внутренний мальчишка умер.
— Напрасно. И потом, не исключено, что я еще в силах вас шокировать. Это делает из вас моего должника.
— Что наводит вас на мысль, что меня еще можно шокировать?
— Шокировать вас можно будет всегда…
Ну что же, ну что же…
Ну что же, раз безопаснее жить в гуще своего собственного стыда, чем где-либо еще, то он рассказывает ей об обломке человека в инвалидном кресле, однажды попросившем его перед общественным туалетом об интимнейшей из услуг. Собрат по несчастью. «Я в отчаянии, помогите». Зловонный слипшийся рот. Запах разлагающегося тела. «Внутри я не справляюсь». Не справляюсь!
Кто, не справляясь с чем-то, обратится к Шими? Кто не увидит, что он собой представляет?
— Как же вы поступили? — интересуется Принцесса.
Его удивляет, что ей нужен его ответ.
— Вы и правда хотите это знать?
— Вы и правду не хотите мне этого говорить?
— Чего я действительно хочу, так это чтобы разверзлась земля…
— Да-да, — говорит она, — я уже все это слышала. Вам всегда хочется, чтобы разверзлась земля. Пора смириться с тем, что этого не случится. Просто скажите, как вы поступили.
— Я отвернулся от него и убежал, — отвечает он.
Это достойно повторения: Я отвернулся от него и убежал.
Она смотрит на него долго и сурово, потом манит его к себе. Он опускается у ее постели на колени — маленький мальчик, ждущий отповеди.
Она берет в руки его голову, ласково кладет ладони ему на виски. Так держат хрустальный шар.
— Что вы делаете? — спрашивает он.
— Стараюсь, чтобы ничего не выпало.
Она гадает, сможет ли он вот так, с закрытыми ушами, услышать Музыку Сфер.
Оба не знают, как долго она не отрывает рук от его головы: минуту, час, какую-то другую пока еще не открытую меру времени.
— Теперь я сделаю это для вас, — говорит он, отнимая от своих висков один за другим ее пальцы.
— Мне уже поздно, — возражает она. — Из меня давно выпало почти все.
Он напоминает ей ее же слова: ничто и никогда не поздно.
Потом он кладет ей на виски свои ладони: сначала одну, потом другую. Так ребенок осторожно держит доверенную ему немыслимую ценность.
«Влюбленные», VI карта Таро