Франсуа Сильвенер занимал большой особняк восемнадцатого века, очевидно, всегда принадлежавший блюстителям правосудия. Дом стоял в самом центре Лиможа, окна выходили в великолепный сад, пожалуй слишком ярко освещенный по случаю празднества. И, пожалуй, слишком много тут цветов, подумал Жиль, поднимаясь по ступенькам, и слишком пахнет деньгами. Конечно, деньгами, добытыми честным путем, деньгами, полученными по наследству, но все-таки деньгами; тяжелая полированная мебель, старинные ковры, большие, чуть потускневшие зеркала и два краснолицых метрдотеля за стойкой буфета в явно стеснявших их белых перчатках – все говорило о богатом и благоустроенном доме. Однако Жиль, как журналист и парижанин, бывавший на приемах более блестящих, на умопомрачительных пирах, которые задавали нередко уже разорявшиеся прожигатели жизни, глядел вокруг с чувством некоторого превосходства. Он любил только деньги, которые бросают на ветер. В доме же Натали подавляла не роскошь, а ощущение прочного достатка. На верхней площадке лестницы стояли рядом Натали и Франсуа Сильвенер и принимали гостей-совсем как в романах девятисотых годов. Некогда Жиль поцеловал руку Натали, он прочел в ее взгляде такое желание понравиться ему, глаза ее так ясно говорили: «Все это для тебя», что ему вдруг стало стыдно за собственное высокомерие. В самых теплых выражениях он расхвалил ее прекрасный дом, пожал руку Сильвенеру и вошел в большую гостиную.
Комнату уже заполняла толпа восторженно настроенных гостей; Жилю пришлось выдержать какие-то разговоры и выслушать какие-то комплименты по поводу его здорового вида, прежде чем ему удалось улизнуть в комнату, которая, очевидно, служила библиотекой. Он попытался представить себе, как Натали сидит тут в кресле у камина напротив мужа, но это оказалось невозможным. Он мог представить себе Натали только раскинувшейся на кровати в жаркой мансарде или лежащей в траве. Немного передохнув в библиотеке, он направился на балкон и тут на кого-то натолкнулся. Перед ним был тот, кого он после рассказа Натали о ее детстве называл про себя «братиком». Они встречались в Лиможе один-единственный раз, но Пьер Лакур сразу протянул ему руку. «Братик» был высоченного роста, с мужественным, как отметил про себя Жиль, и очень красивым лицом. Жиль улыбнулся, вспомнив, как он приревновал к нему Натали на балу у Касиньяков.
– Мы уже отчаялись вас увидеть, – проговорил Лакур. – Вы совсем не появляетесь в обществе. Я везде вижу вашу сестру, а вас – никогда.
– Я действительно не очень люблю бывать в обществе, – сказал Жиль.
– Вам, наверно, скучно на наших провинциальных праздниках?
Голос Лакура звучал довольно агрессивно, но Жилю захотелось расположить его к себе:
– Ну что вы! Просто я очень устал в Париже и приехал сюда отдохнуть.
Наступило недолгое молчание, и вдруг Пьер Лакур, как будто набравшись решимости, взял Жиля за локоть.
– Мне хотелось бы поговорить с вами… вы знаете, что я очень… дружен со своей сестрой.
– Да, знаю, – улыбаясь ответил Жиль.
Он не собирался изображать удивление. Либо Пьеру все известно, либо он ничего не знает. Этот человек чем-то привлекал Жиля – в нем чувствовалась угловатая прямота и при этом, безусловно, ясный ум. Однако первые же слова «братика» привели Жиля в замешательство.
– Натали вас любит, – резко произнес он, – и я просто в отчаянии.
Он проговорил это, отвернувшись, и Жиль на секунду усомнился, правильно ли он его понял.
– Почему в отчаянии?
– Потому что вы не внушаете мне большого уважения, простите за откровенность.
Они говорили вполголоса – будто два врага уславливались в этой темной комнате о тайной неизбежной дуэли. У Жиля сильно забилось сердце.
– Почему вы меня не уважаете? Мы с вами едва знакомы.
– Натали вас любит, и вы, по вашим словам, любите ее. Что же она в таком случае здесь делает? Быть может, вы думаете, что она – мещаночка, привыкшая к любовным похождениям? Или, быть может, думаете, что ей легко сейчас жить бок о бок с Франсуа? Неужели вы так плохо ее знаете?
– Она решила подождать до конца лета…– начал было Жиль.
Пьер Лакур яростно взмахнул рукой.
– …ничего она не решила. Она думает, что вы не уверены в себе, и не хочет принуждать вас. Вот и все. Уже целый месяц ее жизнь – сплошной компромисс, а ведь она всегда ненавидела половинчатость. И все это – из-за вас.
Жиль начал раздражаться. Господин Лакур, играя роль благородного брата, зашел слишком далеко.
– Не похоже, что я первое ее увлечение…
– Нет. Но ее первая страсть – безусловно. И я очень боюсь за Натали.
– Почему?
– Потому что вы слабый, безвольный эгоист…
– Все мужчины – эгоисты, – сухо заметил Жиль.
– Но не все мужчины так снисходительны к себе.
Теперь они готовы были броситься друг на друга. Жиль пытался взять себя в руки. Пьер, конечно, прав и вместе с тем не прав. Жиль глубоко вздохнул.
– А что бы вы сделали на моем месте?
– Я никогда не был бы на вашем месте: если бы я был не я, а кто-нибудь другой и Натали не была моей сестрой, я бы уже давно ее увез…
Он повысил голос, и Жиль улыбнулся.
– Господи, как же вы ее любите!..
– Я должен был вам это сказать, верно? Воцарилось молчание.
– Но я люблю ее, – тихо проговорил Жиль.
– Тогда позаботьтесь о ней.
Лицо Лакура уже не выражало гнева – наоборот, теперь оно было грустным и умоляющим, почти покорным, такое выражение Жиль уже видел у Натали. У него защемило сердце.
– Вы считаете, что я должен увезти ее? Завтра?
– Да, – ответил Лакур. – Как можно скорее. Она слишком несчастна.
Они пристально смотрели друг на друга. В трех шагах от них стоял веселый гул званого вечера Сильвенеров. Внезапно Жиль почувствовал себя не то лирическим, не то романтическим героем.
– Так я и сделаю, – сказал он. – И буду заботиться о ней. Он уже представлял себе, как пересекает бальный зал, хватает Натали за руку и, не говоря ни слова, проводит ее сквозь толпу потрясенных гостей… Настоящий девятнадцатый век! Голос Лакура вернул его к действительности:
– Сильвенер порядочный человек. Она должна прилично расстаться с ним. Если вообще можно бросить человека прилично.
У Жиля промелькнуло воспоминание об Элоизе, и он ничего не ответил.
– Только никогда не забывайте, что Натали – цельная натура, цельная и страстная.
Лакур прошел мимо Жиля и исчез. Эти несколько минут разговора были похожи на сон. Если хорошенько поразмыслить, юноша, должно быть, не в своем уме. Зато Жилю все стало ясно. И, целуя перед уходом руку Натали, оставляя ее одну на верхней площадке лестницы рядом с мужем, в ее доме, он вдруг понял, что эта женщина, которую он считал своей, не может сейчас уйти вместе с ним, что она так же, как и он, в отчаянии. И в эту минуту он принял решение.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ПАРИЖ.
Глава первая
– Да что же, наконец случилось?
Они были в Париже, у него в квартире; Натали только что приехала, он ждал ее три дня, не получая никаких вестей. И вот она здесь и смотрит на него, растерянная, притихшая, словно ошеломленная каким-то ударом. Она поставила в передней свой чемодан, бросила пальто на стул; приехала она не предупредив, и казалось, вот-вот уедет обратно. Она даже не посмотрела квартиру, и это было довольно странно, потому что ей предстояло тут жить вместе с ним – ведь это решение они приняли на следующий день после вечера в ее лиможском доме, приняли в каком-то вдохновении глубокого счастья. Глубокого и мудрого. Жиль не знал, что счастью может быть свойственна непреклонная и нежная мудрость, требующая сделать то, что надо сделать. И все же Натали потребовала, чтобы он уехал раньше ее – ради при-личия, как она сказала, – и только через три дня, когда он просто уже с ума сходил от беспокойства, эта молчальница без предупреждения явилась к нему. Он протянул к ней обе руки, усадил ее, налил ей вина, а она все молчала, не произносила ни слова.
– Да скажи же, что случилось?
– Ничего не случилось, –ответила она как будто с раздражением. – Я объяснилась с Франсуа, поговорила с братом, он отвез меня на вокзал, я не успела тебя известить. В Париже я взяла такси – адрес у меня был…
– А если бы меня дома не оказалось?..
– Но ведь ты сказал, что будешь ждать.
И что-то новое во взгляде Натали – несомненно, воспоминание о неописуемо жестоких минутах – вдруг помогло ему понять, каким пустяком были, в сущности, его нервозность и это холостяцкое ожидание. В конце концов, она порвала со всей своей прежней жизнью, а у него все свелось лишь к скуке ожидания. И сравнивать нельзя: одно дело – перечитывать от тоски старые газеты, другое – заявить мужу, что больше не любишь его. Он наклонился, поцеловал Натали в щеку.
– Как он к этому отнесся?
Она бросила на него удивленный взгляд:
– А что тебе до этого? Ты никогда не интересовался, как он себя ведет, когда я жила с ним вместе, верно? Тогда для чего же тебе понадобилось знать, как мы с ним расстались?
– Я только хотел спросить… не было ли это оскорбительно– для тебя, конечно…
– Ах, для меня? – переспросила она. – Но ведь я ушла от него к человеку, которого люблю. А он остался один, не так ли?
У Жиля мелькнула смутная, довольно циничная мысль: в конечном счете брошенный муж куда больше в тягость с точки зрения эмоций, чем муж еще наличествующий. Натали, по-видимому, знобило. Жиль не мог согреть в своих ладонях ее холодные как лед руки; ему почему-то хотелось, чтобы она заплакала, чтобы все рассказала, доверилась ему целиком или бросилась в его объятия в порыве чувственной страсти, которую внезапно порождает у любовников воспоминание о собственной жестокости в отношении третьего лица. Но ему было больно смотреть на эту дрожавшую от стыда и безгласную женщину.
– Тебе страшно, – сказал он. – Тебе тяжело. Давай посмотрим мое обиталище.
С увлечением, совсем для него необычным, он «готовил» свой дом к приему Натали. Привратница все прибрала, он купил чаю, пачку бумажных салфеток, уйму цветов, сухариков и новую пластинку. Муж привратницы сменил перегоревшие лампочки, вклю-чил холодильник. Словом, Жиль думал о чем угодно, кроме стра-даний Натали. Вернее, он представлял их себе в некой театраль-ной форме, с разными перипетиями, бурными сценами и рыда-ниями – в общем, в виде событий «рассказуемых» и даже захва-тывающих. Но он не мог представить себе этого тихого отчаяния.