– С ангелом меня еще никто никогда не сравнивал.
На что мисс Хортон сказала:
– Да уж вижу, Фрэнк, но поешь ты замечательно.
Когда он рассказал об этом маме, она ответила, что все Фогели и Аугсбергеры хорошо пели, так что ничего удивительного, но она согласилась помочь ему разучить песни для спектакля. Их было три: вся школа собиралась исполнять «Однажды в полночь ясную», а потом Фрэнк, Минни, одна из некрасивых девочек по имени Дороти Пирс и Хоуи Принс должны были спеть «Падуб и плющ», чередуя куплеты. А в конце первой части – или «акта», как называла это мисс Хортон, – Фрэнк один будет петь «Рождественские колокола». Этой песни Фрэнк не знал, а мама знала.
– По-моему, это весьма печальная песня, Фрэнки, – сказала мама. Фрэнки пожал плечами. – Мисс Хортон пела ее тебе?
– Обещала спеть на следующей неделе.
– Это не радостный гимн. Я бы предпочла, чтобы ты пел что-нибудь, что укрепляет твою веру.
– А ты пела эту песню, мама?
– Ну да. Бабушка Мэри ее любит.
Фрэнки не стал больше ни о чем спрашивать.
В понедельник, когда мисс Хортон задержала его после школы, чтобы исполнить для него гимн (Минни тоже осталась), он обнаружил, что ему нравится эта песня, и запомнил мелодию с первого раза. С третьего он уже подпевал мисс Хортон, а после четвертого раза и Минни, и мисс Хортон аж рты раскрыли.
– Ты пел с большим чувством, Фрэнк, – сказала мисс Хортон.
– Правда?
Минни кивнула.
Когда они вышли из школы и в тусклом, холодном свете солнца направились в сторону дома, она поцеловала его в щеку и сказала:
– Вот, это тебе. Только никому не говори.
– После спектакля будет еще?
Минни рассмеялась и ткнула его в руку.
– Увидишь.
Снега пока не было, и от этого у папы испортилось настроение. После ужина и короткого чтения Библии (теперь это занимало не так много времени) он несколько раз вставал и выглядывал в окно гостиной, как будто мог заставить снежные облака появиться на небе. Когда он возвращался на место и снова брал газету или книгу, его лицо делалось все мрачнее. В кои-то веки Лиллиан сегодня капризничала. Кажется, мама не знала, что с ней происходит. Дважды Лиллиан сказала «нет!», хотя она никогда этого раньше не говорила. Джоуи, как обычно, просто сидел и ничего не делал. Наконец Фрэнк спросил:
– Мама, хочешь послушать мою песню?
Мама поджала губы, потом сказала:
– Конечно, Фрэнки. Очень хочу.
– А что за песня? – с подозрением спросил Уолтер.
– Гимн из спектакля.
– Ну хотя бы это что-то безвредное, – отложив газету, сказал Уолтер.
Фрэнк встал, подошел к печке и, сложив руки перед собой, как научила его мисс Хортон, уверенно запел:
Кругом рождественская мгла.
Во мгле гудят колокола,
И с ними в лад…
Слова звучат:
«Мир на земле и счастья всем!»[35]
На этом месте все время что-то происходило: в этих словах, «с ними в лад», было что-то восхитительное, что тянуло его вперед. Становясь ниже, ноты как будто глубже проникали в него (на слове «счастья» ему пришлось раскрыть гортань и грудь, чтобы спуститься почти на октаву), и он переставал замечать слушателей. Когда он закончил, то увидел, что мама и папа ошеломленно смотрят на него.
– Фрэнки, – сказал папа, – ты пел так, как будто знаешь, о чем это песня.
– После минувшего года, возможно, и знает, – заметила мама.
Они переглянулись.
– Хороший мальчик, – сказала Лиллиан.
– Знаете, Опа в юности замечательно пел, – сообщила мама. – В Германии он с хором мальчиков пел для короля.
– Какого короля? – спросил Джоуи.
Мама пожала плечами:
– Не знаю. Кто их разберет, этих немецких королей. Какой-то из Фридрихов. Опа был одет в атласный костюмчик. А когда мы были детьми, он пел нам немецкие песни. Потом перестал. Не знаю почему.
– Из-за войны перестал, – сказал папа.
– А, ну да, конечно, – согласилась мама. – Наверное, из-за войны. – Она вздохнула, но потом протянула руку, а Фрэнки дал ей свою, и она сказала: – Если тебе дарованы великие таланты, Фрэнки, ты должен использовать их во славу Господа. Понимаешь?
Фрэнк, разумеется, кивнул, хотя на самом деле ничего не понял.
1931
Уолтер делал кое-что, чего делать не следовало, но сейчас у него было мало скота, и он не сдержался – пошел к ручью проверить уровень воды. Фрэнки и Джоуи ушли в школу, чтобы изучать что-то, не имеющее никакого отношения к фермерству (по крайней мере, он на это надеялся), а Розанна убирала после обеда (яйца-пашот на тосте и жареная картошка). К огорчению Уолтера, день выдался ясный и страшно холодный. Особенно светло было на западе, откуда приходило как все хорошее, так и все плохое. На земле лежал снег, но такой рыхлый, что сапоги Уолтера проваливались сквозь него. Он старался не обращать на это внимания.
Если спросить Уолтера, что из тысяча девятьсот тридцатого года, по счастью минувшего, ударило по нему, он бы ответил, что ничего, но это было бы ложью, и он это знал. Вопрос не в том, что по нему ударило, а в том, что не ударило. Например, его приятно поразило, что он сумел собрать тридцать пять бушелей кукурузы с акра, – посадки выглядели так плохо, что он ожидал совсем ничтожного урожая, по тридцать бушелей, а то и того меньше. Возможно, сорок – сорок пять бушелей с акра в течение десяти лет его просто избаловали. А потом, после отъезда Грэхамов, чья ферма находилась менее чем в полумиле от Лэнгдонов, Уолтер вместе с несколькими соседями, не желая смотреть на заброшенные поля кукурузы, обратились в банк с просьбой разрешить им собрать урожай и поделить его между собой. У Грэхамов вышел двадцать один бушель с акра, что привело всех в уныние, но между собой они это не обсуждали – дурная примета. Сейчас Уолтер видел дом и поля Грэхамов. Урожай был собран кое-как, и кукурузные стебли все еще торчали из снега, точно кости. Уолтер прибавил шагу, чтобы не смотреть на окна опустевшего дома, темные и мрачные на фоне яркого дня. Два окна с другой стороны кто-то или что-то сломало, возможно, птицы, и Уолтер заколотил их, но из-за этого дом стал выглядеть мертвым, и сразу захотелось подойти, заглянуть внутрь, увидеть диван и посуду, которую хозяева оставили после себя. Даже одежду и обувь.
С овсом повезло еще меньше, чем с кукурузой, жаль лошадей и коров, но больше всего Уолтера удручало, что, несмотря на все новости про засуху (а на юге и западе дела обстояли значительно хуже), доходившие до них благодаря радио, слухам и газетам, закупочные цены все равно упали. «Как такое возможно?» – удивлялся Уолтер. Неурожайный год должен был пойти кому-нибудь на пользу, однако этот год, тысяча девятьсот тридцатый, не принес пользы никому. Конечно, с усмешкой говорил его отец. Он-то мог позволить себе смеяться – его ферма полностью принадлежала ему, – и вообще он никогда не воспринимал работу фермера серьезно.
– Итак, – сказала Розанна, – никто не может купить еды из-за Краха, но неужели это значит, что людям просто позволят голодать? Почему церкви не скупят все продукты? Или какие-нибудь богачи? Продукты есть, они нужны людям. Они что, будут просто гнить, пока народ голодает?
Уолтер раздраженно ответил:
– Думаю, да, Розанна.
Пустой дом Грэхамов казался ей жутким по этой же причине.
– Люди бродят по дорогам и живут на улице, в холоде, замерзают насмерть, – сказала она, – а этот дом просто пустует. – Но Уолтер толком не знал, как на это ответить. Она повторяла: – Я раздала своих кур. Я даже яйца раздала. Пусть уж лучше они кого-то накормят, чем выбросить их в мусор!
– Ты добрая христианка, Розанна, – сказал Уолтер.
Он выплатил долг по кредиту (с трудом) и отложил достаточно семян на весну (с трудом), и они могли продержаться еще год, но откуда взять обувь для детей (да, он уже подумывал о том, чтобы порыться в оставшихся вещах Грэхамов), и как заменить сломанную упряжь, и как нанять кого-нибудь, чтобы поглубже прорыть колодец у дома? Вот уже два месяца Розанна едва выжимала оттуда воду по капле. Уолтер и Фрэнк носили воду из колодца возле амбара, где она еще была, хотя и не в таком объеме, как раньше. Ферма Грэхамов располагалась чуть выше, чем его собственная, и он подозревал, что они уехали не только из-за неурожая кукурузы, но и из-за полностью пересохших колодцев. Их ферма никогда не получала столько воды, сколько соседние.
А еще Уолтер никак не мог представить, что ждет их в новом году. Выпавший около Дня благодарения снег – дюймов шесть, наверное, – подарил ему надежду, но на следующий день лед и дождь тут же уничтожили ее. Потом опять шел дождь, и Уолтер ходил мрачнее тучи, пока в середине декабря не выпало пять дюймов снега, а потом еще дюйм, и еще – снег валил целую неделю, и вот наконец землю укутали двенадцать дюймов снега. Из-за этого им с трудом удалось попасть на спектакль Фрэнки. Когда они добрались до школы, Уолтера поразило царившее там оживление. Да, Фрэнки хорошо пел, но все родители в зрительном зале так рукоплескали ему, будто он – Эл Джолсон[36]. Вряд ли это пошло Фрэнки на пользу, но Розанна была счастлива, и хотя было прямо-таки видно, как растет самомнение Фрэнки, Уолтер не стал портить семье настроение. А снег оставался на месте, не таял, давая земле отдых и надежду.
Уолтер добрался до ручья. Воды было дюймов восемнадцать, вдоль берегов ее покрывала ледяная корка, а ближе к середине темный ручей журчал на фоне светлого льда. В ширину воды было, наверное, футов шесть или семь. Три года назад ручей был три фута в глубину и двенадцать в ширину (хотя это в феврале) и не пересыхал все лето, а в год, когда родилась Лиллиан, вода тянулась от одного берега до другого. В нем можно было плавать, хотя Уолтер не осмелился. Ну, в тот год на юге происходили большие наводнения, и что в итоге лучше? В тот год опять казалось, что он получит хорошую цену, но нет, вышло так же, как всегда. Что-то, размышлял он, возможно глупость, мешало ему понять жизнь, которую он вел.