– Друзья мои, я смиренно и даже с благодарностью полагаю, что мы должны быть готовы практически ко…
Дверь тихо закрылась, и они оказались на крыльце.
1936
Фрэнк сидел в четвертом вагоне (прямо за вагоном-рестораном). За окном не было ничего, кроме снега, снега, снега. Так прошла вся зима – дома снег сползал по западной стороне дома, скапливаясь над их с Джоуи комнатой, а за окном стояла сплошная хрустально-белая стена. Тут снежинки разлетались вокруг, но все равно оставались совершенно белыми. Фрэнк почувствовал, как поезд замедляет ход. Он ехал уже три часа, так что, возможно, они уже на подъезде к Клинтону, а может, и нет. Последней станцией, на которой станционный смотритель поднял флаг для пассажиров, которые прошли в спальный вагон, был Де-Витт.
В вагоне «Челленджера», новейшего и лучшего поезда на Чикагской и Северо-западной линии, Фрэнк очутился потому, что мама просто больше не могла его терпеть, хотя она объяснила поездку в Чикаго тем, что ему обязательно нужно учиться. Может, для Джоуи это не так важно, но Фрэнки нужна школа. Идею учиться в Чикаго преподнесли как шутку, когда Элоиза приехала с Юлиусом и Розой на День благодарения. На тот момент из-за снегопада Фрэнк уже пропустил шесть дней школы, и мама из-за этого очень злилась – причем злилась вроде бы на папу, как будто это он наслал метель.
– Ну, пришли его ко мне в Чикаго, – предложила Элоиза, а мама сказала:
– Ох, не говори глупостей!
Однако в период между Днем благодарения и Рождеством он пропустил еще девять дней, причем четыре из них потому, что школа закрылась из-за лопнувшей трубы. Дедушка Уилмер, бабушка Элизабет и все самые старые люди, которых знал Фрэнк, утверждали, что никогда не видели такой зимы. Дело не в том, что землю покрывал густой слой снега, до пяти футов в некоторых местах, не считая завалов, но помимо этого было еще и смертельно холодно и ветрено. Папины коровы, овцы и свиньи уже два месяца не покидали амбар. «Мы что, теперь живем в Миннесоте?» – воскликнула мама. Но папа сказал, что все будет хорошо, потому что кончилась засуха. На Рождество Элоиза повторила свое приглашение – да, в Чикаго тоже много снега, но их с Юлиусом квартира находится всего в квартале от школы. Она считала, что Фрэнку там понравится. И мама согласилась.
Поезд затормозил, но не было видно даже размытых очертаний города. Фрэнк оглядел других пассажиров – в этом вагоне их было всего двенадцать, семья с тремя детьми, две дамы, а остальные – бизнесмены. Дамы продолжали разговаривать, а бизнесмены – читать газеты. Только дети уставились в окно. В вагоне царила тишина. Фрэнк встал.
В тамбуре на него внезапно обрушился порыв ледяного ветра, от которого сперло дыхание, хотя он напоминал тот ветер, который сопровождал Фрэнка по дороге из школы домой. Изо всех сил толкая дверь в вагон-ресторан, Фрэнк ощутил легкую панику. В вагоне-ресторане он узнал больше новостей: локомотив застрял в огромном заносе. Ожидали бригаду рабочих для расчистки путей. Неизвестно, сколько времени это займет. Фрэнк прислушался к мужчине, который спрашивал у проводника, «достаточно ли запасов». Судя по стакану виски у него в руке, он имеет в виду определенные запасы.
– Да, сэр. Полагаю, их хватит на неделю, сэр.
Проводник был первым чернокожим человеком, которого Фрэнк видел в жизни. Мама сказала, что в Чикаго он увидит много чернокожих и надо избегать смотреть им в глаза, чтобы не провоцировать их, и только люди из низов называют их «ниггерами», а им это слово не нравится, поэтому надо быть осторожным. Их следует называть «цветными». Но Фрэнку показалось, что осторожничает как раз проводник. Фрэнк, не глядя на него, купил сэндвич за четвертак и вернулся на свое место. Поразительно, как тепло и тихо было в вагоне и как жутко и холодно – снаружи. Фрэнк достал книжку – он читал «Гнездо разбойников» Зейна Грея. Эту книгу он стащил у одного из парней в школе и собирался вернуть ее, прежде чем тот обнаружит пропажу.
Проводник не объяснил, почему рабочие «задержались», но когда стемнело и пассажиры поняли, что застряли как минимум до утра, в вагоне уже было не столь тихо. Двое детей плакали, а дамы цокали языком и качали головой; одна из них прошептала (но Фрэнк, привыкший подслушивать, услышал):
– Если дотянем до утра… но вы же знаете о том поезде в Нью-Йорке… – Дальше неразборчиво: –…замерзли насмерть.
Фрэнк едва сдержался, чтобы не оглянуться. Если бы он оглянулся, они заговорили бы еще тише, и тогда он ничего не узнает. Один из бизнесменов все время нажимал на кнопку возле окна, но машинист не приходил. А потом погас свет. Фрэнк отложил книгу и уставился в окно, но в бледной, снежной темноте по-прежнему ничего не было видно, тем более «рабочих».
Вскоре после того, как погас свет, все-таки появился машинист с фонариком, а с ним двое проводников. Он объявил, что Чикагская и Северо-западная Железнодорожная Компания очень радеет об удобстве своих пассажиров, а поскольку в спальном вагоне есть свободные места, то было принято решение предоставить их на ночь пассажирам сидячих вагонов. Другие пассажиры решили устроиться в вагонах-ресторанах и в баре (один из бизнесменов рассмеялся, услышав это), а учитывая комфорт кресел в сидячем вагоне, некоторые, возможно, пожелают остаться на своих местах. В таком случае компания с радостью предоставит им одеяла и подушки. Рабочие были готовы начать перед рассветом, но занос был большой – не очень высокий, но обильный, и расчистить его будет трудно.
Когда машинист ушел, одна из дам сказала Фрэнку:
– Сынок, тебе бы стоило взять место в спальном вагоне, потому что там хотя бы тепло. Мы слышали про поезд возле Буффало – именно в сидячем вагоне пассажиры замерзли насмерть. Идем с нами.
Две дамы привели Фрэнка к машинисту и заявили, что желают верхние полки («потому что тепло идет вверх») и еще одну для своего племянника. Машинист был не в настроении спорить.
Фрэнк провел странную ночь на полке – возможно, потому, что никогда не оказывался в чем-то, настолько похожем на дыру в земле. Открывая глаза, он видел окно, но стоило их закрыть, как он снова проваливался под землю. Когда во сне ему показалось, что его толкнул Джоуи, он взмахнул рукой и ударил по стене. От этого он проснулся. И вот, лежа на полке, он ощутил твердую уверенность в том, что скоро умрет – что в этом поезде, в отличие от того, в Нью-Йорке (не в Буффало, а рядом с Рочестером, кажется), все замерзнут насмерть, и не важно, что сейчас он в тепле. Холод был скорее связан не с температурой, а с тем, что отсюда три часа до дома и три до Чикаго, а Фрэнк никогда не был дальше от всего и всех, кого он знал.
– Вот дьявол, – сказал он вслух, – я скучаю по Джоуи.
Он и правда соскучился. Головой, ногами и руками он упирался в стены, а от падения с полки в проход его отделяла только шторка. Если бы не мертвые пассажиры в Рочестере, он вернулся бы на свое место в сидячем вагоне.
Но к рассвету поезд снова был в пути и даже пересек Миссисипи. Жаль, что Фрэнк это пропустил. В девять они достигли вокзала Юнион-Стейшн в Чикаго, и Фрэнка бесплатно накормили завтраком (яйца, бекон, апельсин). Он поблагодарил двух дам за то, что «спасли» его. Когда поезд стал замедлять ход, он ковырял в зубах. Он видел, как это делал один из пассажиров, и это показалось ему очень по-городскому. Выглянув в окно, он увидел бегущую по перрону Элоизу. Когда он сошел с поезда, первым делом она сказала:
– Фрэнки! Что бы я сказала твоей матери!
– Она видела множество снежных заносов, – ответил Фрэнк и прибавил: – Зови меня Фрэнк.
– Ну ты и шутник, – сказала Элоиза. – Ты уверен, что мы родственники?
– Об этом только маме известно, – сказал Фрэнк, и они оба расхохотались.
Элоиза взъерошила ему волосы. Но Фрэнка удивило, может, даже поразило, как сильно она обрадовалась. Может, те люди в Нью-Йорке и правда замерзли насмерть.
Заносы в Чикаго доходили едва ли не до ламп на фонарях, но стоял конец марта, и ходить вполне было можно. Хорошо для Фрэнка, но плохо для Элоизы, потому что он редко бывал дома и она с трудом могла его контролировать. А все потому, что он очень умело пользовался своим обаянием. Приходя домой, он говорил: «Я был там-то, и тебе привет», – но она знала, что на самом деле он был вовсе не там, а в бильярдном зале, или на скотном дворе, или в депо. Однако она ходила к нему в школу и беседовала с директором, а тот сказал, что Фрэнк очень сообразительный ученик и круглый отличник. «Есть в нем что-то милое, – добавил директор. – Что-то деревенское». «Ну да», – подумала Элоиза.
У нее было полно дел с Розой, которой исполнилось три года, и на работе (Элоиза писала статьи и для своей газеты, и в «Дэйли уоркер»), и, разумеется, с Юлиусом, который превращался в троцкиста. Она тоже, но помалкивала об этом, а вот он – нет, и если его вышвырнут из партии, ей тоже придется уйти, и что им тогда делать? «Дэйли уоркер» давал ей половину ее дохода, а Юлиус полностью работал на партию, отвечая за образование.
О Фрэнке она начинала беспокоиться, только когда получала письма от Розанны. Вот как раз сейчас пришло очередное письмо, и она не горела желанием его читать, но все же усадила Розу на высокий стульчик, поставила перед ней омлет и вскрыла конверт.
Дорогая Элоиза!
Спасибо за новости о Фрэнки. «С глаз долой, из сердца вон» – это не про него, по крайней мере в моем случае. Жаль, что он пишет редко и так коротко, но если, как ты говоришь, он занят уроками, я все понимаю. Каждое прочитанное им слово, каждая решенная им математическая задачка – это шаг прочь от фермы, а это хорошо, ты ведь знаешь.
Обычно Розанна держала подобные мысли при себе. Элоиза читала дальше:
Если в Чикаго, даже в Чикаго, больше снега, чем здесь, то конец действительно близок, потому что, хотя у нас уже пару недель не было метелей, мы до сих пор откапываемся. Уолтер прорыл тоннель от дома к амбару. Ему бы радоваться, но он говорит, что если земля не оттает, когда сойдет снег, то будут только лужи, а потом наводнения… Не хочу об этом думать.