Впрочем, еды нам всем хватает, а снег защищает от ветров, поэтому в комнатах, где мы топим, достаточно тепло. За это я благодарю Господа. А вот с миссис Моррис произошло нечто ужасное, и мы с Лиллиан дважды к ней ездили.
Элоиза не хотела читать дальше, но продолжала. Она вспомнила, что миссис Моррис – мать лучшей подруги Лиллиан.
На прошлой неделе у нее родился ребенок, мальчик. Ее дочке Джейн десять, Люси пять, а Глории, кажется, два. По-моему, у нее и раньше были проблемы. Они хотели мальчика, но этот – его назвали Ральф – выглядит недоношенным. Он крошечный. День и ночь плачет, даже от груди отрывается, только чтобы поплакать. Конечно, из-за холода его приходится пеленать, а он это ненавидит. Мама говорит, в ее время ему бы тихо позволили отдать Богу душу, может, так и было бы, не знаю, но миссис Моррис никогда бы так не поступила. Я ей немного помогаю с ребенком, а Джейн в основном у нас, с Лиллиан, это ничего, потому что школа все еще работает очень редко. Джейн и Лиллиан читают книги Люси и Генри, а малышам, похоже, все равно, что слушать: про Семилетнюю войну или последнего из могикан. Каждый раз, как они прерывают чтение, Люси спрашивает: «Как там Ральфи?» Господи, как грустно!
К сожалению, Элоиза не могла не знать, чем это кончится. Раньше у них с Юлиусом были некоторые разногласия на тему потомства. Юлиус считал их долгом произвести на свет как можно больше новых мужчин и новых женщин, а Элоизу страшила перспектива подвергнуть жестокости этого мира больше детей, чем нужно. Ну а сейчас они, конечно, спорили по любому поводу, и если бы Юлиус в этот самый момент вернулся в квартиру, они бы продолжили спорить о Сталине, о процессах, о диффамации Троцкого, солидарности против правды. Своими логичными аргументами он всегда загонял ее в угол, где она чувствовала себя беспомощной: от чего она готова отказаться ради защиты собственного мнения? Он был уверен, что ею управляет католическое воспитание, а не нужды рабочего класса. Разумеется, ей труднее было перейти от опиума для народа к диктатуре пролетариата, особенно потому, что многие поколения ее предков с обеих сторон были зажиточными крестьянами, но, не разбив яиц, омлет не приготовишь.
Сама она полагала, что Юлиус, племянник и внук, правнук и так далее английских раввинов, обладал врожденной любовью и талантом к риторике, и никто не умел спорить с таким красноречием, как коммунисты. Он хотел остаться в партии, чтобы спорить с ней. А революция в Чикаго, где зародилась коммунистическая партия Соединенных Штатов, протекала вполне спокойно. Партия могла позволить себе немного контрастов. Элоиза снова взяла в руки письмо, но затем отложила его и посмотрела на часы.
– Роза, – сказала она, – сейчас придут Нэнси с мамочкой, они посидят с тобой, пока я пишу, хорошо?
Роза насупилась, но плакать не стала.
– Нэнси дергает меня за волосы, – пожаловалась она.
– Разве Мэри ее не останавливает? – Мэри, ровесница Элоизы, отвечала за составление протокола собраний.
Роза покачала головой:
– Она занята.
Элоиза взяла Розу на руки и посадила на пол.
– Так, солнышко, послушай, – сказала она. – Когда Нэнси дернет тебя за волосы, ты возьми ее за плечи, посмотри ей прямо в глаза и скажи: «Прекрати. Сейчас же». Не кричи, но говори твердо. – Встав на колени, она взяла Розу за плечи и показала, как надо сделать. – Понимаешь? Говори уверенно, но сдачи не давай, хорошо?
Роза кивнула.
– А теперь иди смотри в окошко, пока они не придут.
Роза отошла, и Элоиза снова взяла письмо. Ей казалось странным, что Розанна, подобно Иову, никогда не жаловалась, какие бы испытания ни выпадали на ее долю. Впрочем, может, она сама не знала, что с ней произошло. Всякий раз, как Элоиза приезжала на праздники, ее это ошеломляло. Розанна, которая пятнадцать лет назад была такой красавицей, с такими густыми светлыми волосами, что их не удерживали шпильки, с яркими синими глазами и живой, ослепительной улыбкой, теперь напоминала труп. Ее лицо осунулось, а волосы она убирала в строгий, унылый пучок. В свои тридцать шесть она выглядела на пятьдесят. Поворотным моментом стало рождение Лиллиан – как будто вся сущность Розанны перешла в малютку, и никто этого не замечал, кроме Элоизы, которая с детства считала Розанну самым красивым, самым везучим и самым ярким человеком в мире. Оглядевшись, Элоиза перекрестилась на удачу и в благодарность за то, что сбежала с фермы. Жизнь в Чикаго была полна громогласной «борьбы», но ведь Юлиус прав: он ее спас.
Новая школа Фрэнка и впрямь была новой – она называлась «Фрэнклин Бранч» и открылась всего два года назад. Она была намного больше школы в Северном Ашертоне, и здесь не было ни одного ученика с фермы, если не считать Фрэнка, а Фрэнк и не считал. В школе имелась большая библиотека, спортзал и актовый зал, где ученики собирались послушать объявления и где устраивались разного рода концерты. Через две недели после приезда Фрэнка состоялся концерт, где ученики пели, танцевали чечетку, играли на пианино и скрипках, и на Фрэнка это произвело большое впечатление. В первой половине играли классическую музыку, во второй – популярную, а в последнем акте восемь девочек высоко поднимали ноги и махали руками, а восемь мальчиков подбрасывали их в воздух. В конце года планировалось еще одно шоу, и Фрэнк собирался принять в нем участие, но в этот раз он не станет исполнять «Она явится из-за горы». Скорее уж «Веду себя хорошо». На самом же деле он вел себя вовсе не хорошо, и это было очень весело.
Он сдружился с бандой мальчишек, которые бегали по всему Линкольн-Парку и Северному Чикаго. Их звали Терри, Морт, Лью и Боб. Боб был самым ловким вором – он мог зайти в «Вулворт» или даже в «Маршалл Филд» в одной паре ботинок и выйти в другой. На день рождения своей матери он стащил пятифунтовый кусок жареного мяса и вынес его, спрятав под пальто. А еще он украл для нее подарок – шелковую блузку. Другие парни, в том числе сам Фрэнк, обычно воровали только пачки сигарет и плитки шоколада, но Боб готов был попробовать все. Терри и Морт были бойцы. Случись им столкнуться с бандой из Святого Михаила, которые хорошо дрались, потому что были ирлашки, Терри и Морт могли им нанести серьезный ущерб, если того требовали обстоятельства. Лью, Боб и Фрэнк тоже могли ударить, но так, ради развлечения. Одному парню Терри сломал нос – на самом деле сломал, – а Морт как-то держал парня и бил его ногами со всей силы, так что парень потом едва мог ходить. Лью лучше всех трепал языком – со скоростью света и прямо как Джимми Кэгни[44]. Лью знал все истории про двадцатые в Чикаго и клялся на чем хочешь, что его папаша и дядька были бутлегерами[45], но Морт утверждал, что отец и дядя Лью – сантехники и всегда ими были. Ну и что? Лью мастерски владел искусством куража и знал, как бесплатно попасть на игру команды «Кабс», поэтому Фрэнк с нетерпением ждал открытия сезона. Парни собирались прогулять школу, как и все остальные. Стадион «Ригли-филд» находился примерно в получасе ходьбы от квартиры Элоизы, а на метро – еще быстрее. Все с ума сходили по одному из кетчеров, Гэбби Хартнету. Его звали Гэбби[46], потому что он был смешной и у него был большой рот. В прошлом сезоне его средний уровень достиг 344[47], и Лью был убежден, что он попадет в «Зал славы». Фрэнк не сказал им, что ни разу не был на бейсболе. Бейсбол нравился даже Юлиусу, и родители водили на него с собой Розу.
С девушками лучше всего складывалось у Фрэнка. Остальные стояли разинув рты, а он мог заговорить с любой девушкой – и говорил-таки. Неважно, хорошая у нее репутация или дурная, красивая она или нет. Он начинал с улыбки – не с дурацкий или кривой усмешки, а с хорошей открытой улыбки. Убедившись, что она это заметила, он тем не менее не начинал разговор сразу. Когда девушка улыбалась в ответ, он начинал болтать, как будто они все это время общались. Это было легко. И, как он пытался объяснить остальным, хотя и без особого успеха, неважно, что некоторые из них уходили: все девушки одинаковые; с первого взгляда непонятно, какая тебе нужна. А еще, если тебя поддерживали девушки, то и учителям ты нравился. Фрэнк не находил этому объяснения, но может, дело тоже в улыбке. Ему казалось, что один из учителей, мистер МакКэррон, видит его насквозь. Он преподавал французский язык и был немного несдержанным. Но Фрэнку нравился французский. Его определили в группу новичков, поскольку в старшей школе в Северном Ашертоне французский не изучали, но Фрэнк выполнял все задания, и отрабатывал произношение, и поднимал руку, и спрашивал мистера МакКэррона про всех Людовиков и Карлов и про все ponts и gares[48]. Париж он представлял себе чем-то вроде улучшенного Чикаго. Он всем рассказывал, что во время Великой войны его отец долго пробыл в Париже, что, разумеется, было неправдой. Да, Фрэнку было что привнести в банду наряду с Лью, Бобом, Терри и Мортом – он лучше всех умел врать. Он не рассказывал сказки и не любил показуху, но два-три раза вызволил их из беды. Фрэнку нравилось считать себя мозгами компании.
В связи с этим он предоставил свои услуги Юлиусу, который готов был платить ему за написание листовок, адресованных молодежи. Это не отнимало много времени, а по ходу дела он научился печатать. Одна из листовок называлась «Кто наш настоящий враг?» – про Гитлера. Другая: «Что на самом деле происходит в Испании?» В листовке «Кто главный?» говорилось о мелкой буржуазии – свободна ли она или, сама того не зная, является рабом системы. Наслушавшись разглагольствований Юлиуса в квартире, Фрэнк мог без труда выдавать листовки самостоятельно. Когда Юлиус читал и поправлял их, Фрэнк его благодарил. Напечатанные листовки он считал своего рода публикацией, хотя его имя на них не значилось. Юлиус платил ему по пять долларов за листовку, включая набор.