Но истинной любовью Фрэнка была не банда, не школа, даже не девушки: он обожал метро. Впервые его повел туда Боб, поскольку Бобу для того, чтобы воровать, нужно было ездить на довольно большие расстояния, поэтому он свозил Фрэнка на юг, вниз по Чикаго-Луп, аж до университета, и на север к Эванстону и Лейк-Форест, и на запад к скотному двору. Невзирая на снег, метро работало довольно четко и давало Фрэнку ощущение головокружительной скорости и подвижности, особенно когда ему случалось разглядеть неподвижную, плоскую, заледеневшую белизну вдалеке. В эти минуты огромное, шумное, железное метро казалось облачно-легким, как будто он плыл в раскатах грома над застывшими равнинами. Побывав в метро, он захотел полетать на самолете, как это делал Юлиус, Элоиза и даже Боб (хотя только в Миннеаполис). В метро он был убежден, что никогда не вернется на ферму, никогда не увидит ферму, может, только увидит маму с папой, Джоуи, Лиллиан и Генри издалека, с воздуха или с другого конца улицы. Он представлял, как помашет им рукой, а они его не увидят, и он пойдет дальше и свернет за угол.
В Чикаго учебный год летом длился дольше, чем в Ашертоне, и когда Фрэнк закончил год, уже даже кукурузу посадили, поэтому мама разрешила ему остаться у Элоизы, если он найдет какую-нибудь работу. Поначалу ему это не удавалось, а потом кто-то из партийного штаба пристроил его на склад в «Маршалл Филдс»[49]. Но три недели спустя, незадолго до Четвертого июля, Элоиза получила из дома письмо, над которым всю ночь проплакала, а утром встала в шесть, когда Фрэнк проснулся, зашла к нему в комнату и села на кровать. Глаза у нее были красные.
– Фрэнк, – сказала она, – кое-что случилось.
Первым делом Фрэнк подумал, что мама родила очередного ребенка, но промолчал.
– Твой дядя Рольф… – сказала Элоиза. – Твой дядя Рольф умер. – Она бросила взгляд на дверь, где стоял Юлиус. Юлиус фыркнул. Элоиза продолжала: – Фрэнк, дядя Рольф покончил с собой, и нам нужно ехать домой на похороны. Выезжаем сегодня. Поезд уходит в десять двадцать.
Фрэнка это известие огорчило, но по сравнению с тем, что он вообразил, не вызвало особенных чувств, и вообще это было странно: наконец-то дядя Рольф хоть что-то сделал.
На ферме, куда подбросил его дедушка Уилмер, прежде чем отвезти Элоизу, Юлиуса и Розу к Фогелям, мама была страшно счастлива его видеть, как будто это он, а не Рольф, был в опасности, и Фрэнк ощутил укол страха: а вдруг ему не позволят вернуться в Чикаго? Но он сел с ней на диване, взял ее за руку и ничего не сказал на этот счет.
Мама все время глубоко вздыхала, прижимала руку ко рту и смотрела на него. Потом наконец сказала:
– Фрэнки, Элоиза объяснила тебе, что случилось с Рольфом?
Все окна были открыты, и дом был объят жаром и пылью. Позже, вспоминая тот день, он припоминал, как было чудовищно жарко, когда мама сказала:
– Видишь ли, Фрэнки, он повесился в амбаре. Он сделал это поздно ночью, когда все уже легли спать, чтобы его наверняка не нашли до утра. Твоему дедушке пришлось вынимать его из петли, когда он утром вышел доить коров. Он просто думал… Ну… просто думал, что Рольф встал так рано из-за жары. А коровы топтались возле дверей, и дедушку это насторожило… но он и представить не мог… – Она кашлянула и сделала странную вещь – на секунду положила голову Фрэнку на колени. Потом, выпрямившись, сказала: – Лиллиан и Генри знают только, что дядя Рольф умер. Джоуи ничего не спрашивал, но я уверена, он понимает, что случилось. А тебе, Фрэнки, я должна сказать, что любая жизнь… что это подтверждает, что любая жизнь лучше жизни на ферме. Я знаю, он поступил так, потому что не видел иного выхода. В этом году засуха еще хуже, чем когда-либо. Небо чернеет, носятся тучи, даже гремит гром, а упадет капля или две, и все. В Небраске такое было, и мы их жалели, но при этом чувствовали свое превосходство – здесь такого никогда не будет, – но вот и тут началось то же самое. Каждый новый день жарче предыдущего. Твой папа думает, что жара каким-то образом свела Рольфа с ума, но дело не в том. Я все видела по его лицу, когда Опа оставил ему ферму. Рольф чувствовал себя в ловушке. Он ни слова не сказал о том, хочет он быть фермером или нет. Ну вот, теперь сказал. – Она наклонилась к нему. – У тебя есть выбор, Фрэнки.
Но Фрэнк знал, что работа на ферме – не его выбор.
Гроб был закрытый и стоял перед алтарем, будто цельный блок. Кирпичная церковь Сент-Олбанс за лето нагрелась, как духовка, поэтому открыли все окна, и Фрэнки едва разбирал голос священника, читавшего панихиду. Служки потели в своих рясах, а некоторым из присутствующих приходилось вставать и выходить, чтобы выпить глоток воды. Когда Фрэнк вместе с пятью другими мужчинами подняли гроб, он подумал: хорошо, что им нужно всего лишь вынести его через боковую дверь и поставить в фургон, который отвезет его на кладбище на окраине Денби. Он подслушал, как мама с папой обсуждали, что бабушка Мэри сказала священнику, будто Рольф упал с сеновала, и тот не стал задавать лишних вопросов. На кладбище покоились все Фогели и Аугсбергеры, и бабушка Мэри твердо решила похоронить Рольфа рядом с Опой – тот был единственным, кто мог рассмешить Рольфа. Кладбище находилось не очень далеко, и все шли за фургоном под тихий стук лошадиных копыт и периодические звуки плача.
Кладбище, заросшее травой в воспоминаниях Фрэнка, оказалось бурым и пыльным. С западной стороны надгробий образовались кучки пересохшей земли. Даже дощатый забор и ворота, всегда так аккуратно выкрашенные, казались сухими и ломкими. За этим кладбищем всегда так хорошо ухаживали, что время от времени горожане даже устраивали там пикники, просто наслаждаясь цветами, но теперь это место напоминало лишь о смерти. Фрэнк не понимал, как бабушка Мэри могла отправить сюда Рольфа и оставить его здесь, но так они и поступили. Опустили гроб на веревках в сухую-сухую землю, бросили пригоршни пыли, попрощались и ушли.
По возвращении в Чикаго, где стояла такая же жара, но там хотя бы можно было пойти на озеро и залезть в воду, споры между Элоизой и Юлиусом по поводу фермы вспыхнули с новой силой. С тех пор как Фрэнк поселился в Чикаго, он не раз слышал этот спор, но теперь, похоже, ему не было конца. Даже Роза, всю жизнь слушавшая подобные разговоры, опустила голову и отошла подальше по пляжу.
– У них ничего нет! – сказала Элоиза. – Они не дураки. Им можно объяснить, почему у них ничего нет.
Юлиус, одетый в брюки и рубашку, хотя Фрэнк, Элоиза и Роза были в купальных костюмах, начал качать головой раньше, чем она договорила.
– А вот и нет! – возразил он. – Вот и нет. У крестьян нет политической роли. Они на это не способны.
– Но условия жизни никогда не были настолько плохими. Мой брат покончил с собой!
– Ты слышала свою мать и тетушек, дорогая? «Если бы он женился…», «Если бы он почаще покидал ферму…», «Он всегда был таким замкнутым…», «Нужно было хоть иногда уезжать с фермы, посмотреть большой мир!», «Нужно было познакомиться с девушками!» – да они понятия не имеют даже о базовом классовом анализе.
– Я же не утверждаю, что они уже всё понимают, я только говорю, что основанием могут стать условия жизни. Политика Рузвельта не работает – и они это понимают. Моя тетя даже спросила меня, лучше ли обстоят дела в Советском Союзе. Она слышала, что нет, но уже не знает, чему верить.
– Но, дорогая, уж не хочешь ли ты сказать, что твой отец или зять обрадуются коллективизации? Вот так просто возьмут и отдадут свою землю рабочим, пусть она якобы и бесполезна? Коров отдадут, овец, кур? Трактор? Да Уолтер полчаса водил меня вокруг трактора. По его теории Рольф знал, что у него никогда не будет трактора, а значит, он отстал от жизни.
Элоиза повысила голос:
– Они знают, что собственность не имеет внутренней ценности! Это тяжелая ноша! Почему бы не разделить ее?
Фрэнк закончил стену и ров, которые строил из песка. Он даже сбрызнул стену водой, чтобы сделать поверхность гладкой, а затем нарисовал на ней линии, изображавшие камни, из которых была сложена стена. Роза подошла к родителям и встала перед ними, но они были так заняты, что она, вложив руку в ладонь Фрэнка, сказала:
– Я хочу туда.
Другой рукой она махнула в сторону озера, поверхность которого медленно двигалась туда-сюда, словно вода в чашке.
– Мы не умеем плавать, – возразил Фрэнк.
– Может, нас кто-нибудь научит.
Воздух сотряс очередной протест Юлиуса. Фрэнк сжал руку Розы и сказал:
– Озеро довольно спокойное.
Она повела его на юг вдоль линии прибоя, кажется. Морт и Лью хорошо плавали. Наверное, они могли бы научить Фрэнка, не осмеяв его при этом, а если бы начали язвить, он бы им врезал.
– Они борются, – сказала Роза.
Ей было почти три с половиной, и то, что она использовала это слово, позабавило Фрэнка, но он ответил:
– Все мамы и папы борются. Или ругаются. – Потом: – Хотя, наверное, не о том, о чем ругаются Элоиза и Юлиус.
– А о чем?
Фрэнк на секунду задумался.
– Ну, например, что купить. Или как поступать с непослушными детьми.
Роза серьезно посмотрела на него и сказала:
– Ты делаешь, что хочешь.
– Да, просто делаю, – ответил он.
Она подняла на него глаза и кивнула.
1937
Джо был в школе, и Уолтер пошел читать письмо в его комнату, где было светлее, особенно во второй половине дня. Писал ему директор школы в Чикаго, где учился Фрэнки, и Уолтеру не хотелось думать о содержании письма. Да и зачем? Все равно его никто не спрашивал. Речь шла о колледже – стоит ли Фрэнки поступать в колледж и в какой именно. Уолтер с подозрением относился к колледжам, потому что никто из Лэнгдонов там не учился, но Фогели и Аугсбергеры, кажется, считали, что ошибиться тут невозможно – взять хотя бы Рольфа, который отказался поступать в Университет Святого Амвросия и играть на трубе в духовом оркестре. Рольф не пошел в колледж, когда у него был шанс, а двадцать лет спустя взял и повесился в амбаре. С духовым оркестром он повидал бы мир и если бы пару лет поучился в колледже, то, возможно, был бы счастливее – так считали Фогели и Аугсбергеры. Но стоило им напомнить, что Элоиза пошла в колледж и стала «красной», как тут же они замолкали.