– Ей всего два дня! Разве вы не на ферме живете?
– Взгляните на это так: она прожила на этой ферме девять месяцев. Уверена, ей там будет очень удобно.
Бабушка Мэри положила ладонь на руку медсестры, давая понять, что лучше не возражать. И та подчинилась. Правду сказать, преодолев четыре пролета, Розанна совсем выбилась из сил, но внизу ее ждал отец, а в теплом грузовике работал мотор. Бабушка Мэри открыла Розанне дверь, затем забралась внутрь вслед за ней и захлопнула дверь. Розанна увидела, как из больницы выбежал кто-то из персонала и, жестикулируя, торопливо спустился по ступенькам. Отец глянул в зеркало заднего вида и отъехал от тротуара.
– Вот мы уже практически гангстеры, – сказала Розанна. – Дальше уже некуда.
– Ну, – заметила ее мать, – твой отец варил пиво в течение всего периода действия сухого закона.
Все рассмеялись.
– Не понимаю, почему мои роды всегда такие драматические, – сказала Розанна.
Бабушка Мэри откинула одеяльце с личика Клэр. Девочка открыла глаза, но не заплакала.
– Зато все они хорошо закончились, – сказала бабушка Мэри.
Когда полчаса спустя они добрались до фермы (пришлось ехать помедленнее, потому что на дороге лежали четырехдневные снежные заносы), Уолтер был в амбаре с Джоуи, а Лиллиан и Генри играли с Лоис. В комнате было холодно, плиту не разжигали три дня, и Розанна вдруг начала тосковать по скучной больничной роскоши. Но она знала, что такова ее жизнь. Уж лучше погрузиться в нее, чем наблюдать издалека.
В конце зимы, когда холод не позволял детям выходить на улицу на перемене, а все песни из сборников были уже спеты, Минни стала учить их шить. Сдвинув вместе четыре парты, они разложили на них ткань, которую Минни взяла у Дэна Креста, – в синюю и белую полоску, достаточно, чтобы каждый мог что-нибудь себе смастерить. Оставалось надеяться, что к тому времени, как они закончат свои проекты, весна будет уже в разгаре и они смогут надеть то, что сшили.
Синие и белые полосы напомнили Лиллиан матрасы и подушки, но тем не менее она приступила к делу с энтузиазмом. Себе она решила сделать фартук с рюшами на плечах, а Лоис – сарафан с мелкими оборками. Лоис могла выкроить и сшить сама, а Лиллиан сделала бы ей красные оборки.
– Знаю, милая, ткань ужасная, – прошептала Минни, – но это все, что он мог мне дать. Уверена, он ни ярда бы не продал.
Лиллиан кивнула.
Генри решил сшить себе брюки и жилет. На брюках полоски будут вертикальными, а на жилете горизонтальными.
– Тебе не кажется, что это чересчур ярко, Генри? – спросила Лиллиан.
Он ухмыльнулся.
Джейн остановила выбор на расклешенной юбке, а Люси – на платье. Лиллиан считала, что это хороший урок, как сделать что-то из ничего, а мама говорила, что если не быть бережливой и осмотрительной, то придется так всю жизнь делать, а значит, никогда не поздно начать.
Лиллиан помогла Генри вырезать шаблон из оберточной бумаги, которую им тоже дал Дэн Крест, и разложить его, когда пришел его черед использовать булавки. В шесть с половиной он уже весьма неплохо управлялся с ножницами. Ей всего-то пришлось показать ему, как двигать нижнюю часть лезвия вдоль деревянной столешницы. На то, чтобы вырезать свои выкройки, у него ушел целый снежный день, но ничего страшного: Минни посадила остальных учеников вокруг него читать «Тома Сойера».
Мама поверить не могла, что в школе ее сын занимается шитьем, но Лиллиан защищала Минни.
– Все остальное время в году мы бегаем, – сказала она, – и Минни разрешает нам лазать по деревьям и играть в бейсбол, хотя мы все, кроме Генри, девочки.
Мама покачала головой, не вынимая изо рта булавки. Она латала дыру в папином комбинезоне, который он порвал, перелезая через забор. В той же комнате спала Клэр, поэтому говорили они шепотом.
– В общем, она заставляет его складывать дюймы, футы и ярды, все отмерять сантиметром и прямо вставлять булавки. А если он их роняет, она заставляет его пересчитать те, что у него остались, и найти потерянные.
– Ты как будто без ума от Минни.
Маме это, похоже, не нравилось.
– От нее все в школе без ума, – сказала Лиллиан. – С ней весело.
– Ее воспитывали на тортиках и печеньях, – сказала мама, вытащив изо рта последнюю булавку и вставив ее в заплатку. – Что ж, наверное, у легкого пути есть свои преимущества.
Мама согласилась, что белые и синие полосы – это слишком кричаще, но дала Лиллиан синие и красные нитки для оборок.
Днем они сидели в школе у западных окон с видом на снега и уборную и шили, пока Минни читала им вслух. Лиллиан, которая шила с тех пор, как ей исполнилось восемь, закончила фартук за два дня. У Джейн получались не очень ровные стежки, поэтому ей приходилось пороть несколько раз, пока она не отучилась глазеть в окно вместо работы. Люси работала медленно, но гораздо аккуратнее, чем Джейн, хотя то и дело колола себе пальцы булавкой или иголкой. Лоис – ей уже было девять – все время забывала, что делает, и таращилась на Минни, заслушавшись очередной историей. Замечая это, Минни прерывалась и говорила:
– Я не буду читать, пока Лоис не перестанет попусту тратить время.
Лоис возвращалась к шитью. Глядя на ее швы, Лиллиан понимала, что ей придется их переделывать.
Генри нуждался в помощи, но не так сильно, как думала Лиллиан, и ее это удивило. Он ни разу не укололся. Он шил сосредоточенно, высунув язык в уголке рта, а закончив первый длинный шов – внешний шов на штанине, – воскликнул:
– Ура!
Его это так вдохновило, что в пятницу он взял штаны домой и пыхтел над ними все выходные. Папа и Джоуи могли бы съязвить на сей счет, но, увидев, как он сидит на диване, сосредоточенно смотрит на белые и синие полосы и шьет, не сказали ни слова.
А мама сказала:
– Ну, ему нравится шить. Опа, например, любил вязать. Каждые пару лет он вязал себе свитер.
Поскольку про Опу никто никогда не говорил дурного слова, папа промолчал. Лиллиан порадовалась, что Фрэнк в Эймсе. Во вторник Генри отложил штаны и взялся за жилет. Закончив «Тома Сойера», Минни принесла из дома музыку, не песни, а музыку с уменьшенными и увеличенными аккордами. В школе было так холодно, что Джейн все время приходилось следить за огнем в печке, и дети надевали носки под варежки на руках и по три пары носков на ноги. По дороге в школу Лиллиан следила, чтобы у Генри не сползал шарф, прикрывавший ему нос. Но когда все это осталось позади и они снова сидели на покрывшихся листвой покачивающихся ветвях клена, Лиллиан подумала, что та неделя была лучшей за весь учебный год, и больше всего на свете ей хотелось иметь такую сестру, как Минни.
Даже когда наступила весна и потеплело, Розанна по-прежнему оставляла колыбельку Клэр в гостиной. В течение трех недель в доме стоял такой холод, что все дети ночевали там – Лиллиан на диване, Джо на походной раскладушке, Генри на полу, а Клэр в колыбельке у подножия лестницы. Уолтер с Розанной остались у себя в спальне, но открыли все вентиляционные отверстия и повесили на окна одеяла. Если печка хорошо горела, на верху лестницы гулял теплый ветерок, но у них в спальне, подальше от двери, было весьма прохладно. Что ж, они это пережили, а сейчас пошли нарциссы, через несколько недель кончатся ночные заморозки и придет время сажать кукурузу. Как удобно, что колыбелька Клэр стояла у лестницы, – в течение дня Уолтеру часто приходилось ходить мимо, и каждый раз он усаживался на диван рядом и болтал с Клэр. Впрочем, он и сам не знал, почему так делает, может, просто потому, что Клэр ему нравится (такая тихая и внимательная). Она ему нравится, это факт. Она – его ребенок.
Розанна не то чтобы держалась с ней холодно – ее прикосновения были нежными, а взгляд – материнским, – но она относилась к ней не так, как к Лиллиан и Генри (Фрэнки или Джоуи в этом возрасте Уолтер уже не помнил, кроме того, что Фрэнки все разбрасывал, а Джоуи вечно канючил). Уолтер знал: все потому, что девочка не блондинка и скорее похожа на Лэнгдона, чем на Фогеля. Однако, напоминал себе Уолтер, самой-то Клэр какая разница? Ее кормили, переодевали, носили на руках. Ее сажали в уголок дивана, где подлокотник прилегал к спинке, и кормили с ложки пюре и яблочным повидлом. Лиллиан пела ей песенки, а Генри играл с ней в ладушки. Возможно, разницу в отношении Розанны к ребенку видел только Уолтер, а сама Розанна и вовсе ее не осознавала.
Но такое положение дел вполне устраивало Уолтера, поскольку оставляло место для него. Ему нравилось сидеть у колыбели, пока Генри носился по комнате в своем дурацком полосатом костюмчике (который он почти износил в лохмотья), и смешить ее. Уолтер не трогал и не щекотал ее, а отворачивался, затем снова поворачивался, открыв рот и тут же захлопнув его, вывалив язык и втянув его, прикрыв лицо руками и снова отодвинув их. Она хохотала, а он говорил:
– Клэри, Клэри, моя хохотушка Клэри! – а потом и сам начинал смеяться.
Учеба только началась, когда на пороге палатки Фрэнка возник Лоуренс и предложил поехать в Чикаго на выходные в честь Дня труда. Уроки ему уже наскучили.
– Да мы занимаемся всего неделю, – удивился Фрэнк.
– Знаю. Но я посмотрел программу.
– Ты и должен посмотреть программу и купить учебники.
– Я стараюсь этого не делать.
«Летучее облако» было припарковано на мосту. Фрэнк поднялся по берегу, отряхнул брюки и сказал:
– Эту детку неплохо бы помыть.
Хотя он был на два года младше Лоуренса, он каким-то образом стал играть роль старшего брата. Но хорошего старшего брата – без пинков, шлепков, ударов, криков, только с советами. Например, он велел Лоуренсу избавиться от Герти Элкинс, и тот послушался. На ней было прямо-таки написано «охотница за деньгами», и она то же самое сказала о Фрэнке, поэтому он ответил ей: «Что есть, то есть, детка. Шлюхи дешевле тебя».
– Матч будет? – спросил он.
– Нет, разве что задержимся до вторника. В понедельник два матча против «Пиратов».
– У меня во вторник занятия.