– В случае немецкого вторжения, – сказал Калхейн Фрэнку, – мы с этим долго не продержимся.
Фрэнк посмеялся, но Калхейн не шутил. И тогда Фрэнку стало ясно, что Калхейн и впрямь считал, что немцы могут напасть на Америку. Даже в двадцать лет Фрэнк не понимал, как такое возможно.
Но потом колледж предложил ему еще денег – две тысячи долларов, – чтобы он продолжал «военную работу», и выяснилось, что большая часть этих денег поступает прямиком из армии. Фрэнк был рад получать свой чек, особенно учитывая, что теперь, когда в его штате стало больше народу, Калхейн решил повторить все до последнего опробованные им процессы, чтобы убедиться, что они не ошиблись. Чек в сочетании со странностью – ладно, он готов был это признать – проекта и ощущением роскоши и комфорта в Эймсе убедил Фрэнка сократить число лекций и остаться в колледже еще на год. Да и чем ему в принципе заниматься?
По окончании собрания Фрэнк отвел двух студентов в морозный двор за факультетом химии и показал им баки с навозом.
– Их нужно отмыть и снова наполнить, – сказал он. – Думаю, можно приступать.
Билл, который говорил, что он с фермы возле Су-Сити, сделал шаг вперед, но Сэнди, приехавший из Де-Мойна, раскрыл рот и отступил назад. Выражение у него на лице – выражение парня из города, члена студенческого общества – развеселило Фрэнка сильнее всего за этот день.
Стоял август, занятий в школе не было. Лиллиан пошла к бабушке Элизабет помогать ей консервировать помидоры, бобы и персики. Джо обрабатывал поле за амбаром, а мама с Клэр дремали. По мнению Генри, день выдался не слишком жаркий, но всю неделю стояла такая жара, что он спал в одних трусах, открыв все окна и двери. Мама запретила ему жаловаться – разве он забыл, как четыре года назад температура несколько недель поднималась выше ста[54] и колодец едва не пересох? Мама терпеть не могла нытья. Но Генри, разумеется, не помнил, какая температура была четыре года назад и что случилось с колодцем. Лето есть лето, зима есть зима. То смертельно жарко, то смертельно холодно.
Папе пришлось поехать к другому фермеру, чтобы купить какую-то деталь для молотилки овса, и он взял с собой Генри. Как только они подъехали по дорожке и остановились, возле амбара Генри увидел двух мальчишек. Один, чуть постарше него, был в комбинезоне, без рубашки и босиком. Второй, покрупнее, лет двенадцати, был одет так же. Генри с отцом вылезли из грузовика.
– Ох, – заметив их, воскликнул фермер, – я собирался отыскать эту штуку и совсем забыл. Секундочку. Как звать твоего парнишку? Генри? Генри, иди-ка поиграй с Сэмом и Хайком. Мальчики, полчаса тишины, пожалуйста.
Сэмом звали младшего мальчика, Хайком – того, что постарше. Как только они скрылись из виду, Хайк пнул брата под зад и рассмеялся. Сэм повернулся и ударил его в живот. Хайк разревелся. Генри замедлил шаг, и мальчишки ушли далеко вперед. Потом они обернулись, но на него не набросились. Сэм крикнул:
– Не обращай внимания на Хайка. Он просто тупой. Даже читать не умеет.
Генри не хотелось их догонять, но пришлось это сделать. Они направлялись к полю, где паслись лошади, а он любил лошадей. Он посчитал, их было шесть: четыре гнедых и две черные. Хайк и Сэм забрались на забор и свесили локти через верхнюю перекладину. Генри последовал их примеру и спросил:
– Как их зовут?
– Маргаритка, Роза… – начал Хайк и запнулся.
– Нарцисс, Ирис, Боярышник и Маковка, – продолжил Сэм. – Это мама им имена придумала. Она любит цветы.
Ирис и Маргаритка, две гнедых кобылы с белым клеймом, подошли к забору, и мальчики погладили их по мордам.
– Пошли в овраг, – предложил Хайк.
– Ага, – согласился Сэм. – Там кое-что есть.
– Что? – спросил Генри.
– Еще одна лошадь, – ответил Сэм.
Но эта лошадь оказалась мертвой. Генри сразу это понял. В овраге лежала огромная белая туша, усеянная мухами. Она выглядела пугающе и отвратительно – глаз не было, изо рта вывалился черный язык, а шерсть покрылась какой-то коркой. Только хвост казался до странности изящным – длинный, светлый, изогнутый на ложе из высохшей грязи.
– Сейчас кое-что будет, – сказал Хайк.
– Что? – спросил Генри.
– Увидишь.
Мальчики сбежали вниз по склону в ущелье и взяли в руки палки.
– Иди сюда! – крикнул Сэм.
Генри спустился, осторожно скользя на пятках. Был почти полдень, и солнце стояло высоко в летнем небе, припекая ущелье, где было полно другого мусора. Генри старался ступать осторожно. Сэм и Хайк бегали босиком, хотя повсюду валялись гвозди, разбитые в щепки деревянные доски и острые камни, а еще торчали обломки каких-то вещей. Мальчишки взяли палки и принялись прыгать вокруг мертвой лошади, тыкая и колотя неподвижную тушу.
– Хватай палку! – крикнул Сэм. – Вон там валяется!
Он указал где, но Генри лишь молча постоял минутку возле головы лошади, а потом сделал шаг назад, чтобы не смотреть в ее глазницы. Как ни странно, от лошади не сильно воняло, но она была огромной, гораздо больше лошадок на пастбище. Мальчики особенно упорно колотили ее по животу – били, тыкали, били, тыкали. Казалось, у них есть какая-то цель, и лишь когда лошадь взорвалась, Генри догадался, чего они добивались.
Хайк дубасил по животу прямо возле задней ноги, а потом ткнул животное с особой силой, оставив дыру. Раздался хлопок, по низу лошадиного живота пошла трещина, и оттуда хлынули газ и жидкость, живот прорвался еще в одном месте, и вылилось еще больше гадости. В основном она просто вытекала, но кое-что брызнуло и окатило мальчиков, в том числе Генри. Это была самая отвратительная вонь, какую он когда-либо чувствовал, вонючие капли покрывали его рубашку. Хайк и Сэм расхохотались и запрыгали вокруг, хотя на них брызги тоже попали. Генри подумал, что вот-вот потеряет сознание и упадет.
Над краем ущелья показалась папина голова, а затем голова фермера, который крикнул:
– Черт подери, парни! Я же велел вам не лазить на эту свалку! Я с вас шкуру спущу! Вы что, думаете, я шучу, когда говорю вам не лезть сюда?
Он заскользил вниз по склону, а Сэм с Хайком побросали палки и помчались вверх по противоположной стороне. Генри посмотрел на папу и полез наверх к нему.
– Пошли, – сказал папа. – Не стоило сюда приезжать. Они тут все полное отребье. У него даже не было нужной мне детали, а он пытался всучить мне еще шесть каких-то штук. Ну и вонь!
Он велел Генри снять рубашку и забросить ее в кузов грузовика. Дома он отправил Генри к крану возле амбара и велел постирать ее. По мнению Генри, у него неплохо получилось, но он сомневался, что когда-нибудь наденет эту рубашку.
За ужином Джоуи поинтересовался, нашел ли папа нужную деталь, а когда тот сказал нет, Джоуи спросил:
– А Джейка видел?
Папа сказал:
– Не-а.
– Кто такой Джейк? – спросил Генри.
– Наш бывший конь. Мы отдали его им, чтобы он возил коляску. Если б я знал, что вы едете туда, поехал бы с вами…
Но папа кусал губу, и мама спросила:
– Уолтер, что с тобой?
– У них были лошади, – сообщил Генри. – Четыре гнедых и две черных. А мальчишки очень вредные.
Но когда стемнело и Генри собирался ложиться спать, Джоуи появился в дверях его комнаты – он так никогда не делал, потому что никогда не поднимался наверх, – и спросил:
– У них не было белой лошади?
Генри промолчал, но, видимо, сам того не осознавая, застонал. Потом сказал:
– Случилось кое-что ужасное.
Джоуи сел на кровать.
– Расскажи.
– Я не мог их остановить.
– Что?
– Они били белого коня палками. Он лежал мертвый в овраге, а они его били до тех пор, пока…
– Пока что?
– У него не было глаз.
– Пока что?
– Пока он не взорвался… как будто бы. У него живот лопнул. И на меня попало.
Джоуи закрыл лицо рукой и кивнул. Генри видел, что он плачет. На его памяти Джоуи никогда не плакал.
– Ты не обязан был их останавливать, Генри, – сказал Джоуи. – Все хорошо, Генри.
Но Генри все равно заплакал. Он плакал еще долго после того, как Джоуи ушел, а потом заснул. Он жалел, что не взял кусочек хвоста, хотя бы несколько волосков, которые мог бы отдать Джоуи.
Все говорили, что Лиллиан очень понравится в старшей школе. Мама и бабушка Элизабет сшили для нее костюмы, которые она хотела, которые она видела в журнале, и она постриглась (свои косы длиной в двадцать два дюйма она спрятала в ящик). Теперь у нее были гладкие светлые волосы, и ей каждую ночь приходилось завивать их и спать в бигуди. Она бы не сказала, что девочки и мальчики как-то ее задирали; в основном на нее просто не обращали внимания, вообще не смотрели. Было странно сознавать, что она мала ростом, что, идя по коридору, она является лишь частью толпы, что все прилагаемые ею усилия лишь возносят ее на средний уровень. Всю жизнь ей говорили, что она ангел, красавица, солнышко, но здесь она стала лишь одной из многих – очередной блондинкой, очередной девочкой, у которой бедра немного больше бюста и которой приходится носить юбки определенной длины, а то вдруг у нее некрасивые лодыжки.
Более того, Лиллиан, любимица взрослых, перестала ею быть. Ее считали хорошей ученицей (учитывая, что она девочка), но те, кто помнил Фрэнка, никак не могли соотнести ее с ним. Фрэнк был феноменален – он понятия не имел о каких-то простых вещах – например, о том, что Лондон находится в Англии, но он поразительно легко учился. Взглянув на карту Европы, Англии и Лондона и прочитав заданную книжку, «Оливер Твист», он мог с точностью сказать, откуда началось путешествие Оливера, где он побывал и куда в конце концов пришел. Да, у него была «фотографическая память», и это помогало, но он также понимал значение вещей. По крайней мере, так говорил преподаватель английского. Учитель химии увидел в списке учеников ее имя и рассказал классу о том, как однажды ее брат Фрэнк взорвал окно в классной комнате во время какого-то эксперимента с азотом.