Рядовому Хиллу не терпелось попасть в глубь острова и пострелять гансов, хотя на безрыбье сойдут и итальяшки. Ходил слух, что позиции Муссолини подорваны, но Фрэнк не был уверен, что из-за этого наступление непременно пройдет гладко. Если генералы считали, что что-то получится, Фрэнка сразу начинали одолевать сомнения. Например, он знал (все знали), что танки и пехоту в Кассеринский проход отправили, даже не имея хорошей карты местности. Может, Пэттон был смелее Фреденхолла. Фрэнк надеялся, что у Пэттона есть хорошая карта Сицилии, но не особенно на это рассчитывал. Число убитых Фрэнком достигло одиннадцати. Он слышал, что в морской пехоте были целые взводы снайперов, у которых количество жертв исчислялось десятками, но то было в Тихом океане, где япошки захватили бесполезные маленькие острова. Их необходимо было убивать, чтобы выжить. Всех своих противников Фрэнк убивал на расстоянии. В том-то и смысл работы снайпера с телескопической мишенью – ты убивал их, их приятели оглядывались в поисках источника огня, и, если получалось, ты убивал еще одного, а если нет, тихо уходил. Но они-то не знали, что ты ушел, и начинали дергаться.
Пройдя Ликату (после полудня), они должны были рассредоточиться по холмам за равнинами. Пересохшее русло реки петляло сквозь поля под защитой кое-каких зарослей. Фрэнк решил, что они пойдут не вдоль него, а по нему. По краю. Все это время они хорошо видели дорогу – кто по ней ехал и кто двигался невнимательно. После полудня русло реки отклонилось от дороги и пошло вверх, в светлые холмы. Здесь было так сухо, что шестеро парней уже все были покрыты белой пылью. Мерфи и Джонс направились на восток, пересекли русло и пошли по краю полей, а Лэндерс и Рубен продолжили путь по берегу. Лаймана Хилла Фрэнк оставил при себе. Они не спускали глаз с дороги. У Лаймана руки так и чесались кого-нибудь подстрелить, и незадолго до наступления сумерек ему это удалось – кошку, вышедшую на охоту. Когда Лайман перевернул ее на спину дулом ружья, они увидели, что кошка толстая.
– Ну, хоть кто-то здесь хорошо питается, – заметил Лайман.
Те немногие жители Ликаты, которых они видели, были тощие и унылые. Но в зданиях не было страшных логовищ немецких снайперов. Сержант из форта Леонард Вуд был прав: пока британцы и американцы сомневались в правилах, немцы их преспокойно нарушали. По слухам, русские были еще хуже: они нарушили правила ведения войны и нарушали правила жизни. Если убить двух русских, на их месте каким-то образом появятся четверо, а если убить четверых, появятся восемь. Так им говорили. Когда Роммеля наконец победили и взяли в плен немцев, некоторые из них бросились обнимать врага, потому что знали, что если вернутся к своим, их переведут из Африки на Восточный фронт – например, в Харьков, а это страшнее Сталинграда. Когда знакомый Фрэнку капрал спросил военно-пленного: «А если я тебя застрелю?», тот пожал плечами и ответил: «Hier oder dort, was ist der Unterschied?» Фрэнк знал, что это значит: «Здесь или там, какая разница?»
Они с Лайманом шли дальше. Лайман жевал жвачку. Он не курил (Фрэнк тоже бросил – зажигалка представляла опасность для снайпера), но ему был нужен бесконечный запас «Джуси фрут». Если резинка у него заканчивалась, он приставал к Фрэнку и остальным, чтобы они отдали ему свою. Они двигались тихо и осторожно, избегая сучьев, листьев, травы, и постоянно останавливались, вглядываясь в подступающую темноту. Фрэнк хорошо видел в темноте, но Лайман – еще лучше. Фрэнк считал, это потому, что Лайман никогда ни над чем не раздумывал – как собака или лисица, он бездумно всматривался в горизонт. Иногда Фрэнк брал его в напарники, просто чтобы наблюдать за ним. За Лайманом числилось двадцать убитых.
Разоренные, бесплодные поля вдоль реки уступили место крутым, голым склонам, еще суше, чем поля. Фрэнк и Лайман начали по диагонали подниматься по одному из них, по возможности держась в тени холма. Фрэнк смотрел вверх и вперед, Лайман – вниз и назад. Мерфи, Джонс, Лэндерс и Рубен исчезли, но именно это от них и требовалось.
Фрэнк начал подыскивать место для лагеря. Дождя не было, а потому, несмотря на то что ночью, скорее всего, похолодает, палатку они ставить не станут (слишком хлопотно). На склоне холма он нашел небольшое углубление в виде борозды, и они укрылись там, поели и на всякий случай установили треножники. Ничего подозрительного они не заметили, но мало ли…
Фрэнк крепко спал, когда его разбудил какой-то грохот. Лайман тоже проснулся и, подобно псу, полностью сосредоточился на разглядывании дороги внизу. Луна скрылась, но на фоне бледного склона им удалось разглядеть, что происходит: «Кюбельваген», легкий военный автомобиль, пропустил поворот там, где дорога круто изгибалась на запад, упал с обрыва, перевернулся и приземлился на крышу. От дороги до того места, где лежала машина, было, по расчетам Фрэнка, футов двенадцать. Они с Лайманом молчали, ждали, что машина загорится, но этого не произошло. В тишине Фрэнк слышал доносившиеся из машины звуки, не крики ужаса, а что-то более бессмысленное. Как будто пассажиры «Кюбельвагена» были пьяны. Он нырнул назад в укрытие и дернул Хилла за собой.
– Это не наше дело, рядовой, – сказал он.
– Наше, если они вылезут.
– Возможно, – сказал Фрэнк, хотя вообще-то так и было. – Уверен, он или они серьезно пострадали.
– Разве ты не хочешь посмотреть? Мы с самой высадки не видели ни одного ганса. Интересно, чем они занимаются.
– Прощаются с подружками? – предположил Фрэнк. Лайман подавил смешок. – Мы не станем спасать их, но стрелять тоже не станем.
– Почему?
На это у Фрэнка не было ответа.
– Сколько времени? – спросил он.
– Два ноль-ноль. А что, если приедет еще кто-нибудь?
– Сделаем, что должны.
Но они не могли оставаться в укрытии. Наблюдать за машиной было все равно что смотреть фильм или следить за оленем на поляне – они должны были это делать, поэтому делали.
Как и у джипа, у «Кюбельвагена» была брезентовая крыша, но, в отличие от джипа, сзади она не была закреплена. Машина лежала, опираясь на ветровое стекло, с задранными вверх передними колесами. Пассажирам и так было нелегко выбраться, а если ветровое стекло рухнет, они точно окажутся в ловушке. Но оно выдержало, и через некоторое время единственная дверца в поле зрения Фрэнка начала открываться, прижимаясь к земле, и наконец показался темный силуэт. На это ушло много времени, и когда он вылез окончательно (вряд ли это была женщина), он какое-то время молчал, а потом застонал. Потом человек забормотал по-немецки, и Фрэнк понял, что тот точно пьян и, наверное, бредит от боли. Лайман выскочил из укрытия.
– Рядовой Хилл! – окликнул его Фрэнк.
Но в конце концов он последовал за Лайманом. Они не стали подходить близко, чтобы ганс их не увидел, и Фрэнк заставил Лаймана присесть.
Мужчина лежал на спине рядом с «Кюбельвагеном», уставившись в небо. Судя по форме, это был офицер, возможно оберст[67]. Но в таком случае он, как и полковник армии США, ехал бы не один. Фрэнк встал перед Лайманом Хиллом, подтолкнул его назад и прошептал:
– Тут должен быть шофер.
Лайман воспринял это как приказ и начал подкрадываться к «Кюбельвагену» с другой стороны, вне поля зрения оберста, который повернул голову набок, но потом снова обратил взор к небу. Через мгновение он снова начал что-то бормотать. Одна его рука лежала на груди, другая покоилась на кобуре пистолета; впрочем, может, так получилось случайно. Вряд ли он заметил Фрэнка. С другой стороны «Кюбельвагена» скрипнула разок дверь, и все стихло. Мужчина повернул голову в том направлении и произнес какое-то слово. Вроде бы «Хайм-что-то», имя, но больше он ничего не сказал. Фрэнк увидел, как к нему снова подбирается Лайман; тот вытянулся вверх, чтобы отчетливее видеть офицера, но добрался до Фрэнка, ничего при этом не предприняв. Он прошептал:
– Парень застрял в руле. В прямом смысле застрял, капрал. Руль воткнулся ему прямо в солнечное сплетение.
– Мертв?
– Да, капрал Лэнгдон.
Потом, ничего не планируя, они начали приближаться к офицеру. Тот их увидел. В этом Фрэнк был уверен. По крайней мере немец заметил движение или тень. Он повернул голову в их сторону. Пальцы сомкнулись вокруг рукоятки пистолета, и он вытащил его из кобуры. Фрэнк и Лайман Хилл подняли свои служебные револьверы. Но человек, офицер, оберст, целился не в них и даже не в их сторону. Он приложил пистолет к голове и, помедлив, нажал на спуск.
– Вот черт! – прошипел рядовой Хилл.
Человек громко застонал.
У Фрэнка по коже пробежали мурашки, и Лайман посмотрел на него. Фрэнк точно не знал, какой приказ отдать, а человек тем временем отчетливо произнес:
– Töte mich. Töte mich, bitte[68].
Фрэнк знал, что означает bitte – «пожалуйста». А töte – «убить», как, например: «Ja, ja, es ist Weihnachten, Zeit, um die Weihnachtsgans zu töten»[69].
– Он разговаривает? – спросил Лайман.
Фрэнк знал, что Лайман обрадуется возможности убить ганса – стрелять в упор будет даже приятнее.
– Что-то сказал.
– Что?
– Не знаю.
Лайман поверил.
– Думаю, надо взять его в плен.
– И что нам с ним делать?
– Отвезти его к ближайшему врачу.
Фрэнк и Лайман уставились друг на друга. Лайман сказал:
– Это за много миль отсюда.
Офицер взмолился:
– Bitte, bitte, bitte. Erschießen. Si mich![70]
Фрэнк поднялся, подошел к нему, прижал дуло револьвера ко лбу человека и нажал на спуск.
После этого они поступили, как должны были: обыскали одежду офицера, карманы шофера и машину, собрали все, что могло оказаться ценным для разведки. Это заняло около часа. Лишь когда рассвело, Фрэнк увидел, что весь забрызган кровью и мозгами, осколками костей и клочьями волос.