[71] (Минни сравнивала его с Джоэлом Маккри[72], а Юнис – с самим дьяволом). То, что говорили шлюхи, не должно было ему льстить, но все-таки он чувствовал себя немного польщенным.
Однако он сошелся с одной из них лишь за несколько дней до перехода в Сен-Тропе. Почему с этой девушкой, а не с другой, почему сегодня, а не в любую другую ночь – что ж, у него на это не было никаких объяснений. У него водились деньги, в кармане лежала невскрытая пачка папирос, а на парапете сидела высокая темноволосая девушка, совсем одна, так что он просто подошел и приложил пальцы к губам, как будто хотел прикурить. Она покачала головой, пожала плечами и скорчила грустную рожицу.
– Нет, нету, – сказала она. – Извини.
Фрэнк вынул из кармана папиросы. Она улыбнулась и кивнула, он сорвал целлофан и протянул ей пачку. Она постучала ею по парапету, взяла себе сигарету и ему тоже предложила.
– Нет, не курю, – сказал он, скривившись. – Оставь себе.
Теперь она рассмеялась. Сигареты стоили денег. Она взяла его за руку и повела по променаду. Разглядывая ее лицо на фоне яркой воды и темнеющего неба, он предположил, что она одного с ним возраста. Может, и нет. В конце променада она свернула в переулок и подвела его к двери. Когда она открыла ее, он сделал шаг назад, и она сказала:
– Нет, заходи. Заходи, синьор Флинн.
Комнатка была немногим больше чулана. Может, на самом деле она жила не здесь. Тут не было ничего, кроме раковины, кровати, крошечного окна и вешалки для пальто. Она взяла его за руки и втащила в комнату, потом закрыла дверь.
– Parli italiano? Parlez-vous français?[73] – спросила она.
Фрэнк покачал головой.
– О’кей. О’кей! – Она похлопала его по карману. Он достал бумажник и бросил на кровать деньги. Поглядев на них секунду, она вытянула десятидолларовую купюру. – О’кей?
Фрэнк кивнул и собрал оставшиеся деньги. Когда он спрятал бумажник в карман, она положила руку ему на член. У него пока не стояло, но ее прикосновение подействовало. Она немного потерла его, и он стал еще тверже. У Фрэнка вспыхнули щеки. Он невольно подумал о Юнис. Юнис была последней девушкой, с которой он спал. В конце африканской кампании им дали увольнительную в Тунисе, но строго-настрого велели не приближаться к тунисским женщинам – у всех шлюх была гонорея, а у других женщин – родственники мужского пола, «а это еще хуже». Начиная с Сицилии не было ни возможностей, ни выходных. Он в сотый раз велел Юнис убираться из его головы. Выглянув в окошко, он, конечно же, не нашел места для Юнис на фоне каменных стен или видневшейся за ними полоски неба, моря и гор. Он выдохнул.
– Chiama? – спросил он. Он знал, что это слово означает «имя».
– А-а, – ответила она. – Мисссс Джоан!
«Дж» она произнесла как «ч».
– Джоан Фонтейн?[74] – спросил Фрэнк. Шлюха кивнула. – «Ребекка»?
– Non.
– «Ганга Дин»?
– Sì!
– Значит… мы с тобой Эррол Флинн и Джоан Фонтейн?
Шлюха радостно кивнула. Фрэнк рассмеялся и сказал:
– Что ж, давай снимать кино.
А потом она сделала кое-что, чего шлюхи никогда не делали, и Фрэнк это знал: обвела кончиком пальца его губы и поцеловала его. Это было проявление доброты, и его возбуждение сразу улетучилось.
Но она была доброжелательная, хотя и не красавица, и он постепенно расслабился. Он снял ботинки и сел на кровать, прислонившись к стене, выкрашенной в небесно-синий цвет, и сложив руки за головой. Еще раз глубоко вдохнул. Шлюха вытащила пачку сигарет, пересчитала их, взяла вторую и закурила, присев на край кровати. Фрэнк смотрел, как она курит. Судя по всему, ей очень нравилось: она глубоко вдыхала дым в легкие, а потом выдыхала через нос. Она была худая. Блузка висела на ее плечах, а юбка плохо сидела на талии, но у нее была округлая грудь и полные икры. Чулок на ней не было, она нарисовала швы прямо на ногах. Фрэнк спросил себя, за сколько сигарет можно было купить еду. Она снова затянулась. За ней было приятно наблюдать. Он пошевелил пальцами, а она обхватила рукой его ногу и начала гладить ступню большим пальцем. Фрэнк никогда не чувствовал ничего подобного. Ее палец продвинулся к подъему стопы, затем к пальцам. Это умиротворяющее движение едва не заставило его забыть о том, для чего он здесь. Глаза закрылись сами собой.
Он почувствовал, как она двигается, услышал, как она тушит сигарету. Лишь затем ее рука начала двигаться вверх по его лодыжке и забралась под отворот брюк. Она оттянула его носок и пощекотала лодыжку, затем на минуту или две перешла к его икре, но брюки не позволили ей двигаться дальше. Она занялась другой ногой, предварительно сняв носок. Фрэнк не открывал глаза. Внизу все было тихо, как будто его это не интересовало. Обратив внимание на свой член, он тут же велел Юнис убраться подальше от него. Глаз он все еще не открывал. Правая нога расслабилась так же, как левая. Кровать была тесная, комната была тесная, здание было тесным. Город был тесным. От измученной Европы и разграбленной Африки этот маленький остров отделяло глубокое море. В американской школе в Айове не изучали Корсику. Он не знал о Корсике ничего, кроме того, что видел своими глазами, а видел он немного. Он был Эрролом Флинном. Она была Джоан Фонтейн. Может, поэтому он и расслабился.
Фрэнк понял, что заснул, лишь когда резко проснулся. За окном уже не светило солнце, а значит, прошло несколько часов. В комнате стало прохладно. Запаниковав, он первым делом проверил бумажник. Его не было на месте. Он со стоном открыл глаза и увидел, как шлюха, сидевшая на кровати рядом с ним, протягивает ему бумажник. Он взял его и открыл. Все деньги оказались на месте. Фрэнк облизнул губы, немного смущенный своей подозрительностью, а девушка улыбнулась и легла рядом с ним. Она вытянулась вдоль его тела, нога к ноге, бедро к бедру, торс к торсу. Макушка ее головы доходила ему примерно до носа, и она положила голову ему на грудь. Потом расстегнула ширинку на брюках. И снова его член никак не реагировал. Но нет, все же начал. Она пощекотала его, а затем погладила, и он встал. Как только Фрэнк понял, что хочет ее, она встала на колени, надела на него презерватив, подняла юбку и села сверху, положив руки ему на плечи. Она начала двигаться, а потом стала расстегивать пуговицы своей блузки.
Ему было не очень удобно – в поясницу вонзалась сломанная матрасная пружина, а еще он раза два-три стукнулся головой о стену, – но его член в центре всего происходящего совершенно ожил, и внутри нее он ощущал то стены, то как будто обрыв, то пустоту – все ее естество. Она сжала его; такого он раньше не ощущал; это было словно объятие. Сняв бюстгальтер, она снова положила руки ему на грудь, а потом, стоило ему почувствовать, что он на грани, она потянулась назад и пощекотала его мошонку. Изогнув спину, он кончил. Он чувствовал, как наполняется презерватив и его собственное семя стекает с головки члена. Возможно, он даже вскрикнул.
Только теперь он понял, насколько она опытная. Она наклонилась вбок и потянула его за собой, не давая ему выскользнуть, потом аккуратно отстранилась так, чтобы презерватив остался на месте. Она хорошо знала свое дело. Наконец она встала, выбросила презерватив и вымыла руки. А потом наклонилась и смахнула волосы у него со лба. Последний раз так делала его мать, давным-давно, когда он подхватил вирус и она проверяла его температуру. Девушка протянула ему мокрое полотенце. Оно выглядело достаточно чистым.
Их прощание на том же месте, где Фрэнк нашел ее, вышло несколько неловким. Было уже поздно, десять с чем-то. Они провели вместе часов шесть, и Фрэнк знал, что для шлюхи – вернее, да, для puttana, как их называли в Италии, – это плохо. Он даже попытался поцеловать ее, и другие шлюхи, стоявшие поблизости, засмеялись. Она положила руку ему на плечо и мягко отстранила его. После этого он отвернулся и зашагал прочь, чтобы не видеть, как к ней подходят другие мужчины. Он никогда раньше не ревновал.
На следующий день он вернулся туда, потом еще раз, но ее не было. На четвертый день они отправились в Сен-Тропе. На корабле он слушал, как Рубен, Эрнандес и сержант Кох обсуждали корсиканских шлюх. Они рассчитывали, что во Франции шлюхи будут лучше, хотя Рубену особенно понравилась одна из тех четырех, с которыми он был. Он прозвал ее Хохотушкой. Она позволила ему связать ее и все время хихикала. Одна из шлюх Эрнандеса увидела его член и спросила, un nègre[75] ли он.
Когда они прибыли во Францию, Фрэнк по-прежнему не знал, где немцы, зато там было полно янки и французов. Стоял солнечный день. Повсюду виднелись крейсеры и миноносцы, и Фрэнк насчитал семь авианосцев. Самолеты рисовали в небе следы, будто участвуя в авиашоу. Диверсионно-десантные отряды хорошо выполнили свою работу. С неба падали десантники, на воздушных потоках даже скользили планеры. Фрэнк и его взвод спустились по трапу и до середины бедра окунулись в теплую, спокойную воду. С брызгами и шумом они добрались до берега и рассредоточились. А потом двинулись в глубь материка и всего за день дошли до Ле-Мюи.
Когда через три месяца после Сен-Тропе они увидели Рейн, Фрэнка несколько удивило, насколько эта река узкая. Страсбург со всех сторон окружали реки и ручьи, и в самом городе было на что посмотреть, несмотря на то что союзники его без конца бомбили, а немцы сожгли все, что могли, но Рейн оказался узким и спокойным, аккуратно заключенным в оправу укрепленных берегов. Реку пересекали изящные старые мосты. Немцы на другом берегу притихли, и Фрэнк подозревал, что причиной тому типичное коварство гансов – они таятся, словно кролики, пока им на глаза не попадутся солдаты, и тогда уж открывают мощный огонь. Но Рубен был готов, и вернувшийся в часть Корнхилл тоже. В полночь они вступили на мост – затейливую каменную конструкцию – и опасливо, шаг за шагом, пересекли его. Все прошло быстро, но на немецких огневых точках не было заметно ни одного часового – все более подозрительно. Рядовой Рубен едва ли не скакал, когда ступил на немецкую землю, но при его малом росте его трудно было подстрелить; Фрэнк не знал, что именно оберегало его – скорость, рост или вообще ничего. Фрэнк и рядовой Корнхилл вели себя более осторожно, но реакции по-прежнему не было.