Благодаря Элоизе и Юлиусу, Фрэнк был единственным из своего окружения, кто имел хоть какое-то представление о Сталине, но все те месяцы, что он провел в Чикаго, когда Элоиза и Юлиус спорили друг с другом, сделали свое дело: вопрос был не в том, способен ли Сталин уничтожать своих друзей, а в том, насколько близок человек должен был быть к Сталину, чтобы первым пасть его жертвой. Юлиус всегда утверждал, что величайшая ошибка Троцкого заключалась в том, что он оставил Сталина в Кремле. Он не должен был ни на мгновение верить Сталину. Элоиза же спрашивала: ну откуда он мог знать, у него было много дел, а в пределах одной организации доверие необходимо. А потом еще эти процессы. «Может, казненные все-таки были в чем-то виновны», – говорила Элоиза; «Нет, не были», – утверждал Юлиус. И так далее и тому подобное. Так что Фрэнк был уверен, что Сталин просто ждет, чтобы перегруппироваться, а потом пойдет на запад, и начнется очередная война. Но Рубен и Корнхилл с ним не согласились. Корнхилл считал, что Сталину вообще нет дела до Европы и он сосредоточится на том, чтобы заново отстроить уничтоженные немцами города – Сталинград, Ленинград, Харьков.
– Побеспокоимся о нем через десять лет, – сказал Корнхилл.
Рубену было все равно. Он считал, что во Франции и Германии, не говоря уж об Италии, такой бардак, что пусть Сталин их забирает. Он сказал вот что:
– Моих денег на то, чтобы отремонтировать эту свалку, они не получат.
– Вот уж не думал, что ты платишь налоги, – сказал Фрэнк.
Рубен пожал плечами.
– Ну, ты понимаешь, о чем я. Мы свое дело сделали. Я знал кое-каких коммуняк в Джерси-Сити. – Он закатил глаза.
Для Джо день рождения Лиллиан означал, прежде всего, начало сбора урожая – в те годы, когда им везло. Об этом он никому не говорил и радовался угощению, которое Розанна всегда готовила на день рождения. Сбор урожая требовал тяжелого труда, и ему нужно было основательно подкрепиться, например, тортом в семь слоев, остатки которого он к тому же мог забрать домой, поскольку Лиллиан следила за своим весом. Впрочем, в этом году они с Уолтером и Джоном увязли возле забора на территории дедушки Уилмера, где почва была чересчур влажной, и дедушке Уилмеру потребовалось два часа, чтобы пригнать с другого конца фермы собственный трактор и вытащить их. Джо знал, что виноват он сам – надо было пройти эту часть поля пешком. Однако папа не злился. Он и сам не пошел пешком. По дороге домой Уолтер сказал:
– Когда-нибудь я дам тебе список всех моих ошибок и список ошибок отца, которые, как я полагал, мне не грозили. Можешь их сравнить.
Когда они пришли домой, все уже собрались, и выяснилось, что они ничего не пропустили: ни жареные ребрышки, ни запеченный картофель, ни рогалики. Сквозь дверь-ширму Джо заметил Лоис, которая сидела около стола и за чем-то пристально наблюдала. Не имело значения, что это; Лоис постоянно за чем-нибудь наблюдала, даже за мухами на потолке. Лиллиан читала у себя в комнате, делая вид, что это вечеринка-сюрприз. Выдохнув, Уолтер закинул шапку на крючок и начал умываться. Джо стянул сапог и услышал мамин голос:
– Честное слово, это вполне в его духе – сказать, что мы должны объяснить, как сделать атомную бомбу, просто из вежливости, как будто это рецепт пончиков.
Минни, которую Джо не видел, сказала:
– Все ученые говорят, что это легко вычислить. Чем больше мы станем повторять, что это наша тайна, тем сильнее они захотят ею обладать.
Минни была сама на себя не похожа – говорила уверенно и как будто даже спорила.
Уолтер открыл дверь со словами:
– Это вы о ком?
– А ты как думаешь? – ответила Розанна. – О Генри Уоллесе[80]. По радио говорят, будто он заявил сенату, что мы должны отдать русским бомбу.
– А тебе-то какое дело? – спросил Уолтер.
– Ох, он меня жутко раздражает! – воскликнула Розанна. – Всегда раздражал.
Уолтер глянул на Джо, скорчил едва заметную гримасу и сказал:
– С чего вдруг? Ведь, насколько нам известно, он тебе не родственник и не друг семьи?
– Ему же хуже. Если бы был, тогда не указывал бы людям с рождения, как им жить.
Розанна нахмурилась. Джо подошел и поцеловал ее в лоб. Спор затих. Минни, как выяснилось, заглянула всего на минутку, оставив миссис Фредерик, когда та уснула, поэтому она взяла тарелку с ужином и побежала домой. Лоис и Клэр стали накрывать на стол.
Возможно, если бы Уолтер так не вымотался и не злился из-за увязшего в грязи трактора, спор на этом и закончился бы, но в самый неподходящий момент, когда все уже поели и подумывали о добавке, когда Розанна встала, подняла нож и вилку и обратила взор к жареному мясу, Уолтер сказал:
– Я думаю, было бы лучше, если бы Уоллес был президентом, а не вице-президентом. Мне он нравится больше, чем Трумэн. Он многое знает, о многом думает. Трумэн – сорвиголова.
– Да, и если бы он был родом из Индепенденса, Айова, вместо Индепенденса, Миссури, тебя бы это устраивало. Просто он открыто выражает свое мнение.
Кажется, Джо никогда не слышал, чтобы родители спорили о политике, особенно на повышенных тонах. Они с Лиллиан переглянулись.
– Мой учитель по науке говорит, что в Хиросиме не нашли никакой радиации и японцы все врут, – сказал Генри.
– Зачем вы обсуждаете это в школе? – спросила Розанна.
– Мы обсуждали это в пятницу и сегодня. Две девочки заплакали, поэтому он так сказал. Он сказал, что там осталось пять зданий и погибло сто тысяч человек. Одно здание стояло довольно далеко, а взрывная волна была такая горячая, что опалила стулья в этом доме, несмотря на закрытые окна. Пять тысяч градусов.
– И Генри Уоллес хочет позволить русским сделать то же самое! – воскликнула Розанна.
– Сомневаюсь, что те девочки, услышав это, успокоились, – сказала Лиллиан. – Даже думать об этом не хочу. Рада, что меня это не касается.
– Он сказал, что даже в нашем возрасте лучше знать правду, чем постоянно что-то воображать, – ответил Генри.
– С днем рождения, Лиллиан, – подвел черту Джо.
Все замолчали, и Клэр стала рассказывать про кролика, которого мисс Рорбо принесла в школу. Кролик был серый, а не белый, хотя кончики ушей были белые. Его звали Пол, а не Питер, и каждый из девяти учеников мог по очереди покормить его, в алфавитном порядке.
– Я – «Л», – сказала Клэр.
Вечером по дороге домой, неся с собой остаток бисквитного торта, пропитанного клубничным джемом, Джо размышлял о политических разногласиях родителей, не зная, на чьей он стороне. После бомбежек Хиросимы и Нагасаки он в основном испытывал удивление (как и все остальные), смешанное с чувством облегчения. В отношении Генри Уоллеса он был склонен согласиться скорее с папой, нежели с мамой: кто-то в Вашингтоне должен был быть хорошим парнем, а Уоллес все делал как в Айове. Он был тяжеловозом, а не чистокровным рысаком. Джо поднял голову. Небо было ясным, в полях высыхала кукуруза, и если бы он остановился и замер, то, возможно, услышал бы, как она сохнет. Но он видел изображение грибовидного облака, и что бы ни говорил учитель Генри, Джо мог представить, как оно поднимается над Ашертоном – на милю вверх? – чудовищно яркое и громкое. Это ли последнее, что видит в таком случае человек? Это ли последнее, что увидел человек вроде него на улице в Хиросиме? Джо прошептал коротенькую молитву: пусть он никогда не узнает, на что смотрит, пусть он исчезнет с лица земли в тот самый миг, когда повернет голову и спросит: «Боже мой, что это такое?»
Лиллиан работала допоздна. Киоск пора было закрывать – она как раз вытирала стойку, – и тут вошел он. Пропустив Чарли, который убирал одну из витрин, он направился к ней. Он был одет в пальто из верблюжьей шерсти и держал в руках чемоданчик из коричневой кожи. Шляпа была слегка сдвинута назад, как будто он был готов ко всему. Он поставил чемоданчик на табурет, положил сверху шляпу и, быстро улыбнувшись, сел на соседнее место.
– Где я? – спросил он.
– Ашертон, Айова.
– Сколько времени?
– Почти десять.
– А вы кто?
Лиллиан не сдержала улыбки.
– А кто спрашивает?
– Артур.
– Лиллиан.
– Лиллиан. Какое прелестное имя. Я ожидал увидеть ирисы и маки и несколько одуванчиков, но не Лиллиан.
– Могу я вам что-нибудь предложить, сэр? – Она почувствовала на себе взгляд Чарли.
– Чашку кофе и кока-колу.
– И то и другое?
– Сейчас увидите.
Он подлил немного колы в кофе и выпил, затем допил оставшуюся колу в бутылке. После того как аптека закрылась, он попросил Лиллиан показать ему квартал. Показывать было особенно нечего, но он предложил ей руку и начал выдумывать истории о каждом здании, мимо которого они проходили в темноте. Уж не здесь ли дыра в подвале, где нашли золото, оставленное там Красавчиком Флойдом?[81] Разве она об этом не слышала? В Рапид-Сити только об этом и говорили. А вон то место – разве она не видит лица в окне? У миссис Лестер Тестер двадцать семь детей, из которых двадцать шесть – девочки. «Мы просто хотели мальчика, – говорит миссис Тестер, – поэтому продолжали пытаться». Лиллиан все смеялась и смеялась.
– Над чем вы смеетесь? – воскликнул Артур. – Это дело серьезное.
Он проводил ее к машине (к папиной машине, на которой она ездила, когда работала допоздна) и настоял, чтобы перед тем, как ехать, она заперла двери. Когда в полдень на следующий день началась ее смена, он сел за стойку и заказал хот-дог.
На то, чтобы узнать фамилию Артура, у Лиллиан ушло два дня, и к тому времени, как она ее узнала, он уже сделал ей предложение, а она его уже приняла. Его фамилия была Мэннинг. Артур Мэннинг. Артур Бринкс Мэннинг. Миссис Артур Бринкс Мэннинг. Лиллиан Мэннинг. Лиллиан Лэнгдон Мэннинг. Лиллиан Элизабет Лэнгдон Мэннинг. Все эти имена она написала на листке бумаги, который потом сложила в несколько раз и спрятала в кармане своего любимого свитера.