Этот Артур был жестче, чем тот, которого знала она. Она заметила это, как только он открыл дверь.
На пороге стоял Фрэнк. Он стал шире в плечах, волосы и глаза потемнели, а черты лица стали резче. Теперь при взгляде на него уже не скажешь, что он «милый». Он двигался все с той же грацией и улыбался столь же ослепительно, но делал это иначе – более осторожно, более внезапно. Он явно произвел на Артура сильное впечатление, хотя Лиллиан не раз рассказывала ему, что Фрэнк выглядит впечатляюще. Фрэнк был всего на пару дюймов выше Артура, но смотрел на него свысока. Все очень просто. Находясь с Фрэнком в одной комнате, Лиллиан чувствовала себя так, будто они с Артуром – пара кроликов. Впрочем, когда Артур протянул Фрэнку руку и тот ее пожал, мышцы у него на руке заиграли. Артур даже чуть выставил вперед подбородок и сказал более низким, чем обычно, голосом:
– Добро пожаловать домой, солдат. Слышал, у тебя выдались интересные четыре года.
Фрэнк крепко поцеловал Лиллиан в губы и взъерошил ей волосы, а потом даже шлепнул ее по попе. Лиллиан решила, что он понятия не имеет, что делает. Он сел за стол, и она подала ему мясной рулет с картофельным пюре на обед, а еще кусок пеканового пирога. Он ел, как обычно, неспешно и аккуратно, и Лиллиан с удивлением отметила, что помнит эту его манеру.
Когда после обеда они перебрались в гостиную, чтобы поболтать, Лиллиан заметила, что, устроившись в кресле (их это устраивало – они предпочитали диван), Фрэнк машинально развернул его, чтобы сидеть спиной к стене, а не к окну, и лицом к двери. А когда во время их разговора на улице раздался выхлоп, он пригнулся. Конечно, он тут же выпрямился и сказал:
– Шутка, – а они рассмеялись.
Да, на его долю выпали странные приключения после Дня Победы в Европе. В основном он шарил по кустам в поисках нацистов и собирал бездомных людей то тут, то там. Так много народа бежало с востока, что они были везде и так боялись, что их отправят назад в Польшу или Прагу или куда-нибудь еще, что едва могли говорить. Были среди них совсем юные, которые ничего не знали, – с трудом помнили, кто они такие, и уж точно не знали, откуда они. Дети, которые годами жили в лесу, или в каком-нибудь тоннеле, или в разрушенном бомбежками доме. Но были и странные типы – например, в горах Австрии им повстречался парень, который носил на голове полотенце, смотрел в стеклянное кольцо у себя на пальце и погружался в транс. Выходя из транса, он сообщал им о местонахождении «величайшего ученого Германии», или «самого важного изобретения Германии», или «сына герра Гитлера». Все эти желаемые объекты всегда обнаруживались в соседней деревне. Когда отряд отправлялся туда, выяснялось, что да, здание существует на самом деле, как и устройство, но оно оказалось всего лишь угольной печью. Оказалось, что сыну герра Гитлера сорок два года – значит, Гитлер зачал его в пятнадцать лет. Конечно, такое возможно, но Фрэнк почему-то сомневался в их родстве.
– Этот тип шесть раз отправлял нас на поиски каких-то диковинных вещей. Наконец мы нашли тайник с ценностями – чью-то коллекцию шуб. Мой приятель Рубен отправил одну из горностая в Нью-Джерси в качестве сувенира.
Фрэнк хорошо рассказывал истории, и Артуру они очень понравились. Выяснилось, что и Артуру есть что рассказать. Лиллиан вся обратилась в слух. Знал ли Фрэнк, что когда союзники отправились захватывать Сицилию, немцы думали, что они планируют захватить Грецию? Вот почему на побережье никого не было, разве что на востоке.
– Нас это удивило, – сказал Фрэнк.
– Мы их разыграли, – продолжал Артур. – Мы все помогли. Мы придумали парня, изобрели для него целую карьеру, семью, документы, удостоверение, монограммы, фотографии его собаки – Дюны. Британцы и УСС целый год обсуждали его важную работу, используя шифр, который немцы точно взломали, а потом выбросили его труп на берег в южной Греции, а у него при себе были различные планы по захвату Греции, встрече с русскими, всякая разная информация. Когда он скончался, я, можно сказать, скорбел о нем. Мы все скорбели. Но ведь сработало.
– Там было так тихо, что мне стало не по себе, – сказал Фрэнк. – А я был прав.
Лиллиан поняла, что о многом из того, что произошло во время войны, Фрэнк и Артур не расскажут никогда, во всяком случае ей. Мама вскинула бы голову и закудахтала: «Ну и правильно! Кое о чем лучше помалкивать!» Но Лиллиан это так ошарашило и напугало, как будто рухнула стена ее дома.
После того как они легли спать в обычное для себя время, Лиллиан слышала, как Фрэнк бродит по гостиной. Потом она уснула. Утром, когда она, надев халат, вышла, он уже встал и оделся. Он съел миску хлопьев «Чириос» и тост, который она поджарила в новеньком тостере «Санбим», поблагодарил ее и снова шлепнул ее по ягодицам (по «попке»), а когда она отскочила, сказал:
– Дурная привычка. Извини, Лил.
– Только с мамой так не делай.
Фрэнк рассмеялся.
Он ушел вместе с Артуром, и они вместе отправились к метро – Артур ехал на работу, а Фрэнк – на вокзал, потом в Чикаго и домой. Он произвел на Артура большое впечатление. Ночью Артур сказал:
– Мы всю дорогу разговаривали. Потрясающий человек твой брат, и глаза у него всегда открыты. Если за последние четыре года что-либо ускользнуло от его внимания, хотел бы я знать, что это было. Мы точно должны помочь ему найти в наших краях работу.
– Было бы здорово, – согласилась Лиллиан.
Вечеринку по случаю возвращения Фрэнка пришлось отложить, и причина на то была печальная: скончалась миссис Фредерик, и хотя ее смерти следовало ожидать, все же это произошло внезапно. Весь год она едва могла двигаться. Ее кровать перенесли в столовую, и она не могла встать даже в туалет. Минни использовала судно и старомодное помойное ведро и все делала сама – подтирала, мыла, меняла белье, выносила ведро. В их доме раньше всех в районе появилась домашняя сантехника; проще было бы оставить ее наверху. Розанна размышляла о том, как странно, что приходится все время выбирать, не осознавая последствий: например, что проще – находиться ближе к ванной или к кухне, лучше разместить неподвижного инвалида наверху, где она никому не мешает, или там, где вокруг нее все будут ходить, брать ее за руку, здороваться и включать ее в беседу? Конечно, Минни поступила по-доброму и никогда не жаловалась по поводу ведра или всего остального. Лоис казалась немного озлобленной, но вслух ничего не говорила. Лоис уже исполнилось шестнадцать, а ее детство было сплошной трагедией. Роланд Фредерик был бесполезен. Он даже перестал работать на ферме, говорили, он только шляется из трактира в трактир в Ашертоне. Лоис выросла довольно симпатичной, но выглядела как в воду опущенная, и хотя Розанна, у которой было полно времени, сшила ей красивые наряды для школы, на ней они смотрелись убого. Она даже волосы свои запустила. Можно выглядеть как коза (Розанна считала, что и сама теперь так выглядит), но все-таки надо как-то следить за собой.
Фрэнки ни слова не сказал о вечеринке. Ему, наверное, было все равно, но он позволил Розанне провести себя по всему Денби – в магазин Дэна, и в кафе, и в церковь, и во все остальные местечки, включая комнатушку, где Морин Томпсон теперь делала дамам стрижку и завивку, и повсюду мужчины, женщины и дети хватали его за руку, обнимали и благодарили за службу. Старики покупали ему кофе и просили рассказать им все в подробностях, и Фрэнки рассказывал всякое разное – например, где он служил, где ему больше понравилось, в Африке или во Франции, какая там грязь, как теперь его немецкий, верит ли он в то, что сейчас рассказывают про евреев в лагерях, и что он думает насчет русских. Фрэнк высказывал свое мнение. Но он все время улыбался и кивал, и, послушав несколько таких бесед, Розанна поняла, что Фрэнки совсем не изменился: он слушал больше, чем говорил, а собеседник, расставаясь с ним, еще больше укреплялся в своем мнении, но ничего нового на самом деле не узнавал.
В первые две недели Фрэнки ничего не говорил о будущем или о работе. Несколько раз он ездил на новом тракторе и все еще мог сеять по прямой, но, похоже, он даже не заметил исчезновения кур и скота. На ферме остались только свиньи, да и тех было немного. Повсюду только кукуруза, кукуруза, кукуруза, сплошная кукуруза. Не брал он и ружье, чтобы охотиться на кроликов, хотя он сдвинул доску в стене возле футляра и нашел там восемь долларов, которые разделил между Генри и Клэр. Когда он не водил трактор и не расхаживал по городу в сопровождении кого-нибудь, он ездил в Ашертон на машине Уолтера или гулял по ферме. Должно быть, он раз десять исходил всю ферму вдоль и поперек, а когда Розанна спросила его, зачем он это делает, только провел руками по волосам и сказал:
– Привык, наверное. Уже не могу сидеть сиднем, даже когда двигаться бессмысленно.
– А почему бы тебе не достать твой старый велосипед?
– Хорошая мысль. – Но он не стал этого делать.
Он не ложился допоздна, слушая радио на маленькой громкости, и рано вставал. Уолтер помнил, что когда сам вернулся из Франции, то вел себя так же, и это продолжалось месяцев шесть.
– Меня не было год. Фрэнка не было четыре, так что у него это, наверное, продлится два года.
– Он, кажется, не пьет, – заметила Розанна.
– Не пьет.
– Точно?
– Ну, матушка, я за ним не слежу. Солдаты пьют. Для них это обычное дело. Достойная, хорошо организованная армия выдает им алкоголь, как в Британии.
– Ох, ради всего святого, Уолтер!
– Ну, а чем мы, по-твоему, занимались в свободное время во Франции? Большинство из нас умели делать перегонный куб, и у нас было полно вина, которое нужно было превратить в бренди.
– По-моему, с ним произошло нечто пострашнее, чем с тобой.
– Розанна, – сказал Уолтер, – я тоже так думаю.
Они переглянулись, но что тут скажешь? Они не могли знать, что творится у Фрэнки в душе, да они никогда этого и не знали. Но Уолтер ответил на письмо Лиллиан, в котором она сообщала, что встречалась с Фрэнки в Вашингтоне. Потом Лиллиан написала еще раз, и Уолтер сказал Розанне: