– Наверное, пора тебе вязать детское одеяльце.
И в тот самый вечер Розанна вытащила розовое с голубым и желтым полотно жемчужной вязки, над которым трудилась, и Уолтер увидел, что оно уже наполовину готово. Он промолчал. А Розанна рассчитала, что если ребенок должен родиться в июле, то она как раз могла бы съездить на поезде в Вашингтон, а на ферме в это время будет тихо, поэтому Уолтер тоже мог бы надеть хорошие ботинки и рубашку и поехать вместе с ней. Они когда-нибудь видели Белый дом? Нет, не видели. И океан тоже. Застряли на ферме, как два поросенка в свинарнике. Ярмарка штата – это, конечно, замечательно, но не это должно быть последним, что ты увидишь в жизни. Поначалу люди вроде Элоизы, Фрэнка и Лиллиан кажутся беглецами, но постепенно осознаешь, что они на самом деле исследователи.
Джо почти не виделся с Фрэнком, когда тот был дома, и оправдывал это тем, что подошло время сева. Как-то раз Фрэнк помог ему на поле Фредерика, которое теперь занимало сотню акров и было плоским, как доска. Потом Джо подумал, что, наверное, зря он на это согласился. Он видел, как Минни наблюдает из окна за трактором, сначала внизу, потом наверху. Дважды она подходила, чтобы посидеть с Фрэнком. Каждый раз, как он что-нибудь говорил, она улыбалась, а когда, здороваясь, Фрэнк поцеловал ее в обе щеки, слегка покраснела. Джо знал совсем другую Минни – его Минни была практичной и приземленной, всегда была рада его видеть, но если он пытался обнять ее, она ускользала, словно рыбка в пруду. Она всегда говорила: «Это не для меня, Джо. Не знаю почему», – и он верил, что, если она передумает, он будет первым в очереди. Но он не был первым.
Однажды, когда Джо культивировал это поле и зашел в дом, чтобы наполнить бутылку с водой и снова смочить бандану, которую надевал под шляпу, Лоис спросила:
– Так… объясни мне кое-что. Почему все прямо-таки кидаются в ноги твоему брату Фрэнку?
– Ну, он участвовал в нескольких довольно крупных сражениях.
– Да, но дело не в этом. Все говорят, что дело в этом. Но потом добавляют: «О, Фрэнк. Я всегда знала, что он далеко пойдет».
– Минни так говорит.
– И все остальные тоже. Он похож на Генри Фонду, он такой высокий и сильный. Раньше он был блондином, но так ему даже лучше. – Она довольно умело подражала Минни. – Лично я этого не вижу. По-моему, он несколько жутковатый. Ты мне нравишься больше. Ты хороший.
– Ну, меня ты знаешь.
– Ты правда хороший, – настаивала она. – Ты каждый день нам помогаешь, и лично я это знаю.
– Ну, наверное, я просто не могу иначе, – сказал Джо.
– Говоришь так, будто это недостаток.
Ночью, лежа в постели, Джо задумался над тем, правда ли то, что он помогал Минни и Лоис, казалось ему недостатком. На противоположном конце комнаты развалилась его колли Нат, на подстилке, которую Джо сделал ей из старого покрывала, а в гостиной спали кошки на своих обычных местах – Пеппер на стуле возле окна, а Бустер на радиаторе. В старом амбаре он, последний в районе, по-прежнему держал двух дойных коров, Бетти и Буп. Когда они приносили потомство, он продавал телят на мясо, но прежде давал им имена и оставлял их жить с Бетти и Буп, пока им не исполнялось несколько месяцев. Пару родившихся в этом году он назвал Гарри и Билл, хотя Билл была телкой. В клетке он держал четырех кроликов – Ини, Мини, Майни и Мо, – хотя они ему были ни к чему. Розанна спрашивала: «А слепням ты тоже даешь имена?», а Уолтер всегда качал головой – если давать имена животным, которых сам потом должен будешь убить, это непременно приведет к трагедии. Розанну особенно возмущало, что он пускает кошек в дом, а ведь она даже не знала, что Джо позволял им ходить по кухонному столу и стойке. Его случай уже такой же тяжелый, как у Рольфа? Чем занимался Рольф в этом доме, что свидетельствовало бы о том, как он опускается на дно?
После отъезда Фрэнка Минни сообщила Джо о своих планах: мать умерла, и, может быть, им с Лоис лучше переехать в Сидар-Фолс, чтобы она наконец выучилась на преподавателя и сделала что-нибудь со своей жизнью. Лоис осталось два года до окончания школы – она могла бы провести их в такой школе, где никто ничего не знает о них, или об их отце, или об их матери. Это пошло бы на пользу им обеим. Лучше смириться с тем, что они теперь сами по себе. Джо знал, что Роланд Фредерик не склонен к насилию, однако непредсказуем. Он ушел бог знает куда, но всегда мог снова объявиться.
Все это было очень хорошо, и он был такой хороший, такой, черт возьми, хороший, что просто сказал:
– Так ты и должна поступить, Минни. По-моему, это замечательная идея.
До Сидар-Фолс сколько, шестьдесят-семьдесят миль? Он не мог ездить на такое расстояние, ведь дома его ждали Бетти и Буп, Пеппер и Бустер, Ини, Мини, Майни и Мо.
В конце концов Артур подыскал Фрэнку государственную работу, но не в Вашингтоне, а в Огайо, неподалеку от Дэйтона. На этой работе Фрэнк обнаружил, что не он один гадал, почему немецкая армия была настолько хороша. В его обязанности в Огайо входило чтение документов – тысячи и тысячи листов, тонны и тонны бумаг, открытых, найденных, обнаруженных союзниками по всей Германии в последние два года войны. Его даже ждал сюрприз: отряд из его родной Седьмой армии вышел из Берхтесгадена, наверное, даже в тот самый день, когда Рубен нашел пуговицу с ложкой, и направился в пещеру неподалеку – ту самую пещеру, где Гиммлер хранил все свои бумаги и вход в которую он взорвал перед самым концом войны. Из найденных в той пещере документов больше всего обсуждали эксперименты с замораживанием людей. Если погрузить человека в ледяную воду, через сколько времени его уже нельзя будет оживить? Судя по всему, от часа до двух. Ученые анализировали все показатели умирающих подопытных: температуру, кровь, мочу, пульс. Насколько Фрэнк понял, некоторых успешно оживили, погрузив в горячую воду.
Но его заинтересовали не те документы, в которых говорилось, как сделать сыр за девяносто минут, или о воздействии «ионизированного воздуха», или как утеплить вискозу, гофрируя нити. Он проявил некоторый интерес к веществу под названием «Перистон», очевидно, являвшемуся искусственной кровью, и к тому, что немецкие подлодки так хорошо контролировали тепло, что могли плавать несколько месяцев, не поднимаясь на поверхность за питьевой водой. Больше всего его привлек инфракрасный оружейный прицел с дальностью три километра в темноте. Фрэнк сразу ощутил, что его разглядывали в такой прицел, может, даже не один раз, и он был флуоресцентной картинкой на крошечном экране. Оказалось, что морпехи на Тихом океане тоже применяли эту штуку после того, как ее конфисковали у немцев, но Фрэнк ничего об этом не слышал.
На войне Фрэнк неплохо выучился говорить по-немецки, но ему приходилось прилагать большие усилия, чтобы читать бумаги, и дело продвигалось медленно. Впрочем, некоторое время он в основном сортировал их и убирал в ящики. По крайней мере, он знал, где заканчивается одна стопка и начинается другая. Перевели уже достаточно; поразительно, сколько интересного обнаружили, однако оставалось перебрать еще великое множество бумаг. Различные американские компании ждали результатов; было обещано, что все найденное будет опубликовано и окажется в открытом доступе. Каждый вечер, когда Фрэнк покидал огромное здание – бывший ангар для самолетов – и шел к машине, он видел целые толпы людей, прочитавших еженедельный перечень патентов и процедур и вставших в очередь, чтобы купить документы или заказать те, что еще не были напечатаны.
Ничем иным Дэйтон не отличался от Ашертона, и Фрэнку там было скучно. Поэтому примерно раз в месяц он ездил в Вашингтон на своей новой машине «Студебекер Чемпион» – если ехать ночью, можно было добраться часов за шесть-семь. Артур и Лиллиан развлекали его – с Артуром на самом деле было весело, а Лиллиан забавляла его тем, что была так довольна и Артуром и Тимми. Розанна и даже Уолтер (который приехал в сентябре) говорили, что Тимми – точная копия самого Фрэнка. Иногда Фрэнк присаживался на корточки возле манежа и присматривался к Тимми. Из собственного детства он отчетливее всего помнил переплетение веревок под кроватью Уолтера и Розанны, ощущение темного, тесного пространства, которое напоминало безопасную лисью нору и освобождало его от всех открытых мест на ферме – не только двора, но и окон и дверей. Он мог лежать под кроватью и, расслабившись, глядеть на сплетенные веревки и тиковую ткань матраса. Почему-то ему нечасто разрешали это делать – он не помнил почему. В остальном его детство сводилось ко всякого рода запретам: не трогай это, слезь оттуда, не подходи к корове сзади, не давай Джейку наступить тебе на ногу, поаккуратнее на лестнице, берегись люка, не подходи к сеялке, держись от этого подальше, а если попадешь в грозу, ляг в канаву, да, при сильном ветре уборная может упасть, и остерегайся колючек шелковицы. Только под кроватью он дышал глубоко и тихо и чувствовал себя в безопасности. Он протягивал Тимми указательные пальцы, и Тимми хватался за них и подтягивался вверх, а потом, усевшись и держась за пальцы Фрэнка, начинал радостно покрикивать и смеяться.
1947
Когда Лиллиан написала Розанне, что снова беременна, Розанна ответила, что это оттого, что Лиллиан кормила из бутылочки, а не грудью. Ее это немного удивило. В больнице, вручив ей бутылочку и показав, как давать малышу Тимми молочную смесь, про это ничего не сказали. Ей также не сказали, что в смесь нужно добавлять сахар, чтобы кишечный тракт правильно работал. Об этом Лиллиан даже не стала говорить Розанне, но в том, чтобы растить Тимми в квартире, а не на ферме, было несомненное преимущество: она могла делать все так, как ей хотелось. Она с ночи стерилизовала восемь бутылочек, которые понадобятся на следующий день, и держала их в закрытом контейнере на газовой плите всю ночь. Утром она отмеряла нужное количество молочной смеси, добавляла сахар в кипяченую и охлажденную воду, смешивала воду с молоком и разливала все по одинаковым стерилизованным бутылочкам. От одной мысли о том, чтобы кормить ребенка водой, которую они брали из колодца на ферме, даже в лучшие времена, Лиллиан сковывал ужас. Но где бы Розанна взяла сухое молоко? Да, Лиллиан сама пила молоко от их коров (сливки, конечно, снимались и шли на масло), но тем, что она выжила, она скорее была обязана удаче, чем чему-либо другому. А одна из них не выжила – Мэри Элизабет. Лиллиан точно не знала, отчего умерла ее сестра; это было до ее рождения, а спросить у матери она почему-то не осмеливалась. Может, спросит у Фрэнка, когда он снова приедет. Подобные мысли приходили ей в голову, когда она готовила смесь для Тимми на день. А еще паблум, яблочное пюре и сдобные сухари – он хорошо кушал. Он больше не дремал по утрам, но хорошо засыпал днем, ровно в два часа, как говорилось в книге, и в семь тридцать вечера, что значило, что просыпался он в пять, за час до того, как должен был, согласно книге. Когда Лиллиан написала Розанне и спросила о том, как спали она и ее братья и сестра, Розанна ответила: «О боже, то засыпали, то просыпались. Я помню только Клэр, которая дрыхла, как бревно, в гостиной. И тебя, конечно. Ты была идеальным ребенком. До тебя ничего не помню. Помню, как-то раз я уложила Генри спать, а он взял и зачем-то вышел через заднюю дверь. Кажется, он дошел чуть ли не до амбара, прежде чем я поймала его».