вет в спальне в половине одиннадцатого, а во вторник – в десять минут двенадцатого. Во вторник она вышла из дома в семь сорок семь утра, а в среду – ровно в восемь. Самое главное – в понедельник и вторник она обедала в одном и том же месте, на скамейке с западной стороны Военно-морского мемориала. В четверг, когда она пришла, Фрэнк уже был на месте. С собой он взял сэндвич с яичным салатом, кекс из темного шоколада и «Пепси» (она любила «Пепси»). Увидев его, она на миг остановилась в растерянности, но потом, очевидно, решила, что он не представляет опасности, и села на свободный край скамейки.
Он покосился на нее. Вблизи ее грудь казалась пышнее, чем он думал. Ее лицо было из тех, что выглядят то простыми, то прекрасными. Он пришел к выводу, что сам он симпатичнее, чем она, поэтому повернулся и широко улыбнулся ей. Она придвинула сумочку поближе к бедру.
– Спасибо, – сказал он.
Она промолчала. Он расслабился, откинувшись на спинку скамейки, и сделал вид, что задремал. Тогда она тоже расслабилась и стала есть сэндвич. Еще у нее было яблоко – судя по грубой кожице, пепинка. Мимо прошло четыре или пять человек – с закрытыми глазами Фрэнк не мог точно сказать, сколько их было. Он досчитал до трех, потом выпрямился, глянул на часы и пробормотал:
– Вот черт!
Подскочив, он помчался в сторону Седьмой улицы. У него из кармана выпал бумажник и приземлился на траву перед скамейкой. Скрывшись за углом Военно-морского мемориала, он услышал, как она кричит:
– Эй! Эй, постойте!
Он осторожно выглянул и увидел, как она стоит, вытянув руку и держа на весу его бумажник. Потом, решив, что Фрэнк ушел, она открыла его. Он отвернулся. Удовольствие отчасти заключалось в том, чтобы посмотреть, что она теперь будет делать.
Он оставил в бумажнике сто тринадцать долларов. Этого было достаточно, чтобы человек, у которого есть работа и который не является преступником, в особенности женщина, задумался, стоит ли оставлять деньги себе. Еще там было предоставленное ему Артуром водительское удостоверение на имя Фрэнсиса Бернетта, библиотечная карточка и пустой конверт (со списком покупок на обратной стороне), на котором был написан адрес Артура и Лиллиан. Они повезли Тимми и Дебби в Шарлоттсвилль проведать отца Артура. На два дня дом принадлежал Фрэнку.
Она пришла около шести. Было темно, и Фрэнк оставил лампу на крыльце включенной. Он также специально зажег свет над стулом, где «читал книжку», поставил мартини на столик возле стула, а на плите грелся куриный бульон – превосходная деталь, по мнению Фрэнка. К двери он подошел босиком, с расстегнутым воротничком рубашки и закатанными рукавами. Прежде чем открыть, он провел рукой по волосам. Увидев ее, он сказал:
– Да? – и широко улыбнулся.
Она не сдержала ответной улыбки, протягивая ему бумажник. Он взял его, открывать не стал и сказал:
– Вы сидели на скамейке! Я вас запомнил. Вы боялись, что я украду вашу сумочку.
Она покраснела.
– Проходите, – сказал он.
1948
Джуди испекла Фрэнку на день рождения особенный торт «Красный бархат», и они ели его на завтрак. Она поставила тарелку с куском торта – ярко-красным с белой глазурью – рядом с его яичницей и сказала:
– С днем рождения, дорогой. – Потом она положила руки на бедра. – Сегодня еще и день рождения Гувера[87]. Но я тебя в этом не виню.
Она села. Свое яйцо всмятку она ела из подставки – ему от этого зрелища становилось не по себе. О нем она знала следующее: он работал в Огайо и приезжал в Вашингтон каждый месяц на четыре дня (ее это устраивало – она не хотела, чтобы он или кто-то еще вился вокруг нее постоянно, так или иначе, она терпеть не могла детей и не собиралась выходить замуж); раньше он жил у сестры, когда бывал в Вашингтоне, но теперь останавливался у нее. Он служил в Северной Африке, Италии и на юге Франции. На политику ему было наплевать, и он не хотел это обсуждать (какое счастье – на работе ни о чем другом не говорили). Вырос он где-то на ферме (она никогда не была западнее Гаррисбурга в Пенсильвании или южнее Эшвилла в Северной Каролине, поэтому плохо представляла себе, где именно). Когда они ходили в Смитсоновский институт, он предпочитал антропологические экспозиции историческим. По дороге в Европу и обратно он проезжал через Нью-Йорк-Сити и Нью-Джерси, и когда-нибудь он поедет туда с ней, чтобы посмотреть, где она выросла. Он читал «Сэтэрдэй ивнинг пост», а иногда «Тайм», но ничего более. Он не мог назвать имя госсекретаря или губернатора Айовы – по крайней мере сразу. Ее это очень забавляло. А еще он не знал, что женщина по имени Фрэнсис Ходжсон Бернетт написала знаменитую детскую книгу «Таинственный сад», одну из ее любимых.
– Какой торт тебе пекли в детстве на день рождения? – спросила она.
– Мама очень любит торт из светлого бисквита.
– Ух. Такой сухой! – Она наклонилась через стол и поцеловала его.
– Иногда бывал фунтовый кекс с глазурью из жженого сахара.
Чего она не знала, так это того, что сегодня было их последнее утро вместе. Фрэнк сомневался, что ее это сильно заденет. Он собирался сказать, что решил сделать предложение девушке в Дэйтоне. Ее якобы звали Маргарет, и они периодически встречались в течение года. Это, конечно, немного оскорбительно, но и всего-то. После завтрака, когда она сядет на трамвай и поедет в министерство юстиции, он встретится с Артуром и передаст ему свой последний отчет. Артур сделает заметки, и на этом все.
Торт ему не очень понравился, поэтому он сосредоточился на тосте и остатках яичницы. Это было вкусно. Она умела делать хрустящую корочку. Они неплохо подходили друг другу. Ни один из них не был способен на сильную страсть. За те два месяца, что они спали вместе, он попробовал кое-что – комплименты, выражения приязни (но не любви). Пару раз он прижимал ее плечи к кровати и не давал ей встать, чтобы ненадолго дать ей почувствовать себя в ловушке и слегка напугать ее, но это ее тоже не возбудило. Однажды он схватил ее за запястье и завел руку ей за спину. После этого он две недели ничего от нее не слышал, поэтому позвонил, чтобы извиниться, и сказал, что был пьян. Короче, насколько он мог судить, она не поддавалась никаким чарам – ей даже подарки не особенно нравились. Он принес ей два – духи «Арпеж» и две пары чулок, – а она обменяла их на «Шанель номер пять» и бюстгальтер. Это была практичная молодая женщина. Фрэнку она нравилась.
Пока Фрэнк брился, она поставила тарелки в раковину, а потом они оделись. На улицу они вышли почти ровно в восемь. Она взяла его под руку. Остановка трамвая находилась в двух кварталах от ее дома. Они шли молча, пока она не сказала:
– Как же не хочется сегодня на работу. Все-таки праздник.
– А зачем тебе на работу?
– Надо было рассортировать кое-какие бумаги перед праздниками, но я этого не сделала. А ты чем займешься?
– Я возвращаюсь в Дэйтон.
Она вдруг остановилась.
– Правда? Ты мне об этом не говорил.
Он промолчал. Пройдя еще несколько шагов, он прибавил:
– Джуди, я больше не приеду.
Она убрала руку.
Весь разговор занял минут пять. Сев в трамвай, она обернулась. Он улыбнулся и помахал ей рукой. Он описал ей мифическую «Маргарет». К счастью, Джуди никогда не видела Лиллиан, поэтому не знала, что он описывает сестру. Пока он шел к Артуру, он думал, что это, наверное, были лучшие отношения в его жизни – спокойные, легкие. И все же он был рад, что это закончилось.
Встретившись с Артуром, он сразу сделал то, что нужно было. Фрэнк спросил:
– Ну, как там мои племянник с племянницей?
Лучше зарнее самому спросить о детях, тогда можно быстро с этим покончить, ведь если не спросить, Артур начнет периодически возвращаться к этой теме и рассказывать все, о чем вспомнит.
– Дебби съела немного яйца на завтрак. Ей понравилось. Она причмокнула после того, как съела. – Артур рассмеялся. – Но Тимми вообще отказался сидеть за столом. Он заставил Лиллиан поставить его тарелку на пол, а потом встал на четвереньки и стал есть по-собачьи.
– Это шутка, да?
Артур покачал головой.
– Мои родители ни в коем случае не должны об этом узнать.
Артур расхохотался.
– А еще он сегодня одет по-ковбойски. Полотняные ковбойские штаны, шестизарядные пистолеты и все такое.
Фрэнк лишь покачал головой.
Артур решил, что о Джуди лучше всего поговорить на смотровой площадке Монумента Вашингтону. В девять утра они зашли первыми в лифт, хотя и не были там одни, поскольку был праздничный день. Они стояли у окна с видом на Приливный бассейн, который не замерз, но покрылся инеем, и смотрели, как машины пересекают мост Четырнадцатой улицы. Наконец народ вернулся в лифт, и Артур сказал:
– Медленно, но верно, да?
– Она сегодня на работе. Сказала, что займется сортировкой бумаг. Но сегодня выходной, и там никого не будет.
– О’кей, – ответил Артур.
– Вчера ей дважды звонили. Один раз в восемь, второй – в восемь двадцать одну. Разговора не было ни в тот, ни в другой раз. На втором звонке я вышел в коридор и слышал, как она сказала: «Извините. Здесь нет никого с таким именем». – Артур записал время. Фрэнк продолжал: – Она по-прежнему никогда не говорит о политике. Когда моя тетка и ее муж были коммунистами в Чикаго перед войной, подобные разговоры никогда не прекращались. Никогда. Они не могли удержаться. Но я ни разу не слышал, чтобы Джуди говорила о чем-то вроде этого, никаких тебе «рабочих классов» или «империалистов». Или даже «буржуа». Вряд ли она знает, что такое «люмпен-пролетариат». На Рождество она ездила в Нью-Йорк.
– Губичев был там на Рождество.
– Когда я предложил сходить на «Щелкунчик», она ответила, что ей надо в Нью-Йорк. Я сказал, что уже взял билеты, может, она перенесет поездку? Она ответила, что я могу пожить у нее.
– Ты осмотрел квартиру?
– Конечно. Но ничего не нашел. Ничего по-русски, никаких русских романов даже в переводе.