– Нет, спасибо, – сказал Джо.
Люди потихоньку начали расходиться с тем неловким видом, который появляется у всех жителей Денби, когда им кажется, что они ведут себя неприветливо.
– Но я не это продаю, – сказал Боб. – Говорю же, мы усвоили урок. Теперь у нас новый продукт – именно им мы удобряли поля на фотографиях. Никаких взрывов, обещаю. – Он помолчал. – Не то чтобы продукт совершенно безопасен, но справиться можно. Вы, парни, ведь привыкли справляться с трудностями, это сразу видно.
Но люди все равно уходили. Джо прекрасно знал, что уж Розанна-то наверняка свяжет знаменитый взрыв в Техасе с потенциальной катастрофой на ферме. Он подумал об этом ночью, когда Нат, как нередко случалось, разбудил его своим шуршанием, и решил, что и дальше будет использовать бобы для насыщения почвы азотом.
Фрэнка трудно было застать врасплох, но, очевидно, Чикаго было для этого подходящим местом. Он шел по Уэкер-драйв, собираясь свернуть на Мичиган-авеню, и думал сразу о трех вещах: для сентября день сегодня прохладный, Луп[90] у него над головой напоминал ему о его прежних скитаниях по городу, а еще – что произошло с Мортом? Когда они учились в школе, он думал, что Морт может одолеть кого угодно – просто дать в зубы, и все. Наверное, Морт пережил войну. Про остальных он слышал следующее: Терри погиб в Бельгии, Боб загремел в тюрьму «Джолиет» за вооруженное ограбление, а Лью вернулся с Тихого океана, женился и получил работу в «Дэйли ньюз», кажется, на печатном станке. Но про Морта он вообще ничего не слышал. В этот момент кто-то прижался к нему, рука проскользнула в его руку, и он едва не подскочил от неожиданности. Резко обернувшись, он увидел Хильди Бергстром. На ней была соломенная шляпка с узкими полями и воздушное платье в цветочек, обнажавшее плечи. Убрав руку, она поднесла ее к своему жемчужному ожерелью.
– Я за тобой уже квартал иду, – сказала она. – Я работаю в «Маршалл Филдс», вон там. – Она махнула рукой. – Как дела?
Фрэнк подумал, что ей по-прежнему хорошо удается говорить и улыбаться, давая ему время прийти в себя, вспомнить, что он в Чикаго, а не на европейском театре военных действий, к примеру.
– Хильди! – воскликнул он. – Вот черт!
– Я перешла на свое второе имя, Андреа, – сообщила она. – Мне кажется, нельзя работать в «Маршалл Филдс» и зваться Хильди, если только тебе не восемьдесят лет.
«Она хорошо выглядит», – подумал Фрэнк и спросил:
– Куда направляешься?
– Я должна вернуться на работу, но день такой приятный, что решила немного прогуляться. А ты?
– Назад в отель. У меня была встреча.
– Где ты сейчас живешь?
– Дэйтон, Огайо. Но планирую переехать.
– Куда?
– Куда угодно.
Хильди – Андреа – просияла.
– Правда? Ты шинами не занимаешься?
– Еще не хватало.
Хильди снова взяла его за руку и прижалась к нему.
– А давай переедем в Нью-Йорк.
– О’кей, – сказал Фрэнк.
Но сначала они съездили в Айову.
Ей прекрасно удалось успокоить своих родителей:
– Я едва не подавилась куском тоста, когда увидела письмо от Фрэнка. Мы переписываемся уже месяцев шесть, да, дорогой? Встречаемся так, наездами. Я не хотела пока говорить. Вы же знали, что у нас с Дэном ничего серьезного, я вам на Рождество говорила. Да, признаю, я люблю все держать в тайне, это дурная привычка. Мне почти тридцать, Фрэнк был моей первой любовью, а теперь он моя настоящая любовь – правда, дорогой? Пора остепениться. Нельзя же всю жизнь тратить на тряпки, ты сама так говорила, мама. За два года я смогу догнать Свена, если у меня будет две пары близнецов. Ну, конечно, я шучу, папочка.
Фрэнк позволил ей говорить и дальше.
За семь лет она стала самой утонченной женщиной из всех, кого Фрэнк когда-либо знал, и его это немножко пугало. Даже женщины, с которыми он встречался в Вашингтоне, в том числе Джуди, по сравнению с ней выглядели невзрачными. Но это превращение казалось таким естественным и быстрым, что оно привлекало, а не отталкивало. Пояс, чулки, комбинация, блузка, юбка, жакет, шляпка, шпильки, макияж, каблуки, пальто, корсаж, перчатки – все это она проделывала на автомате, при этом обычно разговаривая, и вот она была готова, и они могли идти. Он предположил, что соответствующий процесс раздевания пройдет так же легко, хотя в его присутствии она пока этим не занималась. Мысли об этом увлекали и возбуждали его. Она одолела своих родителей, и когда Фрэнк сказал ее отцу, что собирается жениться на ней, тот ответил:
– В таком случае, min kjære gutt[91], тебе не помешает хорошая работа с четкой перспективой повышения.
Помолчав, Фрэнк сказал:
– Я понимаю, что на Хильди уйдет немало денег, сэр.
Он надеялся, что старик поймет его шутку.
– Ну, зато у нее крепкие зубы и отличное здоровье. Ни дня за всю жизнь не болела, – сказал тот.
Фрэнк подумал, что Ларс Бергстром отлично поладит с Уолтером.
Розанна оказалась более подозрительной, чем остальные родители. Держалась холодно, когда Хильди – Андреа – Энди – только вышла из машины, и выражение ее лица еще долго не смягчалось. Но Энди и с этим справилась. Когда Розанна встала и пошла на кухню за чайником, Энди последовала за ней, а потом, все обсудив, они вышли, и Розанна несла чайник, а Энди пирог. Вошедшая через заднюю дверь Клэр уцепилась за юбку Энди. Поставив угощение на стол, Энди сказала Клэр:
– Идем со мной, солнышко. Я тебе кое-что привезла.
Они вышли через переднюю дверь. Вернулась Клэр с двумя филигранными серебряными заколками в форме бантиков в руках. Она показала их Розанне, а та сказала:
– Ну, может, хоть они не дадут волосам закрывать твое лицо, Клэр. Честное слово, Андреа, у нее волосы как будто растут во все стороны. Их и на две секунды нормально не уложишь.
Даже в своей шикарной одежде Энди прекрасно вписывалась в гостиную фермерского дома. Расслабленно откинувшись на спинку дивана, она провела рукой по вязаному покрывалу Розанны, восхитилась видом из окна, сказала, что кукуруза выше, чем она когда-либо видела.
– Это вы о ценах? – спросил Уолтер, и она кивнула.
Когда Фрэнк отнес ее сумку в старую спальню Лиллиан, она воскликнула:
– Как мило! – вместо того чтобы ужаснуться обилию розового. Она с восторгом осмотрела книжную полку Генри и сказала:
– Назови, какую книгу тебе очень хочется.
– «Illusions perdues»[92], – ответил Генри. – По-французски.
– Это, наверное, очень дорого, – сказала Розанна.
– Книги всегда дорогие, – сказал Фрэнк.
Вся семья полюбила ее и считала, что Фрэнк выиграл приз. Фрэнк наблюдал за тем, как она очаровывала всю его родню, и прекрасно понимал, что, по мнению самой Энди, приз – это он. Однако это не только льстило ему и развлекало его, но также очаровывало и соблазняло. В женщине должна быть загадка, и большинство женщин, которых он знал, пытались это в себе культивировать, но Энди была поистине загадочной, как могло быть, только если ты знал кого-то девушкой, а теперь встретил взрослой женщиной. Он скучал по той, кем она была, и поэтому любил ее. Он восхищался тем, кем она стала, и за это тоже ее любил.
Нельзя сказать, что Розанне понравилось готовить обед на двадцать три человека на День благодарения (индейка, жаркое из ребрышек и утка, которую принесла бабушка Мэри; десять фунтов картофельного пюре, и этого было мало; пять пирогов; сладкий картофель; больше начинки, чем нужно; вся брюссельская капуста, которая еще оставалась в огороде, хотя она особенно была хороша после первых заморозков). К тому же Лиллиан никак не могла управиться с детьми, которые вечно путались под ногами, хотя они, конечно, были милые. Генри разглядывал блюда с едой так, будто ему предлагали съесть сбитого машиной зверя, по крайней мере до тех пор, пока не подали пироги, а Клэр почему-то разревелась, и к моменту, когда перед каждым стояли тарелки, некоторые глубоко вдохнули, а Андреа, бабушка Элизабет и Элоиза по очереди заметили, что все выглядит потрясающе, Розанну посетило странное чувство. Ей надо было сесть – Джо, расположившийся рядом, отодвинул для нее стул, – но она не хотела ни садиться, ни есть (она все перепробовала, пока готовила); ей хотелось лишь стоять и смотреть на то, как все передают друг другу соусники и нарезают приготовленные ею блюда. «Невероятно», – думала она. Невероятно, что они пережили столько страшных событий. Взять хотя бы рождение Генри в соседней комнате, когда за окном дул ветер, гоняя грязь, а она едва сумела найти тряпку, чтобы вытереть младенцу рот и нос. Взять хотя бы лето тридцать шестого, когда они чуть не умерли от жары. А как Фрэнки свалился с сеновала… Как он один поехал на машине в Ашертон, как пропал во время Итальянской кампании, боже мой, как он жил в палатке, пока учился в колледже. А Уолтер? Он ведь упал в колодец (да, она вытянула из него правду как-то раз во время войны, когда он сказал: «Помнишь, как я упал в колодец?», а она спросила: «О чем это ты?», и он покраснел, как девица). Или вот бабушка Мэри – у нее рак, но она все еще на ногах. Или Лиллиан, которая сбежала с незнакомцем, а тот оказался шутом, но таким милым и симпатичным, а Тимми и Дебби такие очаровательные крошки, ведь правда? Обычно Розанна считала себя в ответе за все происходящее, хорошее и плохое (ее взгляд метнулся к двери, к тому самому месту, где поскользнулась Мэри Элизабет; воспоминание было таким ярким, точно все происходило только вчера), но сейчас она выбросила эти мысли из головы. Она не могла бы одна сотворить этот момент, эти прелестные лица, это мерцание свечей, блики света на столовом серебре, витающие в воздухе над столом ароматы блюд, то, как головы поворачивались туда-сюда, шепот голосов и смех. Она посмотрела на сидевшего далеко от нее на другом конце стола Уолтера, который смеялся над чем-то вместе с Андреа, одетой в очень красивый приталенный темно-синий костюм с белым воротником и манжетами. Как по волшебству, Уолтер встретился взглядом с Розанной, и они пришли к общему мнению: это что-то родилось из ничего – унылый старый дом, пусть хотя бы на мгновение, наполнился двадцатью тремя различными мирами, каждый из которых был богатым и загадочным. Розанна на секунду обхватила себя за плечи и наконец села.