ее ночной рубашки с плеч, а она тем временем освободила его член из-под эластичной ткани боксерских трусов. Он сгорал от нетерпения, желая оказаться внутри нее – Андреа, Энди, Хильди, этой женщины, той девушки. В кои-то веки его не нужно было подбадривать или убеждать. Что это? Чем бы это ни было, каким облегчением было просто желать ее, находить ее плоть, и ее запах, и волну ее волос, и звук ее голоса неотразимо притягательными, сначала спереди, как обычно, а потом еще раз, сзади. К этому она была не совсем готова, но сочла восхитительным. Они не спали до самого будильника, а когда Фрэнк выключил его, Энди сказала:
– Надо же, о таком мне родители не рассказывали.
– О чем? – спросил Фрэнк.
– О том, что можно лечь в кровать замужней, а потом как будто снова выйти замуж.
После этого они встали и приступили к своим обычным делам, но, как будто по общему согласию, не стали говорить ни о чем практическом, не строили никаких планов. Они как будто снова стали незнакомцами, и ничего более романтичного с Фрэнком никогда не случалось.
Джеймс Хаггард Апджон и его жена, Фрэнсис Трэверс Апджон, приветствовали гостей в музее искусств «Метрополитен», когда Фрэнк впервые увидел их. Фрэнк стоял позади Энди, которая одолжила у знакомой в «Бергдорфс» платье от Диор. Сам Фрэнк был одет в смокинг и, глядя на Джима Апджона, подумал, что надевать его теперь придется часто. Коктейльную вечеринку устроили в честь открытия самой крупной со времен войны выставки греческого и римского искусства. От Джеймса Апджона Энди отделяло три человека. Два. Один. Энди протянула руку, и Апджон отвернулся от пожилой дамы, с которой разговаривал, и поднял голову.
– Мистер Апджон, – сказала Энди. – Благодарю вас. Приятно с вами познакомиться.
За то время, что понадобилось Энди на улыбку, на профессионально добродушном лице Апджона отразилось по очереди смятение, удивление, удовольствие.
– Благодарю вас за визит, – ответил он. – Уверен, мы раньше не встречались.
Фрэнсис Трэверс Апджон повернула голову вправо.
– Конечно, нет, – сказала Энди. – Мы недавно переехали в город. Я Андреа Лэнгдон, а это мой муж Фрэнк.
Фрэнк протянул руку. Рукопожатие Апджона было кратким и мужественным – вверх, вниз, на этом все. Он едва заметно поклонился. За полсекунды своего существования это лестное движение дало понять, что Энди, а значит и Фрэнк, могут рассчитывать на более близкое знакомство с Джеймсом Хаггардом Апджоном, эсквайром. Фрэнк не мог не испытывать особенной радости, когда очередь двинулась дальше.
Вестибюль «Метрополитену», украшенный копиями различных знаменитых древних статуй (Фрэнк узнал «Нику Самофракийскую» и «Лаокоона»), сильно отличался от Флорал-Парк, но после того как Артур обеспечил им приглашения, Фрэнк исходил весь музей вдоль и поперек. Он запомнил названия картин и имена художников (Рафаэль, Пикассо, Майоль), чтобы хотя бы сделать вид, что знаком с их работами. Он не так уж плохо разбирался в искусстве – стоя напротив обнаженной натуры Майоля рядом с копией статуи Афродиты, он так заинтересовался их схожими чертами, что когда рядом возник Джим Апджон и заговорил с ним, Фрэнк слегка вздрогнул. Апджон предложил ему сигарету.
– Не курю, – сказал Фрэнк. – Но спасибо.
– Кто вы такие? – спросил Апджон. – Я вас раньше не видел.
– Так, деревенщина, – ответил Фрэнк. – Недавно переехали в большой город.
– Как вы попали на эту вечеринку? – Он спросил это не подозрительным тоном, а с настоящим любопытством, будто ребенок. Фрэнк готов был съесть свою шляпу, что этот тип не шпион.
– Андреа всех знает, – сказал он.
– Я бы хотел, чтобы она узнала меня.
– Все так говорят, – сказал Фрэнк. – Спасибо, что так прямо выразили свои намерения.
Апджон улыбнулся.
– Это не мои намерения. Миссис Апджон за этим следит. Но когда в скучном городе, полном скучных людей, появляются новые лица, невозможно не радоваться хотя бы чуть-чуть.
– Мы все еще в Де-Мойне?
– Даже Нью-Йорк превращается в маленький городок, если вокруг всего четыре сотни респектабельных людей, половина из которых на тебя злится.
– Не верится, что вы могли кого-то обидеть, – сказал Фрэнк.
– Нет, но у меня много родни.
После коктейлей, когда начались танцы, Апджон дважды прерывал Фрэнка и Энди. Фрэнк решительно пригласил Фрэнсис на танец и так хорошо вел и кружил ее по комнате, что, когда музыка остановилась, она пожала ему руку.
Фрэнк доложил Артуру, что вышел на связь и что Апджон непременно приударит за Энди еще до конца месяца.
– Считай это своим патриотическим долгом, – сказал Артур.
– Постараюсь, – ответил Фрэнк.
Но в их следующую встречу на открытии галереи две недели спустя Апджон последовал за Фрэнком, который вышел на улицу глотнуть воздуха, и они болтали минут пятнадцать. Докладывая Артуру, Фрэнк сказал:
– По-моему, он меня к чему-то готовит.
– Ты что-нибудь говорил про Элоизу?
– Нет. Почему про Элоизу?
– Ну, мы за ней наблюдаем. Может, они за ней тоже наблюдают.
– Почему вы наблюдаете за Элоизой? Она страстно ненавидит Сталина. Рассказывает Розе, что Сталин и Маунтбеттен убили ее отца. Во время Хэллоуина они называют пару тыкв «Джо» и «Лу», а на следующий день бьют их палками.
– Она общается с Браудером[93]. На нее заведено дело.
– Ну, наверное, вам о ней известно больше, чем мне. Когда я виделся с ней на прошлый День благодарения, она ни разу не упомянула партию. Я решил, она перешла к социалистам Шехтмана[94].
– Я не беспокоюсь об Элоизе. Но за Апджоном приглядывай. И…
– На Апджона есть дело?
– И не одно, – сказал Артур. – С этими делами настоящий хаос. В любом случае…
– Что в любом случае? – спросил Фрэнк.
– Тебе следует знать, что ее арестовали.
Фрэнк невольно вспомнил свой последний завтрак с Джуди, торт «Красный бархат», выражение ее бледного лица в окне трамвая. Может, его слова тогда задели ее сильнее, чем ему казалось.
– Вы точно уверены, что она передавала документы? – спросил он.
– Ее поймали на месте преступления на Юнион-Сквер. Губичева тоже. Документы были у нее в сумочке.
– Какие документы?
– А вот это интересно. Не про то, как сделать бомбу, или что-то в этом духе. Она шпионит за нами, пока мы шпионим за ними.
– Больше ничего мне не рассказывай, – попросил Фрэнк. – Она мне, в общем-то, нравилась.
– Не думаю, что она знает, что ты шпионил за ней, пока она шпионила за тем, как мы шпионим за ними. Но если бы узнала, ей бы, наверное, это понравилось.
– Гувера она все-таки ненавидела, – сказал Фрэнк.
– Ну, он фиксировал практически каждый ее шаг с тех пор, как я сделал доклад, так что он ей отомстил.
Одиннадцатого июня Энди уговорила его взять ее на скачки «Бельмонт Стейкс». Они стояли в очереди, чтобы сделать ставку, как вдруг к ним подошли Апджоны. Фрэнсис Апджон даже поцеловала Энди в щеку и сказала:
– Мне нравится твой костюм, дорогая! У вас есть ложа?
Энди с легкостью рассмеялась:
– А зачем?
Все засмеялись.
У Джима с Фрэн тоже не было ложи, но они одолжили ее у кузена Фрэн, чьих лошадей тренировал некий Хирш Джейкобс прямо здесь, в Бельмонт-Парк, хотя в большом забеге сегодня никто из них не участвовал.
Из ложи сверху было видно финишную прямую. Энди грациозно села вполоборота к Фрэн, положив одну руку в перчатке на колено, а в другой держа программку и сумочку из натуральной кожи, и смотрелась очень естественно. Она надела шляпку, которая нравилась Фрэнку. Юбка, начинавшаяся от тонкой талии, парила над землей, словно облако. Позади огромное изумрудное поле ипподрома кишело мужчинами с карандашами, заткнутыми за уши, и журналами «Рейсинг форм» в руках.
– Это, наверное, самый большой газон в Нью-Йорке, – предположил Фрэнк.
– Ты знал, что отсюда видно Бруклинский мост? – спросил Джим.
Они с Фрэн забросали их вопросами. Казалось, им приятно было узнать, что их новые друзья небогаты, арендуют небольшую квартирку во Флорал-Парк, а их накопления составляют семьсот пятьдесят один доллар; что Фрэнк работает в компании «Грумман», надрываясь, чтобы получить правительственные контракты, а Энди умеет ловко переделывать одежду, чтобы не отставать от моды; что Фрэнк в течение двух с половиной лет участвовал в непрерывных военных действиях в Европе (на земле, а не в небе) и убил двадцать шесть человек (если считать того немецкого офицера), что Фрэнк не знает, как читать «Рейсинг форм», и никогда раньше не бывал на ипподроме. По мнению Фрэнка, самый странный диалог у них состоялся, когда речь зашла о фермерстве. Умел ли Фрэнк управлять плугом или бороной? Он правда кастрировал поросенка? Сколько цыплят должно быть в стае? Лошадей на ферме еще кто-нибудь использует? Допустим, он, Джим, захочет приобрести ферму, где это лучше сделать: в Пенсильвании, или Огайо, или Миннесоте, или Небраске?
– Ты раньше об этом подумывал, Джим? – спросил Фрэнк.
Джим покачал головой.
– Я никогда раньше не встречал фермера. Ну, не считая одного коневода, который выращивает у себя на земле табак. – На мгновение он задумался и прибавил: – О, когда-то я подумывал приобрести яблоневый сад в Катскилл.
Фрэнк не мог его понять.
В забеге Фрэнк поставил на Пондера, а Энди на Капота. Она заработала пятьдесят долларов. По пути домой (они подождали, пока Апджоны не уедут, а потом прошли две мили пешком) Энди заявила, что собирается стать «жучком»[95] на ипподроме, а пятьдесят долларов – это ее инвестиционный фонд.
– Это не очень по-норвежски, – заметил Фрэнк. – Девичья фамилия твоей матери, случайно, не Махаффи?
– Девичья фамилия моей матери – Карлсон. Но на меня действительно снизошло озарение.
Она открыла сумочку и посмотрела на деньги. Фрэнк покрепче обнял ее за талию, и они гуляли по району, даже когда стемнело, смеясь и отпуская шутки.