– Тогда почему они предложили обменять его? – спросила мама.
– Потому что в яйце был золотой птенец, – сказала Дебби. – У них не было выбора.
– Да! – воскликнул папа. – Вот именно. Все гуси собрались вместе и достали золотое перо из мешочка, в котором хранили его, а самая большая гусыня поднесла его дяде Фрэнку, и они поменялись. А по прошествии десятка лет с этим пером кое-что случилось.
– Что? – спросил Тимми.
– Как-то раз дядя Фрэнк шел по улице в Чикаго, держа в руке перо, и мимо проходила тетя Энди, любовь всей его жизни, и он подарил ей перо, и они жили долго и счастливо.
– Верно, – подтвердила мама.
Позже, в церкви, когда священник начал говорить на очередную непонятную Дебби тему, она повернула голову к окну и подумала о золотом перышке. Она знала наверняка, что когда-нибудь золотое перышко будет принадлежать ей.
Розанна ни слова не сказала – ни словечка – о том, что Минни живет в большом доме вместе с Джо и Лоис и, похоже, не собирается съезжать. Даже не думает об этом. Легко было сказать, что тридцатитрехлетняя женщина, которая убирает волосы в пучок и не носит ничего ярче бордового, – самая настоящая старая дева и ее помощь очень пригодится в феврале, когда родится ребенок, но Розанне это казалось отголоском поколения ее дедов. В те времена в деревнях было полно старых дев и вдов, и никто не удивлялся, ведь то гражданская война, то холера, то оспа, но в наши дни это казалось странным и действительно было таким. Однако Розанна молчала. Она получила все, что хотела, но Уолтер сказал:
– Ты все еще недовольна.
Они доедали ужин. Клэр ушла наверх делать домашнюю работу.
– Дело не в том, довольна я или нет. – Розанна встала, чтобы убрать посуду.
– А в чем?
Но она сама не знала, в чем дело. На ум ей пришла поговорка: «Сам постелил, вот теперь и ложись», но что это означало, она тоже не знала.
– Мне уже исполнилось пятьдесят? – спросила она.
– Да, два с половиной года назад.
– Господи, – сказала Розанна.
Когда она потянулась за миской с картошкой, Уолтер погладил ее по руке.
– Так или иначе, – продолжила Розанна, – моя мать вынесла куда больше, чем я, и твоя тоже, а они только щелкают языком и двигаются дальше. Моя мать иногда всплеснет руками и закатит глаза, но больше никак не показывает, что ее все достало.
– У моей темперамент погорячее, – сказал Уолтер.
– Ей и терпеть приходится больше. Во всяком случае, приходилось. Но она ведь не задушила мужа голыми руками и не ударила хлебным ножом.
– По крайней мере, не на видном месте.
– Они никогда не жалуются, если все идет хорошо.
– Нет, не жалуются, – согласился Уолтер.
– Но именно тогда мне и хочется жаловаться. Когда все плохо, я предпочитаю не ныть. Боюсь.
– А я и не считаю, что ты ноешь, – сказал Уолтер. – Ты просто предлагаешь.
– Значит, наш брак можно назвать счастливым?
– Разве твоя мать не спит в отдельной комнате с запертой дверью?
– Она всегда говорила, что если уж проснулась, то потом всю ночь не заснет, – ответила Розанна, – поэтому ей приходится запирать дверь.
– Так она говорит.
– Ну, шестеро детей – это шестеро детей. – А потом добавила: – У одной из ее кузин за десять лет родилось десять детей.
– Расскажи-ка Лиллиан, как бывает, – сказал Уолтер.
– Если она не остановится, обязательно расскажу, – согласилась Розанна.
– Когда роды?
– У Лоис в феврале, у Лиллиан в январе, а у Энди в марте.
– Я все жду, что объявится Генри и заявит, что нашел себе девушку.
– Ага, в библиотеке, – подхватила Розанна. – Она спала на полке и ждала, пока ее поцелует принц, а Генри оказался единственным, кто за сто лет забрел в эту секцию.
– Так и будет, – сказал Уолтер.
Приятная получилась беседа. Некоторое время спустя пришла Клэр и спросила, нельзя ли ей прокрутить на магнитофоне мелодию, которую она учится играть. Розанна едва узнала в ее игре «О, благодать», а за этим последовало что-то из Баха, и Уолтер с Розанной похлопали. Клэр сообщила, что концерт состоится через две недели. Потом Уолтер дочитал «Сэтэрдэй ивнинг пост» с Эйзенхауэром на обложке, а Розанна закончила ряд в свитере, который вязала для младенца Лоис, – она уже доделала свитер для ребенка Лиллиан, на очереди был ребенок Энди.
Они поднялись по крутой лестнице. Джо установил перила по обе стороны, и им было за что держаться. Уолтер как будто перетаскивал себя со ступеньки на ступеньку. Да, раз ей пятьдесят два с половиной, значит, ему пятьдесят семь с половиной. Подниматься легче, чем спускаться; иногда у нее так сильно болело правое колено, что приходилось как бы приседать на ступеньках, держась за перила и покачиваясь то вправо, то влево. Теперь уже не побегаешь туда-сюда в поисках каждой мелочи.
В спальне Розанна села за туалетный столик, вытащила шпильки из волос, потом расчесала и заплела их в свободную косу. Уолтер сидел на краю кровати, растирая ноги и шевеля пальцами. Он положил руку себе на шею и держал ее там, открыв рот и поворачивая голову направо, налево, вверх, вниз. Потом он высморкался. Что ж, может, не зря ее мать запирала дверь. Все эти печальные звуки, которые издает пожилая супружеская пара… По крайней мере, у них еще осталась большая часть своих зубов. Бабушка Розанны (не Ома, а бабушка Шарлотта Кляйнфельдер) попросила бродячего дантиста вырвать ей все зубы, потому что от них было слишком много проблем, и до конца жизни ела только суп.
– Боже мой, – вздохнув, сказала Розанна. Она выключила маленькую настольную лампу и встала. Подумать только, годами она готовилась ко сну при свете керосинового светильника. Те светильники, что они когда-то использовали, стояли сейчас рядком в амбаре, как будто когда-нибудь могли снова им пригодиться. – Когда-нибудь, – продолжила она, – в этом доме будет ванная на втором этаже.
– Можем переехать в старую спальню мальчиков.
– Там холодно, – возразила Розанна.
– Здесь тоже, – сказал Уолтер.
Как обычно, они скатились в продавленную середину матраса и постарались устроиться поудобнее. Каждую ночь Розанна клялась, что купит новый матрас, но днем забывала об этом. Она подтянула простыню и одеяло, которое сшила сама. Уолтер был одет только в ночную сорочку, и она почувствовала, как его волосатые икры и костлявые ноги прижались к ее ногам под ее фланелевой рубашкой. Время надевать носки в постель еще не пришло, но уже близилось. Она натянула рукава рубашки поверх пальцев рук и прижалась головой к пуховой подушке. Было холодно. Уолтер захрапел, и она перевернула его на бок.
Когда он забрался ей под рубашку, он, как обычно, скорее искал тепла, а не удовлетворения, но сон у нее как рукой сняло, и она поняла, что он пытается поцеловать ее – как странно, – и его твердый член оказался прижат к ее боку, а затем к бедру. В комнате было очень темно, наверное, луна уже зашла.
– Уолтер! – позвала Розанна. – Уолтер! Ты не спишь? Ты лежишь на моей руке.
Он продолжал поднимать ее рубашку, а потом поцеловал прямо в губы, настойчиво, но мягко. Ну, она ответила, отчего он стал еще более настойчивым. Секунду спустя он расстегнул ее рубашку и снял через голову, и ей пришлось выпутываться из рукавов. Но Розанне было уже не так холодно, и Уолтеру тоже. Она прижалась грудью и животом к его волосатой груди и плечам, и, как всегда, это дало ей ощущение умиротворения. Он обнял ее и, продолжая целовать, положил руку ей на поясницу. То ли он проснулся, то ли нет. Иногда он утверждал, что во сне ведет себя гораздо более странно, хотя почему он так говорил, Розанна не знала. Она занесла ногу над его бедром, он нашел ее и вошел внутрь. Теперь он целовал основание ее шеи, там, где шея переходила в плечо. У Розанны по коже пробежали мурашки. Ложбина в матрасе будто стала глубже, словно они могли провалиться через нее и упасть на пол, но этого не произошло, хотя кровать стонала и скрипела.
Это продолжалось минуту или две. Под конец Уолтер закашлялся от перенапряжения, и наконец ему пришлось сесть и сделать глоток воды. Розанна снова надела рубашку и разгладила ее на бедрах и ногах. Она протянула Уолтеру его сорочку, повисшую на изголовье кровати, выровняла подушки и одеяло. Уолтер перестал кашлять и тяжело выдохнул.
– Боже мой, – пробормотала Розанна.
Когда они снова легли и Уолтер заснул, Розанна пару раз зевнула, а потом тайно, просто для себя, с нежностью коснулась лба своего мужа. Ее позабавило воспоминание про то выражение насчет постели. Действительно. Странно, но это была единственная вещь, которую они делали день за днем, каждый день жизни. Днем происходило столько всего, угрожавшего разлучить их, но эти совместные ночи, бессловесные и полные тепла, объединяли их.
Элоиза и Роза приехали в Айова-Сити в то утро, когда Генри сдавал большой экзамен по литературе восемнадцатого века, и он был так занят, дочитывая «Клариссу» (тысяча пятьсот страниц), что даже не подумал о том, чтобы прибраться в комнате или придумать, куда повести Элоизу с Розой пообедать перед тем, как они отвезут его на ферму на Рождество. «Клариссы» в программе, конечно, не было, как и «Истории сэра Чарльза Грандисона» – только «Памела», – но Генри получил удовольствие от того, что с небрежным видом знатока сделал в своем экзаменационном эссе по «Памеле» отсылку к двум другим романам, и специально процитировал абзац в конце «Клариссы», чтобы профессор Маккуарт понял, что он прочел весь роман целиком. Конечно, он прочитал многие романы восемнадцатого века, которых не было в программе, в том числе «Жюстину» и «Жюльетту». И все мальчишки читали «Фанни Хилл», хотя толком не понимали, что читают. В общем и целом ему нравилась литература восемнадцатого века, хотя ее было ужасно легко читать и она больше подходила для развлечения, нежели для изучения. Он предпочитал тексты, в которых часто отсутствовали строки, где надо было догадываться, что подразумевал безликий автор, а не те, где все было понятно с первого раза. Поэзия ему нравилась больше, чем проза.