Но этого Пете было мало. Он сорвал с головы платок и бросил его вслед за фуражкой. Пораженный этой сценой, директор между тем что-то произносил, испуганная дама тянула его за рукав, извозчик тоже говорил что-то.
— Правильно, Петюша! Браво! Так им, аккузативам! Их мусс, ду мусст! — кричал между тем отец, тоже поддавая ногой тряпку. — Вы полагаете, что мы подвязали платок, чтобы изобразить флюс?.. Неправда! Нет у нас никакого флюса! И не было никогда!
Но это ему показалось еще недостаточно неожиданным для директора. Он выпятил грудь и крикнул вдруг:
— Вы еще ничего не знаете? Это я выпускал листовки! Подпольные листовки, господин директор, да… Вот вам… Господа древние греки!..
Тут уже удивился даже и Петя. Что касается директора и дамы, то Петя помнит необыкновенное смятение на их лицах…
…Потом Петя помнит себя уже бегущим домой, отца, мчащегося рядом с ним огромными шагами, ветер, жидкую грязь, расплескивающуюся из-под калош, и громкий стук бьющегося сердца. Всю дорогу они боялись оглянуться назад. Им мерещился сзади топот ног; казалось, будто за ними гнались и директор, и дама, и извозчик. Петя бежал без фуражки, ветер трепал его мокрые волосы, но Петя не обращал на это никакого внимания. За городом, у водокачки, теперь все громче и громче раздавалась стрельба, бухали снаряды, с резким рокотом говорили пулеметы. Им вторил на главной улице стук колес уезжающих подвод, двуколок, извозчичьих пролеток. С каждым ударом этот грохот колес словно приумолкал, чтобы затем становиться быстрее, громче и беспорядочнее. Иногда только Петя с отцом приостанавливались, чтобы послушать этот грохот, и снова бежали дальше.
Они не знали, куда бежали.
Молча они пересекли базар, мимо синих пенсне «Оптик К. Берг», так же молча вбежали к себе в дом, поднялись по лестнице и вошли в комнату.
Но тут они поняли, что в комнате этой им делать решительно нечего. Пустая комната с рыжими обоями была тесна и неуютна, она давила своими темными углами. За окном сверкали зарницы, — казалось, что атмосфера была насыщена электричеством, как это бывает летом перед большой грозой, и оттого в маленькой комнате находиться было нестерпимо душно.
Тут же молча они повернулись и опять выбежали на улицу. Тут отец отдышался и зашагал быстро, но спокойно.
— Нужно посмотреть, как там дела идут, — сказал он Пете. Он был похож на заговорщика.
— Я знаю там одно дерево… — зашептал Петя. — Клен. Все видно.
Тем же быстрым, деловитым шагом они подошли к водокачке. Уже был вечер. Далеко внизу, под горою, двигались какие-то огни, черные точки, пятна. Гора была занята толпой наблюдателей. Темной молчаливой массой они стояли, всматриваясь в вечернюю дымку, в отблески зарниц, в то волнующее и огромное, что творилось сейчас внизу.
Они не обратили никакого внимания на еще одного мальчика, подошедшего с длинным, сутулым и неуклюжим человеком.
— Ну-ка, где твой клен? — строго спросил отец.
— Вот, вот он, — сказал Петя, в темноте подводя отца к большому клену.
И, стараясь не шуметь, цепляясь за мокрые ветки, они полезли на дерево.
БЕЛЫЙ СЛОН
Старый Хаджими был хромой потому, что слон наступил ему на ногу; это был плохой слон, который не умел осторожно ходить по улицам. Так рассказывал Хаджими.
У нас слоны не наступают на ноги потому, что и слонов у нас не так уж много. А это произошло в городе Карачи, далеко, на берегу Аравийского моря, в Индии. Может быть, это и не совсем правда, но там такая вещь вполне могла случиться.
Это было давно, лет семьдесят тому назад. Теперь уж давно и слона того нет, да и старого Хаджими уже нет. Но Мумин, его внук, живет в ауле Балучи, недалеко от Кушки. Здесь от него я услышал всю эту историю.
И, в сущности, это совсем не сказка, а настоящая история. Это просто описание жизни Мумина, внука Хаджими.
Жил он на высоком холме со своим дедом Хаджими, а холм этот стоял в Афганистане, по ту сторону границы. Жили они там вместе с другими людьми одного из племен белуджей.
Белуджи — очень интересный народ. Они носят халаты, ружья и длинные ножи; головы их обмотаны большими, длинными чалмами, концы которых свешиваются, точно полотенца. Когда белуджи скачут на конях, эти концы мотаются по ветру.
Они очень любят скакать на конях, стрелять из ружья, петь песни. У них много песен. Но очень мало коней, и скакать многим не на чем. Они очень бедны, и у них почти ничего нет. Даже своей страны нет. Белуджистан принадлежит англичанам, и белуджей там меньше всего. Больше всего их в Индии и еще в Иране и в Афганистане. Многие из них переходят с места на место через границы, как цыгане. Они живут в шатрах среди гор и близ городов. Некоторые из них имеют своих верблюдов, коз и овец — они их пасут в диких горах и на чужих лугах.
Но у старого Хаджими с Мумином не было даже и верблюдов с овцами. У них была собака Аи, один ветхий шатер, котел и медный кувшин. Хаджими был стар и хром. Он не мог добыть себе даже козу.
Поэтому он был пастухом у Риза-Кули. Он жил в шатре с Мумином и собакой. Он сторожил скот Риза-Кули и рассказывал Мумину свои истории и сказки.
Они были бы плохими белуджами, если не любили бы хорошую сказку.
…Так вот про слона, который отдавил ногу старому Хаджими.
— Это было давно… А?.. Да, очень давно. Да, — так говорил Хаджими. Он говорил так медленно потому, что в это время вспоминал сон, который только что видел, чесал голову под чалмой и еще жевал табачный порошок. — Да… — говорил он и доставал коробку из пустой тыквы. — Очень давно… А?.. — говорил он и вынимал из тыквы горсть табаку. — Мы жили тогда на нашей святой земле. — Тут он отправлял табак под язык, и Мумин теперь должен был ждать, пока его язык освободится для рассказа. — Да, на нашей святой земле белуджей…
Но Мумин не мог ждать. Хаджими был стар, а Мумин был молод. Он хотел бы жить тоже очень давно и тоже на земле белуджей. Мумин смотрел в ту сторону, где должна быть эта земля. Там верблюд чесал бок о каменный уступ. За верблюдом ходили овцы. Еще ниже была долина и дремал афганский поселок — никакой земли белуджей.
— Ну, дальше! — говорил Мумин и теребил старого Хаджими за рукав.
— Да. Слон был большой, а я маленький; на нем ехал важный чиновник по улице. А? Он наступил мне на ногу…
Все это Мумин давно уже слыхал. Он даже знал, что было дальше. Но ему казалось, что он слышит это все в первый раз.
— Ты убил этого слона? — восклицал Мумин, сверкая глазами и кусая ногти от нетерпения и мыслей; ему уже было досадно, что ему, Мумину, слон не наступил на ногу, что он не хромой и что он не может никому об этом рассказать.
— Да, убил слона. А? Да! Да! — Тут старик переставал дремать и тоже начинал сверкать глазами.
— Но прошлый раз ты рассказывал, что слона не убивал, а убил чиновника?.. — сдерживая дыхание, осторожно спрашивал Мумин.
Старик останавливал взор на одной точке. На секунду он склонял голову набок, соображая. Потом он освобождал язык от табака и яростно выплевывал табак на землю.
— И слона и чиновника! — восклицал он и хлопал себя по лбу. — Да, да. Я вспоминаю, — это было именно так: я убил и того и другого! Вот что.
Он вынимал из-за пояса нож и показывал, как он убивал им слона, — он уже твердо верил, что он его убивал именно этим ножом. Мумин тоже верил — ему хотелось только, чтобы он сам тоже убивал слона. Он даже оглядывался по сторонам, как будто там, под холмами, уже бродили слоны, готовые быть убитыми.
Холмы стояли пустые и голые. Белуджские собаки, освещенные утренним месяцем, бегали в поисках костей.
Нет, у Мумина не было слонов, не было родной земли белуджей, ничего не было — даже отца с матерью. Зато у него был замечательный дедушка, который мог убивать слонов и чиновников.
— Ты был очень сильным? — спрашивал Мумин.
— О! — говорил дед. — Ого! — говорил он и лез за тыквой с табаком. — Он спрашивает: был ли я сильным? О-го-го! Очень, очень… — бормотал дед, жуя табак и раскачиваясь на корточках, и, пока Мумин рисовал в своем воображении улицы города Карачи, стены и замки из рассказов деда, дед тихонько засыпал.
Мумин махал на него рукой. Вскочив на ноги, легкой походкой белуджа шел он с холма, к шатрам своих соплеменников. Собака Аи, виляя хвостом, бежала за Мумином.
Утро вставало над шатрами; легкий дымок, перемешанный с туманом, поднимался от пепла костров. Месяц становился бледным и наконец совсем таял в большом белом небе, точно льдинка, брошенная в широкую пиалу с водой.
Волшебные замки превращались в шатры и шалаши, прикрытые войлоком, тряпками и досками от ящиков. Из них выходили белуджи. Они кричали, и смеялись, и размахивали руками, согревая тощие свои тела.
Шумный и говорливый народ — белуджи — вставал и собирался толпами. Одни вскакивали на коней и ехали вниз, в долину, другие пешком тоже спускались по дороге к поселку. Они шли пестрой толпой, смеясь и сверкая глазами, подведенными сурьмой. Они были в чалмах, свешивающихся на плечи, в широких халатах, босиком, с орлиными глазами и белоснежными зубами — гордый и нищий народ белуджей.
Они спешили. Солнце стояло высоко, а мир был велик: его нужно было обойти, посмотреть и пощупать со всех сторон, многое повидать и послушать. Один базар в поселке чего стоил! О, это великое дело — базар! Много тут дел для белуджа.
Они рассыпались по улицам, шли в толпу, заглядывали в чайханы.
Некоторые, те, которые имели коней, скакали верхом из одного конца города в другой и обратно. Они хмурили брови и подхлестывали коней, мчались галопом, — пусть все знают, какие они важные, эти белуджи, и как много у них дел в этом мире.
Другие шли, продираясь сквозь базарную толпу, строго рассматривая товары. Они разглядывали козу, и ощупывали шерсть, и пробовали на язык табак, и смотрели лошадям в зубы, — пусть знают, что у белуджей тоже есть дела на базаре.
— Балучи пришли! Балучи! — кричали некоторые купцы из своих лавок. — Следите за своими товарами покрепче!..