Добрянский переделывает Страдивария самого Кубелика. Он живет в Баварском отеле. Швейцары почтительно открывают перед ним двери. Метрдотель ресторана с уважением и удивлением смотрит на странного и скромного мастера. Старый метрдотель имеет к этому основание: его любимая дочь играет на скрипке. Конечно, она играет не на Страдиварии, конечно, у нее простая скрипочка, купленная в Париже за сто франков… Все-таки приятно перекинуться папе словом о музыке с таким особенным посетителем.
Ян Кубелик признает, что благодаря реконструкции его скрипки значительно выиграли в силе и красоте звука. Он с большим успехом дает публичный концерт на обновленных инструментах. О Добрянском публикуются статьи в «Таймс», «Морнинг пост», «Дейли геральд» и всей лондонской прессе.
Владелец самой богатой в мире коллекции скрипок барон Кнопп приглашает его к себе на работу. Он выдает Добрянскому блестящий аттестат и просит его сделать для него скрипку…
Но со смущенной душой шагает мастер среди этих богатств. Ему кажется, что он идет по катакомбам; да, это огромная и мрачная галерея замурованных скрипок — они прикованы к стенам и рассказывают свои ужасные истории.
Странное и почти невероятное явление: большинство самых лучших скрипок, сделанных когда-либо на земле, молчат. Они спрятаны в шкафах 28 коллекционеров. Явление, известное на Западе как коллекционирование скрипок, — одно из мрачнейших украшений капиталистической культуры. К этой болезни причастны богачи, искусствоведы, профессора, мастера, музыканты, и тихая суетня этой торговли постоянна и энергична. Барышники и комиссионеры вытаскивают из обращения все новые «уникумы». Игра на этих скрипках несколько особого рода — родственна биржевой. Здесь орудуют законы, свойственные любому коллекционному рынку: скрипки придерживаются, модные и ходкие пускаются в оборот, искусной игрой повышается стоимость определенных категорий ценностей. Лучшие из них в конце концов попадают в руки полубезумных богачей-эстетов, чтобы быть заживо погребенными. Этих вандалов, скрывающих голос искусства от народа, называют хранителями культуры. Их имена почтительнейше произносят музыкальные деятели.
«Не для них старался и творил великий Страдивариус! — в горечи и гневе записал одесский мастер. — Как горько посмеялся бы он теперь: скрипки его все скупали, скупали, слава росла и росла, и цены росли, и вот — почти все они сейчас в шкафах под замком!»
Да, великий Страдивариус словно предвидел весь этот скверный анекдот. Он назвал свою последнюю скрипку, выпущенную в год смерти, «лебединой песней»; ей не придется свободно играть. Она принадлежит сейчас одному богатому французскому коллекционеру. Тому самому, который приобрел себе целый квартет из инструментов Страдивариуса, заплатив цифрами 66 тысяч франков еще в 1880 году, когда цены не достигали своих вершин.
Да, но о метрдотеле. Он совсем не напрасно смотрит так почтительно на мастера скрипок. Однажды он решился подойти к столику мастера.
— Я слышал, что вы усовершенствуете скрипки… Я… У меня… Правда, это дешевый, совсем простой инструмент за сто франков, и не знаю.
— Давайте, давайте! Я вам с удовольствием его переделаю! — перебил его мастер.
Это не была работа для богатых подвалов, и он всю жизнь с готовностью ее делал. Что может быть приятнее, как чувствовать, что произведение твоих рук пошло в свет жить и работать! Он переделал скрипку и даже покрасил ее лаком, своим особым лаком, который он выстрадал вначале.
…Спустя известное время, в другой вечер, в другой гостинице и в другом городе, в Брюсселе, одесского мастера остановил некий человек с футляром под мышкой.
— Не купите ли вы ценную итальянскую скрипку? — спросил он.
— Извините меня, но, во-первых, итальянские скрипки, как и бриллианты, не смотрят при вечернем освещении.
— Вы думаете, что бриллиант фальшивый? Можно подделать внешность, но такой звук, мосье!.. Его могут иметь лишь итальянцы. Если вы знаток… Это настоящий Гваданини.
— Во-вторых, я не покупаю итальянцев. И, в-третьих, вообще я не могу приобретать ценных инструментов, увы, по понятным причинам… Правда, я могу рекомендовать известным лондонским знатокам.
На следующее утро человек пришел в номер и раскрыл роскошный футляр. Добрянский взглянул на скрипку, и ему стало смешно и очень грустно.
— Сколько стоит этот инструмент? — спросил он.
— Семьдесят тысяч франков. Это же Гваданини. Вы отлично можете на этом заработать.
— Да, я его знаю. Возьмите это зеркальце. Внутри этой скрипки на верхней деке у левого «эфа» вы прочтете: «3,5-12, В 278», — мою формулу для этой скрипки. Кроме того, мои инициалы и год. Это писал я, Я уже заработал на этой скрипке десять фунтов…
Продавец был прав. В его мире хороший звук могут иметь только «итальянцы». Остальные на это не имеют права.
После этого мастер вернулся в Мюнхен. В старом Мюнхене все было по-старому: та же Максимилианштрассе, тот же пучеглазый синьор Виорини, те же музыкальные листки, наполненные рекламой, тот же цех старинных мастеров.
Новое было то, что директор концертно-театрального бюро Юлиус Цет выпустил брошюру о Добрянском. В ней приводились многочисленные аттестаты и хвалебные отзывы. Например: одесскому мастеру пришлось переделать одну скрипку работы Виорини. Владелец скрипки в отзыве констатировал:
«До переделки скрипка Виорини имела звук твердый, крикливый, а лак некрасивый, жесткий, после же реконструкции она переродилась…»
В «Музыкальной газете» появилась гневная статья Виорини о приезжем самозванце, «портящем дорогие скрипки». Первым результатом этой статьи был приезд в Мюнхен известного в тамошнем музыкальном мире любителя Тикенцгера из Галле; он привез Добрянскому три скрипки для переделки и вырезку со статьей Виорини.
— Эге, в этом мире могут быть и друзья, — сказал мастер. — Однако я против шумной рекламы…
Он еще живо помнил цветочные вазоны. К тому же его вызвал в Берлин директор Берлинской консерватории, знаменитый скрипач-виртуоз, профессор Иоахим.
— Как много скрипок! — сказал Иоахим. — Кругом их делаются тысячи… а играть, увы, не на чем…
Он попросил мастера остаться в Берлине. Но тот исправил директору филармонии Густаву Голлендеру его Руджиери, Штайнера, Витгальма, усовершенствовал Кларе Шварц скрипку Пьетро Гварнери и поехал дальше. В Варшаве он выполнил работу для директора Варшавской филармонии Млынарского, его посетил директор Варшавской консерватории — знаменитый Станислав Барцевич… Добрянскому стало страшно от такого шума; он мог стать богачом и специалистом по накладыванию заплат на «великие скрипки». От этого болела голова и возмущался здравый смысл: зачем всю жизнь переделывать старое, когда можно делать новое? Пусть покойники остаются великими. Мастер Добрянский вернулся в Одессу. Он не принимал больше заказов. Он даже голодал. Он делал свои скрипки. Он хотел, чтобы их услышала Европа.
Одну из них купил барон Кнопп, тот самый, который прятал скрипки в дорогих чехлах, подальше от света.
Другую приобрел Пауль Кеттнер, тоже коллекционер, владелец многих старинных скрипок…
Это походило на иронию судьбы. Мастер сделал еще три скрипки. На этот раз они пошли в более подходящие руки: одна к Яну Кубелику, другая — к директору Эрфуртской консерватории Розенмейеру. Иоахим попросил себе третью скрипку Добрянского, но она была продана еще в Одессе. Нужны были новые скрипки. Директор консерватории оставлял для работы в Берлине, Розенмейер приглашал к себе в Эрфурт, шевельнулась и российская столица: Петербургский музыкальный музей вызвал для приведения в порядок своих сокровищ. Сокровища здесь были разорены и скрипели, как старые тарантасы. Это была свалка роскоши, нечто в роде спальни восточного деспота, — здесь было все на широкую ногу: когда придворный оркестр выступал перед царем — он должен был играть не иначе, как на музейных инструментах, для пущей роскоши.
Добрянский не захотел остаться в этой столице. Захватив с собой, для приведения в порядок, несколько инструментов, в том числе скрипку, на которой играл некогда Глинка, он уехал в Берлин и оттуда в Одессу.
Он испытывал непривычное состояние: у него завелись деньги. Он теперь мог закупить инструменты, делать новые скрипки, продолжать исследования. Словно на крыльях, он ехал к себе, в свой родной город, глядящий на море, в широкий мир. Это было в 1905 году.
…Удивительное совпадение; он вернулся в Одессу в тот самый день, когда горел Одесский порт и с рейда смотрели на город орудия восставшего «Потемкина». Это была музыка совершенно особого рода; гром орудийных выстрелов взволновал весь мир призраком общественных потрясений. Здесь дело не в скрипках.
Но по улицам, озаренным заревом, бродил в те дни и незаметный скрипичный мастер. Он был взволнован, наполнен многими мыслями, о которых трудно говорить, но смутным чутьем мастер угадывал, что во всеобновляющем этом зареве, в призраке бурь, очищающих мир от всей и всякой скверны, есть место и маленькому предмету — скрипке. А мир, который ее закрепостил и проституировал, мастер знал уже достаточно хорошо.
Под грохот выстрелов он принялся за изготовление первой новой скрипки. Он назвал ее — «Скрипка-революционерка».
Варшава, Берлин, Мюнхен, Эрфурт, Лейпциг, Дрезден, Кассель, Варбург, Кельн, Вена, Брюссель, Лондон…
Ян Кубелик, Вилли Бурмейстер, Иоахим, Ауэр.
Директор Берлинской консерватории Крайц.
Директор Берлинской филармонии Голлендер.
Профессор Берлинской консерватории Крайц.
Директор Варшавской консерватории Барцевич.
Директор Эрфуртской консерватории Розенмейер.
Директор консерватории в Зондергаузене Корбах.
Директор консерватории в Бюккенбурге Рихард Заала.
Директор Варшавской филармонии Млынарский.
Придворный солист Вилли Никинг.
Профессор Мюнхенской консерватории Краузе.
Целая плеяда известных скрипачей-виртуозов и авторитетных музыкальных деятелей Европы — этот список я привожу для вдумчивого читателя: пусть положит его на весы объективности, на одну чашу весов — их отзывы о работе Добрянского, на другую — сомнения и слова недоброжелательства. Пусть скажут мне: можно ли не задуматься над причинами взлета одесского мастера и кривой его трудной жизни и борьбы? Имеется множество этих и других аттестатов, изложенных словами похвалы и восторга; не достат