– Паршиво. Если бы я мог что-то изменить, точно постарался бы.
– Да, знаю. Я это ценю. Просто постоянно возвращаюсь к мысли, что если с ней что-то случится, то расскажу ей всю жалкую правду о себе.
– Она не жалкая.
Он вздыхает.
– Знаю. Мне кажется, я сам себя жалею, а мне не хочется, чтобы она думала, что я жалок… У меня в голове это действительно кажется трудным. Не представляю, как ей рассказать о том, что случилось.
– Может, стоит начать рассказывать людям? Кому-нибудь другому? О том, что случилось? Возможно, тогда ты перестанешь на это резко реагировать.
Он вопрошающе на меня глядит.
– В этом семестре я взял психопатологию, чтобы знакомиться с девушками.
– Тогда, по всей видимости, стоит послушаться твоего совета.
– Я ведь говорю: восстановление душевного равновесия – тоже эффективная форма терапии.
Он бросает в меня горошину.
Март
Белка!
– Привет, – говорит мальчик. – Ты ведь та самая белка, с которой я говорил на днях? Интересно, помнишь ли ты меня. У белок есть память?
Он бросает мне хлебные крошки от сэндвича. Я много недель не ела желудей, так что крошки мне кажутся очень вкусными. Я пробовала другую еду, но не такую вкусную, как хлебные крошки.
– Я вот подумывал рассказать профессору кое-что о себе. – Он ставит локти на колени, но тут же отдергивает их. – Постоянно забываю о локте. Обычно он только чуть побаливает, но мне пришлось вынуть штифты, поэтому пока что опираться на него не могу.
Пристально гляжу на него.
– Проблема ведь небольшая. Ненавижу себя за то, что раздул ее в голове. Люди часто попадают в аварии.
Пробегаю по скамейке и сажусь рядом с ним.
– Вот только мне кажется, что так много, как я, они не всегда теряют.
Поворачиваю голову, чтобы поглядеть на него, и он кладет на скамейку новые крошки.
– Или теряют гораздо больше, чем я.
Он встает.
– Ладно, пора поговорить с Ингой. Думаю, я готов. – Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня. – Ты действительно очень хорошая слушательница.
Пэм (жена Инги)
Вечером, едва успеваю войти в дом, как Инга немедленно тянет меня в гостиную, усаживает на диван и вручает бокал вина.
– У меня сегодня случился прорыв с Гейбом, – радостно сообщает она.
– Надеюсь, осознаешь, что ты – не его психотерапевт, – говорю.
Она кидает на меня испепеляющий взгляд.
– Просто проверяю.
Взгляд становится пристальнее.
– Я еще не видела, чтобы ты так за кого-либо переживала.
– Они такие милые ребята, – говорит она. Я киваю и делаю глоток вина.
– Ладно, мне не терпится рассказать тебе, что было. Я еле сдержалась, чтобы не позвонить тебе на работу.
Я выпрямляюсь, приготовившись слушать.
– Так вот, сегодня он пришел ко мне в рабочее время, – говорит она с таким воодушевлением, что оно прямо-таки передается и мне, – и спросил, хорошо ли он справляется на занятиях.
– И ты, конечно, сказала, что хорошо.
– Да, он сказал, что его профильная дисциплина сейчас под вопросом из-за трагедии, произошедшей в прошлом году.
– Что случилось? – В это мгновение я понимаю, что меня это интересует так же, как и ее.
– Он попал в серьезную автокатастрофу. По-видимому, оглох на одно ухо и сломал локоть.
Я прикрываю ладонью рот:
– Какой ужас!
– Так и есть. А хуже всего то, что он больше не сможет играть в бейсбол.
– Он раньше играл в бейсбол?
– Да, у него даже была стипендия.
Я грустно качаю головой. Есть в этом какая-то несправедливость, которую не могу сразу уловить.
– Он говорит, что обратился за помощью. Ходит к психотерапевту, потому что не может справиться с последствиями – с тем, что слух у него больше не восстановится.
– Бедный ребенок.
– Хорошо, что вуз нанял его в общежитие для первокурсников, чтобы ему не пришлось платить за проживание. Хотя бы что-то хорошее.
– С таким справиться непросто.
– Знаю, но это многое объясняет.
– Это правда. Так вот, он интересовался, стоит ли ему брать основной дисциплиной английский язык. Мы с ним рассмотрели всевозможные профессии, разобрались в том, чего он хочет в жизни. Перед аварией он был на факультете физической культуры, потому что, по его словам, ему хотелось стать тренером по бейсболу. Но теперь этому сбыться не суждено.
– Наверно, он получил серьезную травму, раз больше не может играть.
– Знаю. Просто мне так от этого грустно.
– Он что-нибудь решил?
– Ну, разрешилось все занятно. После нашего разговора он стал задумываться о профессии учителя-методиста. Рассказал мне, как работает со студентами в общежитиях и что ему это очень нравится. Приятно было видеть, как оживленно он об этом говорил.
– День прошел не зря.
– Еще как не зря.
Кейси (друг Гейба)
– Привет! – говорю, глядя, как Гейб выходит из какого-то офисного здания в понедельник, после весенних каникул. Бегу, чтобы его догнать.
– Привет! – повторяю и, понимая, что он меня не услышал, касаюсь его плеча.
– А, привет, – говорит он, улыбаясь.
– Что ты здесь делаешь?
– Здесь кабинет моего психотерапевта, – говорит он, обводя здание рукой.
– А-а-а. – Такое ощущение, что мне больше нечего сказать. – И как продвигается?
Он на минутку задумывается:
– Замечательно.
– Круто.
– А ты что здесь делаешь? – спрашивает он.
– Надо было оформить новое разрешение на парковку, но хорошей стоянки возле дорожной инспекции не нашлось, поэтому пришлось добираться туда пешком, теперь иду обратно.
Он качает головой и закатывает глаза.
– У дорожной инспекции не хватает собственных парковочных мест. Порой на них зла не напасешься.
– Чем сейчас займешься?
Он достает золотую карточку кофейни.
– Тетя Кейт наносит новый удар?
– Она обожает присылать подарочные карты «Старбакс». А мне ведь даже кофе у них не очень нравится. Не люблю так часто его пить, но, кажется, начал привыкать. А еще я подсел на некоторую их выпечку.
– Идем, – говорю. Немного пройдя вперед, мы тут же оказываемся в кофейне.
– Привет, – говорит Гейб девушке у прилавка, когда подходим сделать заказ. На именном бейдже у нее написано «ШАРЛОТТА». – Давно не виделись.
Девушка закатывает глаза, но улыбается:
– Я поскользнулась на льду и сломала ногу.
– В прошлом году я попал в аварию, сломал локоть и полностью оглох на левое ухо.
Она моргает, глядя на него:
– Это такое соревнование?
Гейб смеется, а я в остолбенении стою на месте. Таким я его еще не видел. Задумываюсь: а не накачивает ли его лекарствами психотерапевт во время приемов? А может, она его загипнотизировала, да так и оставила? Мы берем кофе и двигаемся к свободному столику.
– Я разговаривал со своим психотерапевтом по поводу того, как уменьшить чувствительность к этой проблеме, – говорит он, прежде чем успеваю задать ему очевидный вопрос.
– Знаешь, я это сам уже понял.
Он жует губу и задумывается.
– Хорошо. Вот какое дело, – говорит он. – Последнее время я часто думаю о своем слухе. Врач сказал, что он еще может вернуться. Не волшебным образом, но ты ведь понимаешь: я еще молод, и он может стать лучше. Другое мое ухо начинает замечать разницу. И я еще думал, что можно научиться читать по губам, но в этом надо тренироваться. Сейчас смотрю на рот собеседника, но ничего не понимаю.
Я киваю.
– Будет круто, если твои остальные чувства обострятся, как у Сорвиголовы. Как у тебя с обонянием, Гейб?
– Сорвиголова – слепой, дубина.
– Такое все равно возможно.
– Так и говорю себе. Вот только прошел уже год, и это сильно сказывается на моей жизни. Учиться труднее, с людьми разговаривать тяжелее. Раз на то пошло, то беседовать с людьми у меня не очень-то получалось и раньше, а если еще их и не слышишь, то это практически невозможно.
– А что думают твои родители?
Он вздыхает.
– Я с ними об этом говорил, когда в прошлый раз ездил домой. Думаю, им полегчало, потому что я наконец признал, что дела обстоят не так гладко.
– И что теперь?
– Мы записались на прием к отоларингологу после весенних каникул. Не знаю, когда точно, но это уже что-то.
Я киваю.
– Хорошее начало.
– Это стоит кучу денег, и я чувствую себя виноватым. Вдобавок они уже взяли второй кредит под залог дома, чтобы оплатить мои больничные счета.
– А медстраховки у них нет? – спрашиваю.
– Конечно, есть, но, оказывается, вся процедура стоит много денег даже со страховкой.
Надеюсь, что вид у меня такой же заинтересованный, как я сам, чтобы он продолжал говорить.
– Так сколько стоит слуховой аппарат? – спрашиваю.
– Около тысячи баксов, может, больше, в зависимости от того, что мне нужно. Только я не уверен, что обычный слуховой аппарат мне действительно поможет. Есть такой, который передает звук с глухой половины на слышащую.
– Ты тщательно изучил эту тему?
– Да, я ведь теперь работаю в библиотеке. Чувствую, что мне нужно отточить свои умения.
– Что-то новости у тебя подозрительно хорошие.
– Новости хорошие. Это же здорово. Бывают беспроводные и такие крошечные, что их почти не видно. Но это трудно, потому что мне еще надо свыкнуться с этой идеей: с тем, что мне требуется помощь слухового протеза.
– В этом ведь нет ничего необычного.
– Нет, но отчасти да. Это все равно что признать себя глухим. Со мной что-то не так, люди замечают, я не смогу это от них скрыть.
– Поэтому ты не хотел со мной это обсуждать, – говорю, в моем идиотском мозгу наконец-то забрезжил свет.
– Да, хочу, чтобы все было как обычно. Но чем больше стараюсь, тем хуже себя чувствую. Да еще и ощущаю вину. Потому что я выжил и со мной, по сути, все в порядке. Никто не умер. Я не в инвалидном кресле и не ослеп. Несколько оглох и больше не могу играть в бейсбол. По большому счету это такая ерунда.