Он закатывает глаза и переходит к стеллажам следующей секции.
– Я серьезно.
– Все нормально, – говорит он уже сдавленным, нервным голосом.
– И еще прости за то, что я сказал в последний день семестра на писательском мастерстве. Я подумал: тебе пригодится толчок в верном направлении. Видно ведь, что ты ей нравишься.
– Ха.
– Нет, я серьезно.
– Ну да. А с чего мне тебе верить?
– Потому что я по какой-то причине постоянно попадаю в ваши… особые моменты. Я был на полуночном завтраке, на концерте в январе и на другом вечере, не говоря уже о парах в прошлом семестре.
Он поворачивается и глядит на меня. Вероятно, я завладел его вниманием.
– Назойливее и милее вас, двух засранцев, я еще не видел. И меня бесит, что я говорю «милее». Меня от этого слова воротит.
От этой фразы он хихикает.
– Я честно не понимаю, зачем в это ввязываюсь. Сейчас у тебя есть полное право ударить меня по лицу, но, перед тем как это сделаешь, знай: я, может, вас и ненавижу, вот только вы друг друга ненавидеть никак не можете.
– Тогда вечером, когда ты ушел, она села в автобус, а там был я. Она попросила дать ей время. Вот я и даю ей время.
– Может, тебе не стоило уходить?
– Она что-нибудь рассказывала, пока вы шли?
– Надеюсь, ты понимаешь, насколько глубоко я себя ненавижу за то, что вообще в это влез. После того как ты ушел, я проводил ее до автобуса. И все это время она говорила о тебе. Не всегда приятное, ведь она злилась, но ее было не остановить. Она взяла с меня обещание никому об этом не рассказывать, да и подробностей я не помню, но точно уверен, что она просила тебе не говорить, просто никому не рассказывать, что именно она сказала.
Он суживает глаза, и я замечаю, что губами он повторяет последнее сказанное мной слово.
– Наверно, тут я тебя поддержу.
– Да, не хотелось бы за такое получить коленкой по яйцам. Не думай, она бы врезала.
На этот раз он улыбается по-настоящему.
– Не верится, что такое скажу, но спасибо, Виктор.
– Совру, если скажу «обращайся в любое время».
Я ухожу, пока ситуация не стала похожа на сцену из фильма телеканала «Лайфтайм».
Пэм (жена Инги)
– Ой, милая, у тебя ужасный вид, – говорю Инге, когда прихожу во вторник вечером, после работы.
– Спасибо, – говорит она и сморкается.
– Вид у тебя и впрямь плачевный. Да и голос стал хуже. – Мне нравится считать, что честность – это ключевой аспект наших отношений, краеугольный камень, если угодно.
– Пожалуйста, перестань болтать и приготовь мне суп. – И голос у нее даже грустней унылого лица.
– Конечно.
Когда суп готов, а она уютно устроилась на диване с новой кипой одеял и подушек, я усаживаюсь в кресло напротив. По сути, одеяла исполняют роль силового поля, поэтому не стоит даже и пытаться присесть на диван рядом с ней.
– О, я думала, что это аллергия, но это точно не она.
– Отмени занятия на завтра.
– Нет!
– Так…
– Я должна пойти. Я дала задание.
– Какое еще задание?
– Описать кого-нибудь без использования прилагательных.
– Серьезная тема.
– Настал час. Мне надо предоставить им последнюю возможность. – Она делает паузу и сморкается. – Трудно выговорить слово «возможность», если нос забит.
– Знаю, милая, – говорю сочувственно, хоть сама с такой проблемой ни разу не сталкивалась.
– Так вот, если ничего не получится, хотя бы буду знать, что испробовала все.
– И то верно. Ты сделала все возможное и невозможное, такое, что человек в здравом уме может и должен сделать для случайной пары студентов из класса по писательскому мастерству.
– Перестань пытаться застыдить меня за веру в силу любви.
– Я не хочу тебя пристыдить! Я пытаюсь до тебя донести, что ты сделала все, что было в твоих силах.
– Можно было еще провести в классе соревнование. – От этой мысли у нее загораются глаза, и фантазия пускается в полет. – Дать им работу в парах, а призом сделать ужин в ресторане.
Я гляжу на нее с сомнением.
– Разве это не из серии «Хора»?
– Нет. Может быть. Не помню, я перепила лекарства от простуды.
– Приготовлю тебе чай. Он поможет вернуть память.
– Спасибо! – отзывается она с дивана.
Проходит едва ли три минуты, как я возвращаюсь к дивану – но она уже отключилась, пуская слюнки на диван.
Марибел (соседка Лии по комнате)
– Марибел! – шепчет Лия с другого конца комнаты.
Я не отвечаю.
– Марибел, – повторяет она, на этот раз громче. Крепко зажмуриваюсь и почти не дышу.
– Марибел, может, надо было написать о папе, бабушке или той бариста из «Старбакс»?
Уже думаю, что вот-вот потеряю сознание от недостатка кислорода, но тут она кидает в меня подушку.
– Знаю, ты не спишь.
– Ну и ладно, – говорю, бросаю подушку обратно и переворачиваюсь на другой бок. – С чего ты решила снова это обсудить? Ты ведь уже знаешь мое мнение.
– А что если рассказ ужасный и он его не оценит? Или сильно сердится и ему будет все равно? Вдруг он решит больше со мной не общаться? Или меня стошнит прямо там, и я не успею прочесть рассказ?
– Лия, ты замечательный человек. Он везунчик, потому что у него есть ты. Но тебя ведь никто не заставляет писать эссе именно о нем. Необязательно делать то, чего не хочешь, – говорю ей.
Она уже собирается что-то ответить, но я ее прерываю: знаю ведь, что она скажет.
– Хватит зацикливаться на этом.
– Если бы было так просто, поверь, я бы уже перестала.
– Мне хочется тебе верить, вот только сейчас четыре часа утра, а у нас этот разговор повторяется как минимум раз десять за последних два дня. А теперь ложись спать, чтобы завтра выглядеть чудесно и идеально, когда будешь читать эссе Гейбу.
– Хорошо. Споки.
– Споки.
Несколько минут проходит в молчании.
– Тогда что мне надеть? – причитает она в темноте.
Сэм (брат Гейба)
Гейб сидит на скамейке с потерянным и смущенным видом. Для него это обычное состояние. Он всегда такой.
– Привет, зачем хотел встретиться? – спрашиваю.
– Мне нужен твой совет.
– Конечно, нужен, – говорю и присаживаюсь на скамейку. – Просто порой тебе необходим старший брат. Вполне тебя понимаю.
– Прочти, пожалуйста, – просит он, передавая мне листок бумаги и совершенно не обращая внимания на мой комментарий о старшем брате.
– Ну ладно. – Просматриваю написанное. Там все суперкратко. Он выжидающе смотрит на меня.
– Это о Лии?
Он кивает.
– Хорошо написано.
– Просто хорошо?
– Ну да, а для чего это? Ты просто хочешь отдать это ей?
– Нет, собираюсь прочесть в классе.
– Ух ты, – отвечаю. Я и впрямь поражен. Заново перечитываю два параграфа.
– Это не слишком стыдно?
– Теоретически – может быть, но если ты ей хоть чуточку нравишься, то покоришь ее. – Я качаю головой и снова перечитываю. – На самом деле то, что будешь читать это вслух… потрясающе.
– Мне страшно.
– Это глубоко и смело. Я был бы удивлен, если бы ты был спокоен.
– Если умру от стыда или страха, скажи маме, что я ее люблю.
Он встает и собирается уходить.
– Удачи, – серьезно говорю я.
– Спасибо.
Инга (преподаватель писательского мастерства)
Я нервничаю точно так же, как и Гейб: есть надежда, что он проглотил наживку. Понимаю, что так и есть, когда призываю группу к порядку, а он поднимает руку.
– Гейб?
– Можно я пойду первым?
– Конечно! Я ценю твой энтузиазм.
Он слабо улыбается, набирает в грудь воздуха, выходит вперед, а я занимаю боковую парту. В этом семестре у него лучше получается читать эссе перед публикой. Он уже не тот юноша, который пришел в класс осенью.
– Так, значит… – Он откашливается и смотрит на меня, вот только не пойму, что это за взгляд: «помогите» или «плохая была затея». – Здесь ровно сто слов.
– Отлично. Начинай, когда будешь готов, – говорю.
На секунду он зажмуривается и жует губу, затем широко открывает глаза и сосредоточенно смотрит на Лию.
Каждый раз, когда ее вижу, я удивляюсь как ребенок. Возле нее я хожу на цыпочках, не дыша. Бывает так, что она улыбается, когда мне это необходимо, хотя не знает, что мне это нужно. Я люблю смотреть в ее глаза, когда она о чем-нибудь задумывается. Мне нравится, как она за мной наблюдает, когда задумываюсь я. Она разговаривает с белками, словно они – ее друзья. Мне кажется, отношение к животным многое говорит о человеке, показывает его умение находить общий язык даже с таким собеседником, который ничего тебе не говорит. С тобой беседуют, хоть ты почти ничего не говоришь в ответ.
Эссе оканчивается так скоро, что я едва замечаю, были ли там прилагательные, да и, откровенно говоря, это неважно. Он так честен в своих чувствах, что я никак не могу поставить ему оценку ниже «отлично». И ведь он так хорошо описал Лию.
Я оборачиваюсь, смотрю на нее, а она, естественно, сидит, чуть вжавшись в сиденье, вся красная и улыбается. Он на нее не глядит, лишь роняет распечатку на мой стол и занимает парту в заднем ряду.
– Спасибо, Гейб, – говорю. Он кивает, но, кажется, вот-вот запаникует.
– Так, кто готов последовать такому замечательному примеру?
– А разве «изумлен» – это не прилагательное? – спрашивает Хиллари.
– Заткнись, Хиллари, – бормочет Лия, сорвав слова с моих губ. – Дальше пойду я.
Хиллари сидит ошеломленно и молча, с открытым ртом, пока Лия встает читать.
– Чтобы меня не превзошел Гейб, – говорит она, привлекая его внимание, – вот мое описание, тоже ровно в сто слов.
– Превосходно. – Я жестом приглашаю ее начинать. Чувствую, как где-то позади кипятится Хиллари, но направляю все внимание на Лию.
Стоит он так, словно не хочет, чтобы на него смотрели. Но я все равно гляжу, потому что хочу, потому что меня заставляет смотреть его поза. Если он не желает, чтобы я глядела, ему пришлось бы перестать существовать вовсе, ведь никогда не знаешь: а вдруг он почувствует, посмотрит на меня в ответ? Я хочу во что бы то ни стало встретить его взгляд.